И, услышав об этом по радио, я пожалел, что диктор не сообщил, под какими номерами шли Павел и Вейкко.

Когда Колчин, участвуя в эстафете в Лахти, где наша команда также завоевала второе место, получил третью серебряную медаль, — я был уже в пути из Пори в Вааса и эту приятную новость услышал в одном из придорожных кафе.

Пассажиры автобуса оживленно обсуждали каждое слово, передаваемое по радио из Лахти. Кстати, город этот славится не только лыжным стадионом и международными лыжными соревнованиями, но и самой мощной в Финляндии радиостанцией.

Впрочем, повторяю, споры о том, что происходит, о соревнованиях в Лахти, увлекали не только пассажиров междугородных автобусов или школьников на переменах, но и весь народ.

Даже в доме для престарелых лесорубов в Паласальми, за Полярным кругом, старики, запятые плетением сетей, обточкой деревянных безделушек, в первый раз за несколько лет повздорили между собой, и причиной ссоры был все тот же прогноз: придет вторым швед или русский?

О том, что первым будет финн, спора у них не было.

Старик, который считал, что второе место займет русский, был похож на доброго Вяйнямёйнена, каким его рисуют финские художники. Да и дом-то, срубленный из кряжистых, огромных сосен, стоящий в живописнейшей, самой северной в Суоми березовой роще, походил на те жилища, о которых поется в рунах «Калевалы».

В Пори, холле новой гостиницы «Сатакунта», я увидел на стене мемориальную доску с барельефом, изображавшим лыжника, уходившего в дальний лес. Эта памятная доска посвящена вовсе не чемпиону по лыжам. Надпись говорила о том, что она прикреплена к стене дома, где увидел свет знаменитый финский художник Аксель Галлен… Нет, он родился не в этом отеле, а в маленьком деревянном доме. Но на месте, где был дом, и выстроена новая гостиница, к которой по наследству и перешла мемориальная доска. Занятно, что на барельефе изображена не кисть, не палитра и не какой-либо другой атрибут деятельности художника, а лыжник.

Когда, расположившись в номере «Сатакунта», мы захотели узнать результаты происходивших в этот день в Лахти женских эстафет, мой спутник Аско Сало снял трубку и задал телефонистке один только вопрос:

— Ну, как?

И сразу же получил исчерпывающий ответ:

— Первыми пришли русские девушки!

И тут же телефонистка сообщила, что они «обставили» финскую команду на сорок две секунды.

После фамилии «Хакулинен» фамилия «Павел Колчин» стала в те дни, пожалуй, самой популярной в Финляндии.

Фоторепортеру удалось щелкнуть затвором аппарата в то мгновение, когда Павел Колчин склонился к жене своей Алевтине через минуту после того, как она достигла финиша, завоевав звание чемпионки мира, и, как шутили финские газеты, «перевела счастливое серебряное течение семейной жизни на золотое».

Придерживая заснеженные лыжи, Павел Колчин с любовью глядит в глаза улыбающейся ему жене. Одной рукой он гладит ее по голове, другую положил на плечо.

Снимок «Самая счастливая пара в мире» обошел всю финляндскую печать.

«Павел и Алевтина на лыжах» — эта современная идиллия ближе финскому сердцу, чем старинные «Павел и Виргиния».

Так, после «литературного» знакомства с чемпионом Эса Туликоура, «скульптурного» — с Нурми, я в Лахти пожал руки двум живым финским чемпионам — Хямяляйнену и Хакулинену, поздравляя их с победой.

Лахти.

Но разве даже самое дружелюбное рукопожатие можно назвать знакомством? По-настоящему же я познакомился с одним из чемпионов Суоми, Кууно Хонканеном (впервые услышав о нем в дни зимних каникул), летом, вскоре после выборов в парламент.

Семьдесят школьных команд во время лыжных каникул пятьдесят восьмого года оспаривали первенство по хоккею с шайбой. И первое место завоевала команда лицея Тампере, в котором обучается тысяча мальчиков. В прошлом году команда этой же школы заняла первое место в соревнованиях по легкой атлетике.

— Так и должно быть, — говорили болельщики, — ведь в этом лицее учитель гимнастики Кууно Хонканен — чемпион Финляндии по прыжкам в высоту.

В жаркий июльский день мы бродили с Хонканеном по Хельсинки. Стройный, подтянутый, голубоглазый, светловолосый, он выглядел двадцатипятилетним парнем. В руках у Кууно был список адресов квартир — на улицах, близких к парламенту.

— Значит, ты наконец женился? — удивился наш общий друг — активист Союза демократической молодежи Эса Хейккиля, взглянув на кольцо, поблескивавшее на пальце Хонканена.

Однако в каждой квартире, которую мы посещали, на вопрос, большая ли у него семья, Кууно отвечал, что постоянно жить в комнате будет он один.

— Жена работает в Тампере, там она и останется по-прежнему, — объяснил он нам; впрочем, и сам он в Хельсинки будет проводить лишь четыре дня в неделю.

Четыре дня в неделю, со вторника до пятницы, заседает парламент и его комиссия. Суббота, воскресенье, понедельник — предназначены для встреч депутата со своими избирателями и для отдыха. При таком распорядке депутаты — служащие и рабочие — уже не могут продолжать свою прежнюю работу. Для них депутатская деятельность на четыре года становится как бы постоянной службой. Вот и Кууно должен был оставить теперь лицей и отыскивал пристанище в Хельсинки, потому что новое дополнительное место, которое ДСНФ получил в Тампере, этой старинной цитадели социал-демократов, как раз и принадлежало преподавателю гимнастики лицея, коммунисту Кууно Хонканену.

В одной квартире сдавалась подходящая комната. Окно ее выходило в парк. Но уж слишком была высока цена, которую запрашивал хозяин, — 15 тысяч марок.

В другой — цена комнаты сходная, но хозяйка, одинокая женщина, таким призывным взглядом окинула высокого, статного квартиронанимателя, что стало ясным — молодожену Кууно здесь не место.

И мы отправились смотреть комнату по следующему адресу. В подъезде у наших ног прошмыгнул рыжий, откормленный кот.

— Ну, такие крыс ловить не станут!

— И хорошо сделают! Пусть оставят это дело мальчишкам, — отозвался Кууно. — Без крыс в свое время мне было бы совсем плохо!

Поймав мой недоумевающий взгляд, он продолжал:

— Ну да, когда в тридцать втором отца арестовали и бросили в Таммисаари, нас у матери осталось трое детей. Мне было десять лет, я уже ходил в школу. И вот, пока отец за связь с коммунистами два года сидел за решеткой, я зарабатывал себе на одежду и учебники крысами — уничтожал их. За крысиный хвост давали десять марок. Наловчился я их ловить. Пятьдесят — шестьдесят хвостов в неделю!

Один раз дама из «Армии спасения» увидела маленького Кууно за этим делом.

— Дети рабочих жестоки и бессердечны, — сказала она подруге.

Но мальчуган услышал это.

Кууно жил тогда в Пиетарсаари.

Зимою, вечером, я проезжал этот городок на севере Ботнического залива. На узких его улицах теснились старые дощатые домики. Здесь в восемнадцатом году и поселился сапожник Хонканен после того, как ему удалось сбежать из-под конвоя, который вел на расстрел семерых рабочих. Их подозревали в том, что они сражались в рядах Красной гвардии. В Пиетарсаари он и женился, и в тысяча девятьсот двадцать втором году жена родила ему первого сына — Кууно.

Когда мальчику стукнуло пятнадцать лет, он играл в футбол в мужской, а не в юношеской команде, защищая спортивную честь города.

Ростом Кууно тогда уже был выше любого взрослого игрока команды. Но когда ему исполнилось семнадцать лет, во время футбольного матча он упал со сломанной ногой. Друзья сокрушались, что так хорошо начавший свою спортивную карьеру Кууно должен покинуть футбольное поле…

Но не в характере этого мальчика было унывать. Выздоровев, он начал заниматься прыжками в высоту в Рабочем спортивном союзе, отдавая тренировке все свободные от работы часы. Правда, свободных часов было не так уж много, потому что, окончив семилетку, он работал на металлическом заводе подручным токаря.