Коскинен прерывает говорящего:

— За скольких парней можешь ты поручиться? Кому ты сам можешь вручить оружие?

Сунила начинает медленно перечислять, Инари тоже называет имена. И Лундстрем замечает, как Олави волнуется, слушая Инари.

— Но у нас нет оружия! — говорит один из лесорубов. — Надо взять его у лесных объездчиков, в их бараке.

— Это шюцкоровский барак? — переспрашивает Олави.

— Да!

— У нас есть оружие! — говорит Коскинен. — У нас есть сейчас винтовки, и они здесь. Шюцкоровцы должны быть немедленно разоружены.

И Коскинен разворачивает перед товарищами свой план. Его слушают, затаив дыхание.

— Лундстрем, выйди и посмотри, нет ли вблизи подозрительных типов.

Лундстрем, выполняя приказ, нехотя выходит из бани.

Очертания деревьев, покрытых снегом, неопределенны и расплывчаты. Мороз перехватывает дыхание, снег кажется совсем черным. Далеко-далеко, совсем в другом мире, в другой, невозможной жизни, вздрагивают гаснущие стрелы северного сияния. Вокруг ни души. Лундстрем возвращается в баню. В насквозь прокуренной конуре обсуждают план Коскинена.

Кто же быстро обучит лесорубов владеть оружием? Сам Коскинен, Инари, который отлично обращается с оружием, Лундстрем и Олави — они за это время прекрасно изучили устройство винтовок. Инари говорит:

— У меня в бараке есть надежный солдат — Унха.

А затем начинается распределение мест, поручений, обязанностей. Коскинен внимательно прислушивается к каждому, даже случайно оброненному товарищами замечанию.

Лундстрем снова выходит проверить, все ли спокойно вокруг.

Еще совсем темно. Ветер улегся, и Лундстрем слышит, как кто-то громко дышит. Лундстрем кладет руку на рукоятку маузера и сразу же облегченно вздыхает. Это закутанная в шерстяной платок, держа в руках огромный горячий кофейник, обмотанный теплыми тряпками, идет стряпуха — хозяйка барака.

«Уже четыре часа. Надо будить, расталкивать спящих», — думает она. Но что это? Двери бани распахиваются, и густой гурьбой выходят из нее утомленные, но решительно настроенные лесорубы.

Стряпуха изумленно смотрит на них: здорово, значит, дорожат работой ребята, если сами проснулись до четырех часов. Да, ее кофейник очень кстати. И парни на ходу глотают дымящуюся бурду и расходятся в разные стороны.

Они идут выполнять намеченный на ночном совещании план.

Каллио просыпается от толчка в бок. Над ним стоит Инари.

— Что? Что? — испуганно протирая глаза, спрашивает Каллио. — Неужели проспал на работу?

— Еще не проспал… Тише! Настало время действовать. Не шуми! — настойчиво шепчет Инари.

Каллио понимает, что случилось что-то очень важное, и сразу встает.

Инари успел разбудить Унха и старого знакомого по финскому легиону. Они готовы.

— Выйдем во двор, — торопит Инари.

Он совсем не хочет, чтобы его слышали малознакомые возчики. Кто знает, может быть, кто-нибудь из них дрался в восемнадцатом году в кулацких отрядах. Вот один возчик, правда, не опасный, тот, что все время ждет письма от жены о списанных недоимках, проснулся, приподнялся на локте и прислушивается.

— В баню в карты идете дуться? — с нескрываемой завистью спрашивает он Инари.

Но они уже прикрыли за собой дверь.

Рыжебородый возчик выдает Унха, Инари, Каллио по винтовке и по три обоймы на каждого. Себе оставляет столько же. Около саней стоят вновь прибывшие вооруженные лесорубы. Это Коскинен, Лундстрем, посланец Коскинена — лесоруб, который, даже опираясь на винтовку, не расстается с заткнутым за пояс топором, — и трое других. Каллио хорошо знал Сунила, и… и — неужели… неужели глаза не обманывают его?! — перед ним стоит живой Олави.

— Олави!

— Каллио!

Вот они стоят друг против друга и жмут руки, не доверяя своим глазам.

Черт дери, наконец-то они снова нашли друг друга! И когда!

Снег на вершинах сосен совсем розовый, от мороза стынут губы, а они стоят и смотрят в глаза друг другу.

— Олави!

— Каллио!

— Пора, — разлучает их спокойная команда Коскинена.

Лундстрем, Сунила и еще трое вооруженных лесорубов идут к господскому дому. Все на лыжах.

— Не забудь: общее собрание в восемь часов, у дома господ! — уже на ходу, оборачиваясь, напоминает Коскинен.

Но Инари не нуждается в напоминаниях.

— Через час должны быть посланцы во всех бараках, — шепчет он про себя, смотрит на тяжелый снег, пригибающий ветви, и командует: — За мной!

У саней с оружием остаются радостно озабоченный Олави и Коскинен.

Олави сейчас не просто лесоруб Похьяла, он сейчас не просто носильщик или конвоир, — нет, он начальник хозяйственной части, начальник снабжения и боевого питания первого красного партизанского батальона Похьяла.

Коскинен входит в барак. Он достает из сумки лист бумаги, придвигает к огню широкий круглый чурбак — им здесь пользуются как табуретом и как столом, — садится на корточки и начинает писать крупным, размашистым почерком воззвание, слова которого он продумал в длинные зимние ночи.

Он останавливается, думает и снова склоняется над чурбаком… Дрова в очаге все время трещат, стреляют — к морозу.

Коскинен целиком поглощен своим делом и почти не обращает внимания на то, что люди в бараке просыпаются, шевелятся и начинают готовиться к новому дню труда. Они с удивлением смотрят на Коскинена.

Он не окончил еще писать, но, услышав разговор, складывает бумагу, прячет ее в карман и встает.

— Товарищи, сегодня работы не будет.

— Почему?

— Не пророчь, для этого ты слишком большой грешник, — кричит Коскинену возчик.

Заходит Олави — на минуту, отогреться. Коскинен во всеуслышанье объявляет:

— Сегодня начинается забастовка!

— Ты, наверно, тот самый финский коммунист Коскинен, который письмо нам написал? — соображает возчик, напрасно ожидавший писем из дому.

— Да, я Коскинен.

Раздается отдаленный винтовочный выстрел. Глаза Коскинена заблестели, и он громко сказал:

— Товарищи, через час назначено собрание лесорубов около господского дома и складов. Олави, доставь туда сани для перевозки продуктов.

— Слушаюсь, — отвечает Олави.

Коскинен выходит из барака и идет к господскому дому. Почти совсем рассвело. Розовый свет столбами стоит между стволами сосен.

Возчики — тот, с которым работал Инари, и тот, который так и не дождался письма из дому, — оба добровольно отдают свои сани, своих лошадей и себя в распоряжение Олави.

В барак, где жил Сара, посланец прибыл, когда было совсем светло. Почти все уже собрались идти в лес. Сара направлял пилу. Жена возчика, с которым он работал, была стряпухой в их бараке. Она проспала сегодня, и поэтому кофе только еще закипал на очаге. Возчик лениво переругивался с женою.

— Вот теперь все торопятся, оттого и гнило все, — продолжал урезонивать своего молодого приятеля Сара. — Раньше в полнолунье дерева не рубили, и лучше лес был. А теперь из смотрят, что полная луна, рубят, и сосна мелкослойнее стала.

Возчик, прекратив перебранку с женой, пошел задать корму лошади и на самом пороге столкнулся с незнакомым лесорубом, который, держа в руках лыжные палки, быстро вошел в барак и, переводя дыхание, громко сказал:

— Сегодня работы не будет. В восемь утра состоится собрание всех лесорубов этого прихода.

Все сразу заволновались:

— Какое собрание?

— О чем разговор?

С самого восемнадцатого года не бывало таких собраний. Как же тут не взволноваться?

— Да это просто митинг, — решила стряпуха.

«Наверно, сообщат, что повышают заработок, а то ведь и жить невозможно», — соображает Сара. И решил: «Надо идти. Идти надо!»

— Держи карман шире! Скорее объявят, что жалованье вместо двух недель на месяц будут задерживать, — не утерпел, чтобы не поддразнить своего старшего товарища, молодой лесоруб.

Сара уже надел поверх шерстяного свитера малиновую праздничную куртку. Он твердо решил пойти на собрание.