Они стояли под дубом. Толстая ветвь горизонтально тянулась прямо к домику. Солдат перекинул через нее провод, ловко поймал его и оглянулся на старшего, ожидая знака.

Старый лесник стоял недвижимо, как этот дуб. Казалось, он относился ко всему, что собирались с ним сделать, с полным безразличием. Он молчал. Но в его голубых, глубоко запавших глазах пылала ненависть. Перед ними был его дом, в котором он прожил десятки лет, слушая по ночам, как шумит лес. Заботе о лесе он отдал всю свою жизнь, охраняя этот лес, который украшает его Украину, как цветник украшает двор дома. Никогда не мог предположить он, что откуда-то придут сюда вооруженные люди и его самого поставят под виселицу. Нет, такое даже не снилось ему… Но кольцо проволоки касалось горла, и холод железа свидетельствовал о том, что это не бред, не ночной кошмар, что вокруг него не какие-то чудовища с неопределенными очертаниями, а люди. Они разговаривали с ним, входили в его дом, выходили, потом обмотали вокруг шеи какую-то проволоку… Шутят они, что ли?..

— Говори, говори, говори!..

Что ему говорить?

— Сейчас ты будешь повешен. За тобой — последнее слово. Ну?

Лает на него этот человек с лицом суслика, а старик не может понять его. Он мысленно прощается со своим домом, с лесом… И в этот последний миг очень знакомый, родной теплый звук возвращает его к жизни.

В хлеву мычит корова. Это его корова. Как случилось, что он забыл выпустить ее на пастбище?

— Сознавайся, старый хрыч! — продолжает орать человек с мордой суслика. — Слышишь, последнее даем слово!..

И тут старик полностью очнулся. Все теперь понимает он, все!

— Последнее слово? — спрашивает он задумчиво. — Корову выпустить бы надо… голодная…

Немец смотрит на переводчика. Тот переводит последние слова старика. Немец взвизгивает. Этот старикашка еще осмеливается смеяться над ними? Вешайте!..

Проволока врезалась в горло. Ноги старика оторвались от земли, мучительно изогнулось крепкое, кряжистое тело, вздрогнуло раз, другой… Старый лесник висел с упавшей на грудь головой и глаза его продолжали смотреть на палачей с немым укором и немой просьбой: — выпустить его корову…

А потом убийцы вынесли из его дома все, что имело хоть какую-нибудь ценность, и бросили под дубом. Старший ударом каблука разбил хлебное блюдо, красиво вырезанное из бука, и на одном из обломков химическим карандашом вывел: «Partisan». То же самое по-русски написал переводчик и эту надпись прикрепили на груди повешенного. Затем солдаты вывели из хлева корову с теленком. На теленка сразу набросились и, прижав к земле, ножом отрезали голову и начали свежевать. В завершение своих подвигов немцы принесли к порогу несколько охапок сена, подпалив его зажигалкой. Сено задымилось. Мелькнуло пламя. Огненные языки лизнули косяк, взметнулись по нему вверх, поползли к крыше. Через некоторое время пылал весь дом.

Дом пылал, а его хозяин, старый украинец, молча покачивался на суку с застывшим на лице выражением безмерного изумления.

…Поздно вечером два человека осторожно вышли из леса. Они часто останавливались, прислушивались и снова пробирались вперед по опушке.

— Слушай, Ваня, тебе не кажется, что мы опять заблудились?

— Нет, не кажется, — сказал Великанов, опершись о ствол согнутой сосны. — Дорогу я запомнил. Тут недалеко. Только вот засады боюсь. Подстрелят еще сволочи…

— Давай подождем, пока стемнеет. Ночью в лесу нас не возьмешь. Сядем!

Сели.

— Должно быть, они подожгли дом старика, — снова заговорил Гарник. — Большой дым валил.

— Кто знает… А может, лес где-нибудь горел?

— И старика, наверное, увели…

— Кто знает!..

— У тебя ноги не мерзнут? Надо было хоть ботинки взять.

— Да… И хлеба не захватили… Одним словом, влипли мы с тобой, Гарник. Глупая штука получилась. А ведь можно было бы предугадать — выдал нас, конечно, тот торгаш. Я по глазам почуял — предатель. Пойдем, что ли?

— Ну, не спеши, Иван, еще светло.

— Если совсем стемнеет, заблудимся в лесу. Вставай-ка!..

Они двинулись дальше по краю глухой дубовой рощи, куда и днем едва проникал свет. Как и раньше, Великанов впереди, а Гарник, опираясь на дубинку, — следом.

И вдруг прямо перед ними два испуганных голоса заорали враз:

— Хальт, хальт!..

Брызнула автоматная очередь. Пули просвистели совсем близко. При вспышках огня, вылетающего из дула, Гарник разглядел близко от себя человека.

Повинуясь инстинктивному чувству самозащиты, он, не долго думая, прыгнул вперед и палкой изо всех сил ударил его по голове. И в следующий миг, схватив за горло, крикнул:

— Души их, Ваня!

Великанов бросился на соседнего автоматчика.

В стороне, в каких-нибудь пятидесяти шагах от них, трещали выстрелы.

— Вз! Вз! Вз! — впивались в стволы пули над самыми головами беглецов.

Гарнику удалось вырвать автомат у солдата, на которого он насел. Последний удар он нанес врагу прикладом. Отскочив за дерево, он нашарил спусковой крючок, нажал. Пули попали в ствол дерева напротив: полетели щепки.

— Души, Ваня! — в самозабвении кричал Гарник, выпуская короткие очереди.

Великанов обеими руками держался за автомат немца, пытаясь вырвать оружие. Немец боролся со всем остервенением. Они сплелись в один клубок, катавшийся на земле прямо под ногами Гарника. Немец брал верх, — Гарник увидел Великанова, опрокинутого навзничь.

Гарник приставил дуло автомата к плечу немца и выстрелил. Солдат, охнув, осел и выпустил из рук автомат.

Выстрелы с той стороны поляны не прекращались. Пули летели высоко, срубая сучья, автоматчики стреляли наугад.

Великанов с Гарником отползли назад, в чащу.

Вдвоем они открыли ответный огонь.

Выстрелы слышались все дальше. Видимо, враг отходил, выпуская для храбрости диск за диском в лесную тьму. Решив поберечь заряды, беглецы перестали стрелять.

Великанов обыскал убитого немца. Вытащил из карманов фонарик, часы, два кольца, завернутых в бумагу, финский нож, письма, коробку сигарет, деньги. Решили обшарить и другого мертвеца. У него Великанов обнаружил тот самый нож с перламутровой рукояткой, который лесник выменял у торговца.

— Надо снять с них башмаки, — сказал Великанов.

Он снял ботинки с убитого врага и примерил:

— Ничего, сойдет!.. Вот тебе другая пара…

— Кажется я ранен, Ваня! — вдруг проговорил Гарник.

— Как?! И только сейчас заметил?

— Да. Пощупай-ка руку.

Великанов коснулся руки товарища — она была в крови.

— Надо, брат, перевязать.

Он снял рубаху и отрезал ножом лоскут.

— Рана сквозная. Кость не задета?

— Не знаю. Больно.

Усевшись на корточки, Великанов перевязал руку Гарника, помог надеть пиджак.

— Кость цела, Гарник, — утешил он, — иначе сразу почувствовал бы. Знаешь, у старика на полке была аптечка, я видел. Думаю, что нам надо дойти туда. Сейчас у нас есть оружие, можем обороняться, не так страшно.

Они повернули назад и пошли украдкой, чутко прислушиваясь к каждому шороху. Когда подошли к знакомой полянке, пахнуло гарью. Там, где стоял дом старого лесника, смутно белела во тьме одна печь. На пепелище кой-где вспыхивали искры, курились столбики дыма.

— Сожгли!.. — мрачно проговорил Великанов.

Гарник огляделся:

— Колодец-то уцелел, Ваня. Ужасно хочется пить! Они подошли к колодцу, нашли ведро, достали воды. Было ясно, что людей поблизости нет. Никто не стрелял, никто не окликнул беглецов.

— А что это на дереве? — в испуге отшатнулся вдруг Гарник. — Смотри, Ваня!

Великанов подошел, вгляделся:

— Это он, наш старик. Ах, негодяи!..

— Изверги! Будьте вы прокляты!

Молча постояли они перед черным силуэтом висевшего тела.

— Я сниму старика, — сказал Великанов. — Надо будет похоронить его. Как ты думаешь, Гарник?

— Не успеем, пора уходить: скоро начнет светать. Давай снимем.

Великанов подошел к повешенному, нащупал узел петли и развязал его. Тело старика грузно опустилось на землю.