— Да, родом из Армении.
— Был у меня знакомый армянин, портной во Львове. Золотой человек, душа-парень!..
Старик задумался, потом сказал жене:
— Угости нас чем-нибудь. Да на дорогу яиц свари.
Скоро на столе шипела яичница.
Жена тут же завернула в тряпочку два десятка яиц, положила туда сухарей и пакетик с солью.
— Дорога, парень, долгая, пока доберешься до тетки, наголодаешься. Бери!
Трогательная забота этих чужих людей чуть не до слез взволновала Оника. Он переводил благодарный взгляд с хозяина на его жену и только смог сказать:
— Как же мне вас отблагодарить?!
Сунув узелок ему в руки, хозяин проговорил:
— Если в Черткове задержишься, сообщи о себе. Да, вот еще что… Сейчас здесь преследуют евреев, убивают. А ты немного похож на еврея. Возьми-ка этот образок богоматери, мало ли что — при случае покажи да поцелуй: я, мол, православный…
— Поможет ли? Ну, да все равно, дайте. Большое вам спасибо!
— Фамилию мою возьми — Глущенко. Тоже на всякий случай. А если будет в чем нужда, пиши, не стесняйся. Кто знает, — быть может, смогу помочь.
— И без того не знаю, как вас благодарить…
— Ну, зачем много говорить о том! Ты не виноват, что люди дошли до этого. Коли можем помочь — почему не помочь?..
Горячо попрощавшись с добрыми стариками, Оник продолжал свой путь. Шел, повторяя про себя: «Вот это люди! Да, вот это люди!..»
По дороге он догнал молодую женщину. Она шла, согнувшись под тяжестью мешков и узлов, и даже не могла вытереть пот, струившийся по ее лицу из-под светлых растрепанных волос.
— Куда идете, сестрица? — осведомился общительный Оник.
— В Яблоневку, — тяжело дыша от напряжения, ответила женщина.
— Это вот та — ближняя деревня?
— Нет, следующая.
— Издалека, должно быть?
— Издалека, из Львова. До Тернополя ехали на машине, а тут — никакого транспорта. Приходится на себе тащить.
— Можно я вам помогу?.. Дайте вот тот узел, побольше.
— Вот спасибо! — обрадовалась женщина. — Возьмите, — тут одеяло, оно не тяжелое, только нести неудобно.
Оник взвалил узел на плечо, и они вместе вошли в село.
Около крайней избы стояли две женщины. Видимо, они стучались в закрытые ворота. У каждой в руках было по свертку.
В воротах появился офицер. Оглядев женщин, он разрешил им войти во двор. Но заметив Оника, закричал:
— Эй, эй! Ком хер!..
Оник передал узел женщине:
— Ну, счастливо тебе, сестрица! А меня немец требует…
— Ой, мама! Да за что же это?..
Оник подошел к офицеру, тот указал рукою на ворота. Зашли в хату. Офицер спросил о чем-то по-немецки.
— Не бачу, — пожал плечами Оник.
Немец выхватил из его рук узелок, подошел к окну, развязал:
— О, яйки!
Он бережно выложил на стол два десятка яиц, а соль и сухари снова завязал в узелок и сунул в руки Онику. Должно быть, в уплату за яйца вручил несколько сигарет и сказал:
— Форт!
Это означало: можешь идти!
На земле бывают большие и маленькие несчастья; теперь для Оника самой большой бедой было бы, если фашист не сказал ему это «форт». Конечно, гитлеровец мог, оставив узелок в покое, вежливо предложить: «Посиди-ка здесь, мне необходимо поговорить с тобой». Э, ясно, какой разговор мог быть между ними!..
Хорошо, что пришлось отделаться только испугом. Все-таки после этого случая Онику не захотелось оставаться в селе. Опыт показывал, что там, где стояли немцы, лучше не задерживаться: жители боялись принимать незнакомых людей, над головой у всех постоянно раскачивалась петля. Нужно идти. Сухари есть, соль есть.
Когда он шел с узлом женщины на плече, был расчет, что его примут или за брата или за мужа ее и не остановят. Женщина была украинкой. Если бы и задержали, она заговорила бы на своем языке, выручила бы. Но офицер подозвал почему-то именно его.
Стараясь держаться как можно незаметнее, Оник вышел из села. И вдруг снова увидел эту женщину. Как бы ожидая его, она сидела на обочине дороги перед открытой корзиной и подкреплялась. Заметив Оника, радостно замахала рукой:
— Выпустили? Ох, как я напугалась за вас! Уж очень злым показался он.
— Доводилось видеть более злых, чем этот, — усмехнулся Оник, усаживаясь рядом с женщиной. — Кое-что да оставил мне.
Он развязал платок, где были сухари и соль.
— А что у вас было?
— Два десятка яиц.
— Ну, не огорчайтесь — яички я запасла. Возьмите, очень прошу! Ведь скоро буду дома. Эти консервы тоже берите…
Женщина радушно угощала всем, что у нее было. И среди разговора вдруг протянула Онику руку:
— Давайте познакомимся: меня зовут Галина.
— А меня — Оник.
— Оник? Запомню. Я хорошо запоминаю имена. Когда учительницей работала во Львове, так в своем классе не только всех учеников, но и родителей знала по именам. А класс не маленький был. Что теперь? Закрыли школу, здание забрали под казарму. Когда встречала кого-нибудь из своих ребят на улице, готова была расплакаться. И они плачут… А что я могла поделать? Дрожала всякий день: вот придут, вот схватят… Муж мой в армию ушел, могли узнать. Ну, я и решила уехать к матери. Там мне никто ничего не скажет.
— А я был в вашей Яблоневке. До войны…
— Правда? В таком случае вам надо снова побывать там, погостить у нас.
— С удовольствием! Только долго оставаться не могу: у меня назначена встреча с товарищами в другом месте.
— Ну, хоть отдохните с дороги денек-другой.
Была уже ночь, когда они добрались до железнодорожного полустанка. В темноте белело что-то похожее на торговую палатку. Постучали в дверь. Женский голос испуганно спросил изнутри:
— Кто там?
Они переглянулись, и по безмолвному уговору, ответила Галина:
— Двое прохожих! Не пустите ли переночевать?..
Женщина забормотала что-то про себя, потом сказала:
— Не знаю, — что вы за люди?
Но поговорив с Галиной, она в конце концов смягчилась. Однако в дом впустила только учительницу:
— Ах, с вами мужчина? Нельзя! Пускай переспит на дворе.
Галина попробовала уговорить ее:
— Ведь холодно на дворе, замерзнет.
Женщина не слушала.
— Ну, — мужчина не замерзнет!..
Галина отдала Онику узел с одеялом:
— Что делать? Как-нибудь переспите тут…
— Ничего, — отозвался Оник. — Я ее понимаю: сейчас война, любому встречному нельзя доверять. Пересплю и на дворе — это не так плохо, бывало хуже. Я тут под окнами устроюсь.
Оник улегся на завалинке, накрылся одеялом и вскоре заснул.
Рано утром они снова пустились в дорогу и к полудню пришли в Яблоневку.
Вероятно, Онику жилось бы неплохо у матери Галины, но он вскоре понял, что ему небезопасно оставаться в деревне. Его тут многие знали. До войны, когда их воинская часть стояла неподалеку, Оник частенько бывал по делам в Яблоневке и сдружился со многими ребятишками. Иногда, на досуге, он выстраивал их в шеренгу и проводил «учения»: «Ha-лево! На-пра-во! Шагом марш!..» — Ребятишки в селе хорошо знали «дядю Оника». Всякий раз, когда он появлялся, молодые его друзья кричали еще издалека: «Дядя командир, дядя Оник пришел!..» Напрасно рассчитывал Оник, что его — заросшего бородой и в штатском платье — не узнают. Его узнали сразу.
Когда он шел с Галиной по улице, один из ребятишек, вглядевшись, радостно заорал:
— Дядя командир, дядя Оник!..
Ноги Оника приросли к земле. Он похолодел: на середине улицы в толпе женщин стоял немецкий солдат, Услышал или нет? Видимо, услышал: повернулся, взглянул на Оника и — продолжал разговор с женщинами.
Галина шепотом спросила:
— Разве вы командир?
Не успел он ответить, как другой мальчишка завопил еще громче:
— Дядя командир!..
Казалось, для детей ничего не изменилось в этом мире.
— Надо уходить, Галя, — сказал Оник. — Перейдем на другую улицу.
Прямо от ее родных он отправился в Чертково. Он шел и думал, что и там ему будет, пожалуй, не лучше. Здесь на каждом шагу его подстерегают всякие беды, гонения и преследования. Кусок хлеба он, без сомнения, получит везде, но съесть его, не оглядываясь, — вряд ли сможет.