Оник предложил другое: спустить пьяного Бакенбарда в колодец. Там место безлюдное. С ним все согласились.

И вот Гарник стоит у колодца на дежурстве. Уже много раз он подходил к деревянному ведру, отпивая глотками ледяную воду.

Что они тянут там, на складе? Речи застольные, что ли, произносят? Бакенбард любит разглагольствовать во время пьянки… Уже смеркалось, — самое удобное время, ну, почему они не выходят?..

Великанов — тот был спокоен. Казалось, все, что должно было произойти, его не занимало. Он даже посмеивался.

— А что им спешить? Пьют себе и пьют. Целая бутылка спирта… Эх, и я бы с удовольствием пропустил грамм сто!

Гарник уже ворчал на Оника: нашел кому поручить дело. Ананикян наивный парень. На него, конечно, подействовали речи Бакенбарда, — напились оба, и теперь преспокойно храпят где-нибудь в углу.

Между тем все шло так, как было задумано.

Когда Бакенбард совершенно упился, Ананикян с Арабяном подхватили его под руки и вывели из подвала наверх. На дворе было уже совсем темно. Пленные сидели в своих бараках. Лишь около одного из них похаживали две темных фигуры. Вот они двинулись в сторону колодца.

— Смотри: он, кажется, сопротивляется, — шепнул Гарник.

— Нет, просто ноги заплетаются. Стой!.. Подождем, пока они пройдут вперед.

Все было в порядке. Бакенбард шел покорно. Время от времени останавливаясь, он пытался сказать что-то Ананикяну, но голова тут же вяло падала ему на грудь. Ананикян крепко поддерживал бессильное его тело: он знал, что произойдет немного погодя и, стиснув зубы, упорно шагал к колодцу.

Вот и условленное место. Ананикян, упершись руками в обшитый досками колодезный сруб, сказал, сам не слыша своего голоса:

— Сейчас достанем воды!

— Глубокий? — пробормотал Бакенбард, ложась грудью на сруб.

В ту же минуту ноги его оторвались от земли. Он перевалился через край… короткое усилие — и грузное тело скрылось в темном провале.

Три человека отпрянули от колодца, — из черной глуби его донесся гулкий удар всплеснувшейся воды.

Ранним утром около колодца столпились пленные. В лагере поднялась тревога.

— Человек утопился!..

— Где? Кто?

— Кто-то упал в колодец…

К колодцу прибежали надзиратели. Появился начальник лагеря. По предложению одного из пленных привязали к концу веревки железный крюк, и вскоре труп Бакенбарда был извлечен из воды. Опознав утопленника, надзиратели начали выспрашивать сгрудившихся вокруг пленных, как случилось несчастье? Никто не отозвался, свидетелей происшествия не нашлось.

— Вчера… он не был… на работе? — жестко выговаривая слова и отделяя их большими паузами, спросил начальник лагеря, щеголявший знанием русского языка.

— На работе? — переспросил чей-то насмешливый голос. — Когда он ходил на работу? Он считал себя вашим заместителем!

Больше вопросов не было.

Начальник, повернув ногой голову лежавшего на земле Бакенбарда, распорядился:

— Возьмите его. И ай-да! (он так и сказал: «ай-да»).

Пленные расходились.

Филоян, узнав о смерти Бакенбарда, сказал:

— Собаке собачья смерть. Молодцы ребята!..

Он был убежден в том, что Бакенбард не сам упал — и уж тем более не бросился в колодец. Многие из пленных поддерживали его в этом убеждении, но никто не знал, кто мог это сделать. Разговоры на этот счет не умолкали. Единственно, что наводило на мысли о гибели Бакенбарда, это ссора в столовой, после которой арестовали Парваняна. Участники этой ссоры были несомненно известны Филояну.

Однажды он принес из города бутылку вина и пригласил Саядяна, Великанова и Гарника составить компанию. Гарник наотрез отказался, а Великанов сказал:

— Э, почему не выпить по стаканчику?

Однако, сделав глоток, он отодвинул стакан:

— Нет, такое вино я не люблю. Кислятина…

— М-да!.. Но с ереванским коньяком обождать придется, дружище. Будем надеется, что Гитлеру скоро придет капут, тогда и выпьем.

Великанов осторожно уклонился от рассуждений на такую тему.

Филоян был вынужден пить один.

Посоветовавшись, друзья решили не бойкотировать Филояна. Они продолжали наблюдать за ним, следили, с кем он общается, где бывает. Филоян, кажется, чувствовал это, но ни разу не высказал обиды, чем и смягчил в конце концов сердца друзей в свою пользу. В самом деле, человек все время выступает как советский патриот, ругает фашистов… По его манере говорить и держаться нетрудно судить, что в прошлом он не был рядовым.

Однажды после беседы с ним Великанов снова спросил Оника:

— А твой доктор… честный человек?

— Что за вопрос! — Оник пожал плечами.

— Мне все же кажется, что наплели на этого Филояна. Человек как человек!..

— Когда это люди писали у себя на лбу, что они предатели? Отъявленный подлец натягивает маску честного человека, и чем крупнее этот подлец, тем больше у него сноровки притворяться добродетельным. Заруби это на носу…

А через несколько дней в лагере произошло событие, заставившее Оника всерьез пересмотреть свое предубеждение насчет Филояна.

В субботний день вдруг начали усиленно приводить в порядок территорию лагеря. Перед одним из бараков наспех воздвигли нечто вроде трибуны. Говорили, что из Берлина прибудут какие-то военные, а с ними представитель дашнакского центра.

В связи с этим выпустили из карцера арестованных, в том числе и Парваняна.

Гости явились в воскресенье. Их было трое. Один в самом деле оказался армянином; тщедушный, худой, с желтым лицом, он выглядел забавно рядом с здоровенными немцами, прибывшими вместе с ним.

В полдень всех пленных армян пригласили на собрание. Люди столпились перед трибуной, ожидая, что им скажут гости.

Филоян потащил Саядяна и Великанова вперед:

— Пойдем, поглядим поближе на эту дашнакскую обезьяну.

Наконец на трибуне появились гости в сопровождении местного начальства.

Первым выступил с речью один из приехавших немцев. Он сказал, что изучал историю армянского народа и знает, каким гонениям он подвергался. А затем, словно горох из мешка, посыпались из его уст проклятья в адрес русских и большевиков. Он призывал освободить от них Армению.

Следом за ним вышел представитель дашнакского центра. У него был резкий, пронзительно неприятный голос. В патетических местах оратор странно вытягивал свою длинную шею, затем голова его снова уходила в костлявые плечи.

— Мы создадим свободную Армению! — выкрикивал он. — Нам суждено, наконец, осуществить вековые чаяния нашей нации. Вспомните мужество ваших предков, армянские воины! Вспомните, и смело идите на подвиг во имя обновленной прекрасной отчизны!

И тут под самым носом оратора прозвучало, как выстрел:

— Нам не нужна такая отчизна!

Это выкрикнул Филоян. На мгновение все замерло. Пленные в задних рядах поднимались на цыпочки, чтобы разглядеть этого безумца.

Представитель дашнакского центра отскочил, как ужаленный, бросая яростные взгляды на Филояна.

— От чьего имени?! — взвизгнул он. — От чьего имени… вы… говорите это?

Филоян гордо ответил:

— От своего собственного. Мало вам? Так я не один, нас много. От его имени… и от его… и от всех других!

— Предатели нации!.. — прошипел, затрясшись от злости, представитель дашнаков.

— Кто?!

Всегда уравновешенный, медлительный Филоян вдруг вскочил на сцену и, подойдя к оратору, на глазах всех с размаха закатил ему оплеуху. Затем спрыгнул вниз и, подхватив под руки Великанова и Саядяна, стал пробиваться сквозь толпу.

— Идемте все отсюда! Нечего нам тут делать…

— Держите их, держите! — вопил то по-армянски, то по-немецки дашнак, бегая по сцене.

Офицеры и надзиратели были уже в толпе — они шли наперерез. Филоян, Великанов, Саядян, Ананикян и еще кто-то, попавшиеся под горячую руку, были схвачены.

Собрание было сорвано.

Арестованных тут же увели в канцелярию лагеря. Начальство удалилось. Толпа расходилась медленно, молча, с понурыми головами. Так неожиданно произошло все это, что люди даже не находили слов, чтобы объяснить себе случившееся. Но все чувствовали, что кончится это плохо.