— Ну, что будем писать?

Гарник не знал, что говорить, он только пожал плечами.

— А теперь расскажите, как вас завербовали в фашистскую разведку.

— В диверсионную школу?

— Какой наивный! — усмехнулся Петухов. — Прежде, чем вас взяли в школу, вы должны были проявить себя в каком-либо деле. В каком?

— Я ничего для них не сделал.

Петухов снова положил ручку.

— Так не бывает, понимаете это, Адоян! За ваши красивые глаза вам не позволили бы бродить по всей Европе и окончить командирские курсы. Без каких-либо особых заслуг они вас близко не подпустили бы к диверсантско-шпионской школе. В этом я уверен точно так же, как и в том, что вы сидите здесь, а не в Венском оперном театре. Следовательно, незачем вам упираться. От этого ваше положение не будет легче, уверяю вас. Не лучше ли признаться во всех преступлениях, чтобы хоть немного очиститься от этой грязи?..

Гарник не мог клеветать на себя и приписывать себе поступки, не совершенные им. Он уже признал, что учеба в диверсионно-шпионской школе и спуск по предложению фашистской разведки на советскую землю — само по себе большое преступление перед Родиной. Он признал это, добавив, что хотел доставить Филояна в органы безопасности, но это ему не удалось. Такое показание ни в чем не убеждало Петухова, поскольку Гарник не мог назвать никаких свидетелей. Все, что он говорил следователю, вызывало новые подозрения. Ему не поверили и тогда, когда он рассказал, как с группой товарищей бросил в колодец предателя Бакенбарда. Все это принималось за выдумки. Больше того, Петухов, кажется, был склонен считать этого Бакенбарда за патриота, с которым рассчитались такие продажные шкуры, как Адоян — Апресян.

После этих допросов Адоян возвращался в свою камеру в полном изнеможении. С каждым днем он убеждался, что не сможет оправдаться. Его ждет тяжкое наказание. В процессе допроса Петухов начал обвинять его, как участника в расстреле пятерки и в убийстве Погосяна.

— Вот почему фашисты предложили вам учиться сперва в командирской, а затем в диверсионно-шпионской школе! — вывел заключение Петухов. — К чему же запираться, ведь факты налицо!

— Это только ваше заключение, гражданин следователь, — возражал Гарник, — а правда в том, что рассказал я. Среди расстрелянных был Великанов, вместе с которым я убежал из лагеря. Мы были близкие друзья. Я его никогда не предал бы!..

— А на самом деле предали! Его расстреляли, а вы вот сидите сейчас передо мной и городите всякую чепуху. Вы, Адоян, не думайте, что сумеете обмануть меня. Скажите, как это могло случиться, что вы были близкими товарищами, — его расстреляли, а вас послали в офицерскую школу? Как это случилось? Как могло быть, что Филоян догадался о патриотизме ваших товарищей и выдал их, а о вашем патриотизме догадаться не смог? Смешно! В таком случае возникает вопрос: в чем выражалась ваша дружба? У вас были какие-то откровенные беседы, вы обменивались какими-то мыслями?.. Ответьте на этот вопрос.

— Да, мы беседовали, обменивались мыслями.

— Так как же Филоян мог заметить патриотизм Великанова, Саядяна, Ананикяна и Погосяна, а ваш — не заметил? Почему вы остались в живых?

— Я уже рассказал, как все это произошло.

— Это сказки для детей! А теперь расскажите для взрослых, чтобы все было ближе к истине.

— Все, что я сказал, — правда!

— Значит, вы не признаетесь, что фашисты вас купили ценой предательства ваших товарищей?

— Нет! Я не могу принять на себя такое обвинение.

— Тем хуже для вас! Все равно вы ничего не суме скрыть от меня. Я вас выведу на чистую воду, понятно?

— Буду только очень рад!..

Ответ Гарника снова вывел из себя Петухова. Вскочив с места, он заорал:

— Ах ты, гад! Ты еще осмеливаешься иронизировать тут! Ну, посмотрим, как ты дальше у меня запоешь!..

Уже было поздно, и следователь велел увести арестованного.

Гарник снова возвратился в свою камеру совершенно разбитым. Один из многих вопросов следователя застрял в памяти и мучительно требовал ответа. Петухов спросил: почему вы остались в живых? И в самом деле: почему он остался в живых? Разве не было лучше умереть, чем подвергаться теперь этим унижениям? Он даже не мог протестовать: его считали фашистским агентом и оправданий у него не было. Ведь его же схватили в лесу с парашютом, как ловят многих других шпионов и изменников. Другое дело, если бы он сам явился в советские органы и сказал бы, кто он и почему явился… Он не успел этого сделать. Стреляя в Филояна, он думал, что ранит его и тот не сумеет убежать, и это явилось бы доказательством, что он не его сотрудник. Но, как видно, Филоян не ранен и даже не схвачен. Следователь недаром требовал указать его приметы, спрашивал и о том, где они должны были встретиться позднее. Об этом договоренности с Филояном не было, но Петухов и тут не поверил Гарнику.

— Лжете, Адоян. Такое условие у вас было! Просто вы хотите спасти своего товарища…

Однажды на допросе Петухов спросил:

— На какие цели вы получили деньги?

— С Филояном я об этом не говорил. Перед вылетом, правда, зашел разговор о деньгах. Он сказал, что «имей мы в мирное время столько денег, вот здорово бы пожили»… Потом добавил к этому: «Если кончатся, сообщим и вышлют еще».

— И больше ничего?

— Больше ничего.

— А о том, чтобы вербовать за деньги новых шпионов, не говорил?

— Нет, не говорил.

— Опять хитрите?

— Я не хитрю. Спросите самого Филояна.

Но эти слова Гарника Петухов пропустил мимо ушей. Поэтому Гарник и заключил, что Филоян не пойман. Эта мысль была мучительной.

Негодяй Филоян сумел скрыться и сейчас, наверное, продолжает свою подлую деятельность, а он сидит в советской тюрьме и, наверное, его скоро осудят как изменника родины. Таких по законам военного времени только расстреливают.

Да, для него уже нет спасения. В этом он окончательно убедился на шестнадцатый день после ареста. Петухов не вызывал его подряд три дня. И когда Гарника снова привели к нему, он спросил:

— Ну, что, — опять будете упорствовать?

— Но на мне не лежит никакой вины!

— Лжете!

— Я не лгу.

Петухов вызвал конвоира:

— Приведите заключенного Филояна.

«А, — удовлетворенно подумал Гарник, — схватили наконец! Ну, теперь все выяснится».

Филоян еще в дверях увидел Гарника и на минутку остановился. Видимо, он не ожидал этой встречи.

— Заключенный Филоян, вы знаете этого молодого человека? — обратился к нему Петухов.

— Да, знаю. Мы были вместе в лагере, в диверсионной школе и вместе вылетели.

— Подтверждаете это, Адоян?

— Да.

— Между вами были личные счеты или вражда?

— Личных счетов не было, но я всегда ненавидел его, — сказал Гарник.

— Причина?

— Я вам уже говорил: расстрел пятерых, убийство Погосяна…

— Гражданин следователь, он лжет! — перебил Гарника Филоян. — Во-первых, расстреляно не пять, а шесть человек. Я тоже был в их числе. Меня вытащили из-под трупов и снова хотели расстрелять. Но какой-то полковник вмешался и предложил помиловать меня, если я соглашусь работать в немецкой разведке. Я дал согласие, — эту ошибку я признаю. Мы, все шесть человек, знали, что нас предал Гарник Адоян. Когда мы сидели в тюрьме перед расстрелом, его самый близкий друг Великанов сожалел: «Ах, почему я раньше не убил этого доносчика!..» А что касается Рубена Погосяна, то пусть Адоян наберется храбрости и скажет, — кто был его самым близким другом? Он!..

— Вы отрицаете, Адоян, что были близким другом Рубена Погосяна?

— Нет, не отрицаю.

— Вот видите, гражданин следователь? Я хочу быть правдивым до конца. Адоян еще в диверсионной школе стал шпионом, был связан с начальником школы Мейеркацом, давал ему о нас сведения, После убийства Погосяна он сам мне сказал: «Этот человек хотел всех выдать, как только нас спустят на парашютах в России». Это факт. Думаю, что Адоян не станет отрицать это.

— Ну, что теперь скажете, Адоян?