— А куда пошлют? На целину? Или обратно? — спросила Тамара, едва поспевая за майором по лестнице: — Я обратно не поеду.
— Что значит «не поеду»?
Ковалев взял ее за руку, как непослушного ребенка, потащил за собой, но спохватился: ведь Тамара не Яхонтов и не Скорняков. Она даже не Бокалов и ни в чем не виновата. Какое же он имеет право срывать на ней зло?
— Ты не волнуйся, все хорошо будет, — успокоил он ее. — Главное, не надо хныкать, унывать. Надо ехать туда, куда тебя направят. Это теперь единственный умный выход из твоего положения. И как это тебе ни неприятно, а если придется ехать в Харьков, то надо пока ехать туда. Про Петра твоего там никто не знает, — улыбнулся он. — А если и узнает — невелика беда! Не вечно же теперь из-за него без паспорта жить, правда?
Тамара кивнула и засмеялась. Потом весело забежала вперед, заглянула ему в лицо и спросила:
— А как у вас? Она все поняла? — и, не дожидаясь ответа, обрадовалась: — Я же говорила! Я знала: она поймет! Она такая! Ой, дядечка Ковалев, расскажите. Хоть кусочек. Она очень обрадовалась, да?..
Ковалев остановился.
— Что? Ты о чем? Ладно! Потом! Едем!
Уже в троллейбусе, по тому, как сосредоточенно брал он билеты, как, не взглянув больше на нее, прошел и сел на диванчик один, Тамара догадалась, что произошло. Неподвижный, с поднятым воротником плаща, Ковалев казался старым, закоренелым нелюдимом. Тамара не решилась сесть рядом с ним, всю дорогу стояла, пока он не встал и не окликнул ее.
— Наша!
Они сошли. Тамара хотела спросить у него, почему же так плохо все вышло. Она неуверенно заглянула ему в лицо, Ковалев прибавил шагу, в дверях она замешкалась и догнала его уже внутри, в бюро пропусков. Там он, как будто боясь вопросов, быстро кивнул ей на диван:
— Садись. Жди, — а сам, не останавливаясь, прошел в кабинет заведующей приемной.
Тамара покорно села, долго ждала и все думала, старалась представить себе, какая же произошла у него новая неприятность с женой и как теперь ему помочь. Может, и не говорить ему ничего, а позвонить ей и рассказать, объяснить, раз она сама ничего не понимает? И пугалась: а вдруг получится еще хуже?
Наконец Ковалев позвал ее в кабинет. Она так ничего и не придумала.
Тамара вошла, села и все старалась заглянуть майору в лицо, угадать по нему, что же произошло и как помочь. Ковалев стоял боком, не смотрел на нее. Он громко разговаривал с молодой, на вид очень строгой женщиной. Майор убеждал ее, доказывал, что новый паспорт Тамаре могут выдать только в Харькове, Тамару надо немедленно отправить туда, а если ЦК ВЛКСМ не вмешается, то это затянется, а девушке совершенно нечего есть, негде спать. И вслед Тамаре от имени ЦК надо послать письмо, чтоб девушку устроили не в колхоз, а в совхоз, где она будет независима от собственного хозяйства и сразу встанет со всеми на равную ногу. Тут Тамара не удержалась и перебила Ковалева, заявила, что она хочет ехать только на освоение целинных и залежных земель в Казахстан.
Строгая женщина посмотрела на Тамару и пожала плечами.
— Туда направляют лучших из лучших, комсомольцев. А ты уже раз испугалась трудностей и сбежала.
Тамара привстала.
— Я? Много вы понимаете! И не сбежала! И не из-за трудностей! А потому… потому…
Строгая женщина сразу встала из-за стола.
— Виновата и еще грубишь?
— Да! И ничего! Засели тут!..
Но Ковалев успел нащупать под столом ногу Тамары и придавил сапогом. Тамара зло зашипела, подскочила, увидела его лицо и осеклась.
Строгая женщина подозрительно смотрела теперь то на нее, то на Ковалева.
— Ну зачем вы… Я же вам все объяснил. У человека такое положение… Несколько суток она не ела. — Ковалев ласково усадил строгую женщину за стол, извинительно улыбнулся: — Это что! Послушали бы, что она мне вчера за ночь успела наговорить. Понятное дело. Обозлился человек на жизнь, — и, приговаривая, он пододвинул строгой женщине пачку бланков, подал ручку. — Тем более, вы обещали. Пишите. Надо же человека из беды выручать…
Строгая женщина сдалась. Она взяла ручку, косо посмотрела на Тамару:
— Характер!.. — и начала писать.
Тамара отвернулась. Хотелось плакать от обиды.
— Ты не дуйся. И не фыркай. Слушай, что тебе говорят. Паспорт тебе могут выдать только в Харькове. И только оттуда направить, — Ковалев говорил строго, а подмигнул Тамаре весело, но тут же мягко сказал женщине, которая сразу перестала писать и подняла голову: — Пишите, пишите. В Даниловский детский приемник… Направляем вам… Нет, срочно направляем вам…
Строгая женщина написала направление, подписала и вдруг спохватилась:
— Но ей уже больше восемнадцати. На несколько дней. Приемник может не принять.
— Поэтому мы к вам и пришли, — улыбнулся Ковалев. — Чтоб вы помогли. Не гибнуть же ей. Ваш авторитет… И потом, зачем же в направлении указывать возраст? Это же необязательно. А когда примут, созвонятся с Харьковом и узнают — не выставят же ее. Отправят! Подписали уже? — Он взял направление, быстро пробежал глазами и сунул Тамаре. — На. Иди. До свиданья, — и подтолкнул к двери.
Пока строгая женщина удивлялась быстроте майора, а он весело улыбался, Тамара вышла. Догнал ее Ковалев уже в вестибюле, у выхода.
— Постой! Как до приемника-то доехать, знаешь? Не задерживайся, никуда не заходи, не навещай никаких подружек вокзальных, мчись прямо туда. Приемник теперь обязан тебе обеспечить проезд. Ночью уходит поезд в Харьков. Я узнавал. Постарайся успеть. Не смущайся, если в Харькове будут расспрашивать. Плохого ты ничего не сделала. Поняла? Открыто и прямо живи! Ну? Рада? И вот еще что… Ты номер моего телефона не потеряла? Позвони перед отъездом. Не успеешь — брось открытку с дороги. Чтоб я был спокоен. Прямо на отделение. И вообще…
Ковалев взял ее за плечи. Глаза его погрустнели на секунду, но он быстро справился, улыбнулся.
— Напишешь? Или с глаз долой — из сердца вон?
У Тамары задрожали губы. Она замотала головой и все смотрела, смотрела в лицо майору. Он улыбался, а глаза у него были грустные. Как будто думали глаза совсем о другом.
— Ну, лети. Плакать не надо. Все хорошо. И будет у тебя еще много счастливых встреч… Ну что тебе сказать еще? Ты, главное, от людей не замыкайся. Держись за людей. Ты дружи с ними. Не с одним, не с двумя, а вообще со всеми… Поняла?
Она улыбнулась, кивнула. Он легонько оттолкнул ее от себя.
— Ну, лети — лети в новую жизнь!
Тамара крепко стиснула в руке записку, толкнула дверь и быстро, чтобы не заплакать, перебежала улицу. Через большие стекла в дверях Ковалев увидел, как она ловко, как мальчишка, увернулась от автомобиля, взмахнула последний раз узелком и затерялась среди прохожих.
Ковалев долго стоял у дверей, смотрел вслед ушедшей от него девушке, должно быть пропавшей из виду теперь навсегда. Все ли он ей сказал? Все ли она поняла?
Он вернулся в приемную, там помог набросать письмо вслед ей. И уже потом, в троллейбусе, когда письмо было отправлено и он остался один на один со своими мыслями, он никак не мог избавиться от какого-то странного чувства потери. Он не понимал. Что же случилось? Одной хорошей судьбой стало больше, он должен радоваться, а не грустить. Почему же ему так нехорошо? Сколько у него было уже таких вот Тамар, Маркиных, Миш, Викторов Аркадьевичей! И в каждого он вкладывал столько же, сколько в нее. Он всех их любил одинаково. Все они потом так или иначе уходили из его поля зрения, пропадали и даже письма писали не всегда. А тут тоска, чувство пустоты… Что же он потерял вместе с Тамарой? Кусочек человеческого тепла? Наивную веру в силу Хозяйки Медной горы? Или просто испугался одиночества, как Виктор Аркадьевич?
Темнело. В отделении делать было сегодня нечего. Да и просили его очень понятно не приходить. Он прошел медленно по бульвару, постоял, присел на скамейку.
Солнце скатилось с неба куда-то за дома и светило через крыши вдаль, забыв улицы. Бульвар погрузился в холодный, сырой осенний сумрак. Деревья стояли без листьев, казались голыми и обломанными. Опавшая листва побурела и на еще зеленой траве казалась чешуйками разъедающей газоны ржавчины.
