А распоряжений и вестей все не было.
Олави и Лундстрем решили рано утром в воскресенье покинуть свое убежище и на лыжах пойти навстречу друзьям. Но поздно вечером в субботу, когда всей деревне полагалось давно уже спать и видеть сны, когда все лыжи стоят прислоненными к бревенчатым стенам в холодных прихожих и даже олени перестают выкапывать своими копытами из-под разрыхленного снега ягель, товарищей разбудил в их черной бане условный стук.
В полусне вскочив с постели и стукнувшись лбом о низкий потолок, Лундстрем слышал, как щелкнул взводимый курок револьвера. Тогда к нему пришло ощущение серьезности положения, и он сразу проснулся.
Стук повторился.
Это было условное постукивание в ставню, которое предвещало появление Эльвиры. Но сейчас была ночь.
Олави отодвинул засов, и в низкую баньку ворвался свежий воздух с хлопьями снега.
Рядом с Эльвирой на пороге стоял незнакомый человек; шерстяной шарф его, намотанный на шею, был покрыт снежной пылью.
Прибывший вошел в баню.
Эльвира закрыла дверь, и снова темнота обволокла всех.
— Олави от Коскинена предписание.
— Не знаю Коскинена. Кто это такой? — резко прозвучал в темноте голос Олави.
— Коскинен?! Начальник полярных товарищей. Победа!..
— Победа! — обрадованно говорит Лундстрем и чувствует, как от волнения кровь приливает к щекам.
— Все в порядке. Завтра ночью за оружием придут две лошади. Надо погрузить все, что здесь есть. Со второй лошадью вы отправляетесь в Керио. Возчики наши… Нет, я должен сейчас же идти обратно, — спокойно отклонил прибывший предложение остаться отдохнуть.
Через десять минут снег занес следы долгожданного посланца. Он растаял в ночи, будто его и не было. Олави и Лундстрем долго не могли заснуть.
«Завтра, завтра ночью», — думал Лундстрем и чувствовал, что сердце его замирает.
Совсем похоже на ту ночь, когда он ждал свою первую девушку, — таких девушек больше нет на всем свете. Вот так же замирало сердце предвкушением чего-то совершенно несбыточного и до невозможности хорошего, и так же, как сейчас, ни за что нельзя было заснуть.
«Завтра, завтра ночью начало!»
Об этом же думал и Олави. Он думал о том, что дороги заносятся снегом, пуховыми покровами застилаются установившиеся санные колеи и лошадям будет трудно везти непривычный груз. Он думал о том, какие сани пришлет Коскинен — панко-реги или просто розвальни, и о том, чем прикрыть оружие, чтобы не бросалось в глаза, что груз не совсем обычный.
Эльвира тоже долго не засыпала.
Она поцеловала спящих девочек и подошла к окошку. Хотя в комнате было натоплено до духоты, стекло узорилось ледяными листьями и странными ветвистыми стеблями.
Эльвира перестелила свою постель и снова улеглась, встревоженная и счастливая: Олави завтра ночью уйдет и через неделю — так он сказал — возвратится, чтобы никогда не расставаться с ней и детьми. Олави всегда говорит правду.
Отец, просыпавшийся раньше всех в доме, застал Эльвиру на ногах. Она хлопотала около квашни.
За обледенелыми оконцами занимался последний день января.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Олави и Лундстрем набили дорожные мешки снедью, принесенной заботливой Эльвирой. Здесь были и огромные куски шпика, и вяленое оленье мясо, и лепешки, и замороженная мелкая рыбешка, и кусок масла. Трудно даже понять, как ухитрилась Эльвира так устроить, чтобы никто из домашних не спохватился, куда девалось столько припасов.
Все оружие было еще раз подсчитано и переложено с места на место. И тогда вступил в свои права полновластный январский вечер.
Луна сияла, как будто назло, и на снежной равнине до леса пролегла блестящая лунная дорога.
Было так морозно, что лыжи переставали скользить по снегу. Лундстрем и Олави, дождавшись наконец условного часа, вышли на развилку двух лесных троп, мимо которой должны были пройти лошади, посланные Коскиненом. У каждого за плечами было по тяжелому свертку с оружием.
Лундстрем остался поджидать на перекрестке, а Олави пошел за второй очередью груза.
Олави успел вернуться, а обоза еще не было. Назначенное время уже прошло.
И вот донесся наконец далекий скрип полозьев.
Воздух был чист и прозрачен, высокая Полярная звезда сияла почти над самой головой, и каждый звук был отчетливо слышен издалека. Вскоре за высокими соснами послышалась спокойная речь, и из-за поворота показалась лошадиная голова. Это шли панко-реги.
«Слава богу, панко-реги», — подумал Олави и быстро вышел на середину дороги с радостным возгласом:
— Победа!
Ответа не было.
Возчики перестали разговаривать и с видимым изумлением смотрели на Олави.
Тогда выступил на лунную дорогу из тени Лундстрем и повторил:
— Победа!
Сидящий на задних санях человек испуганно хлестнул лошадь, крича:
— Эй, берегись, пропусти!
Но Олави схватил лошадь под уздцы и сказал:
— Победа! Свои!
Тогда возчик умоляющим, испуганным голосом попросил:
— Да отпустите нас! Мы самогоном не торгуем, разве вы не видите?!
Товарищи отступили.
— Чуть не выдали себя… — пробормотал Олави.
— Но уже давно время, — сказал Лундстрем.
Прошло пять минут, пятнадцать, двадцать — никто больше на дороге не появлялся.
— Придется идти восвояси, — угрюмо сказал Олави.
И они, нагрузив на плечи привычные тяжелые свертки, медленным шагом отправились обратно по проложенной лыжне.
Вскоре снова послышались широкое дыхание лошадей и тонкий скрип полозьев. Товарищей кто-то догонял.
За ними шли сани. Олави бросил сверток в снег и снова выступил из тени на дорогу.
— Победа! — полушепотом бросил возчик.
— Победа! — не удержался от громкого возгласа Лундстрем.
— Почему опоздали? Почему едете с другой стороны? — расспрашивал Олави.
— Да все потому же, — отвечал человек с шарфом, намотанным вокруг шеи. — Выехали мы вовремя, но вот видим, по дороге едут за нами еще двое на таких же панко-регах. Гуськом идут за нами. Мы ускоряем ход — они за нами. Ничего другого не оставалось, как хлестнуть наших лошадей и полным ходом уйти вперед. Мы так и сделали, и мимо места прошли раньше условленного времени. На развилке пошли вправо и дождались, пока они проедут влево по большой дороге. Они так и сделали, как по заказу. Тогда мы пошли обратно и вот встретились.
Для нескольких человек нагрузить две панко-реги оружием — недолгое дело, особенно когда торопит январский ночной мороз.
Когда сани были нагружены, они разъехались на развилке по разным дорогам, идущим на север — на лесоразработки. С одними санями ушли вчерашний вестник, возчик и еще один человек. У всех у них были заткнуты за пояс отличные топоры, блестевшие при луне. Лучковые пилы с тонкими полотнищами, с фигурным волчьим зубом лежали поверх попон.
На других санях сидел незнакомый возчик, а за санями шагали ищущие работы — опытный лесоруб Олави и новичок Лундстрем. Изредка они садились по очереди на сани, чтобы немного передохнуть.
«Однако этот Коскинен обо всем позаботился», — с уважением подумал Олави и почему-то вспомнил набитый снедью мешок и смущенный, жаркий шепот Эльвиры, которую он оставил три часа назад. На сколько? На несколько дней, на несколько лет, навсегда?
Так они шли за санями до самого рассвета.
Рыжебородый возчик соскакивал с саней и бежал рядом с ними, стараясь согреться, и бил ладонью о ладонь.
Ночью они молча прошли через какую-то деревушку. Скрип полозьев был их походным маршем.
Утром, часам к девяти, они вошли в большую деревню и, не доезжая до почты, остановились около харчевни. Эта же харчевня была постоялым двором. Жена хозяина, дородная женщина, стояла за прилавком и горячо спорила с молодой девушкой, должно быть, дочерью.
— Эй, дочка! — обратился к девушке рыжебородый возчик. — Хватит у вас припасов накормить трех лесорубов?
Девушка, на полуслове прервав разговор, обиженно и хвастливо сказала:
