— Богачи-то, богачи-то лютуют, — возмущался Иштыков, — словно кроты, в землю зерно засыпают, золото за границу вывозят. Таят от Советской власти все, что чужим трудом нажили. Так дальше дело не пойдет! Ты, Даша, хорошо знаешь здешние места и должна пособить нам найти спрятанное добро, к стенке прижать богачей. Будешь красной сыщицей.

— А кто же чапаевскую кавалерию обеспечивать будет? — спросила Даша. — Али не надо седел больше?

— За кавалерию теперь можешь не волноваться, — успокоил Иштыков. — Ты наших коняшек в гвардейскую сбрую нарядила. Кое-что из конской амуниции мы у Колчака отбили. Богатый трофей! Так что тебе ныне объявляется передышка. Получай новое чапаевское задание.

— Какое же?

— Я слышал, тебя сама игуменья женского монастыря к себе звала?

— Звала. А что? Нельзя разве? Я и прежде не раз в монастыре конскую упряжь чинила. Мужикам-то нельзя туда. А мне, женщине, можно. Вот она и попросила помочь монастырю. Мать Манефа за работу всегда хорошо платит. Грех жаловаться…

— А что ты еще о ней скажешь?

— Об игуменье Манефе, что ли? Могу сказать. Красивая женщина. Кровь с молоком. В молодости, говорят, строптивостью нрава отличалась. Родитель ее — петербургский ростовщик — мечтал пустить Манефу по коммерческой части. А она не захотела. В консерваторию подалась. Разгневался папаша и постриг дочь в монашки. И стала она, значит, игуменьей женского монастыря. Святое дело, что и говорить, поставила на широкую ногу. Чего только нет в ее доходном хозяйстве — и пасеки, и конский завод, и огород большущий…

— Так вот, перебил ее Иштыков, — было б тебе известно, коммерсантка Манефа вчера всю ночь укладывала золото в ящики. Решила с собой за границу увезти.

— Бывала я у нее в келье. В углу иконостас возвышается. Из кованого золота. Манефа сказывала, весит один пуд и двенадцать фунтов. Богатство! Любит она с прихожан золотом брать.

— Да разве в иконостасе дело! — махнул рукой Иштыков. — У них за монастырской стеной тринадцать подвод. И в каждой — драгоценности, собранные у населения. Можно сказать, одно золото да серебро. Вот-вот подводы двинутся на станцию. Надо так сделать, чтоб богатство не ушло за границу. Золото должно принадлежать народу.

— Эка трудность — монашеский обоз задержать. Пошлите отряд красноармейцев.

— В том-то и дело, что нет красноармейцев в городе. Отступающих колчаковцев преследуют. Отряд должен возвратиться через час-другой. Ступай в монастырь — тебе туда дорога открыта — и попытайся до того времени задержать обоз. Такое тебе боевое задание!

— Ну что ж, попытаюсь. Мать Манефа поди заждалась меня. Гужа худая — худой и выезд. Без меня с места не тронутся. Пойду пособлю. А ты тут меня жди. Я мигом.

Даша достала из сапожного ящика дратву, шило и нож. Хитровато подмигнула Сергею и выбежала на улицу.

На территорию женского монастыря ее пропустили свободно. Монашка в воротах сказала ворчливо:

— Мать Манефа трижды справлялась, не идешь ли. Нам спешить надобно.

Среди подвод, запряженных парами и тройками лошадей, Даша не сразу отыскала рысаков игуменьи. Они стояли в дальнем конце двора. Возле рысаков суетился бородатый конюх. Он глянул на Дашу из-под насупленных бровей и буркнул:

— Где тебя нелегкая носит? Видишь, подпруга лопнула. Чинить велено. А тебя нет и нет.

— Минутное дело, — ответила Даша. — За мной дело не станет. Шило и дратву захватила.

Подошла мать Манефа. Увидела Дашу и вздохнула с облегчением:

— Исправишь подпругу, займись остальными повозками. Проверь, везде ли гужа крепкая. Не приведи господь, в дороге оборвется.

— Будет сделано, — услужливо поклонилась Даша.

Оборванную подпругу она починила тут же, в присутствии игуменьи, затем тщательно осмотрела сбрую, подтянула ослабевшие ремешки под дугой и перешла к следующим подводам. Хозяйским глазом проверила: все ли ладно, нет ли каких неполадок. Так и переходила от подводы к подводе. Кучера давно знали шорницу Дашу, доверяли ей, и, видя, как старательно прощупывает она каждый ремешок, благодарили.

Завершила Заглядина осмотр монастырского обоза и убедилась в правоте Сережиных слов: подвод на самом деле было ровно тридцать. В каждой тяжелый груз в ящиках.

— Можете отправляться, мать Манефа, — облегченно вздохнув, сказала Даша. — Гужа вся проверена и залатана. Поезжайте с богом.

— Спасибо, Дашенька, — ласково ответила игуменья и протянула ей медный подсвечник со свечой и деньги. — Возьми на память. Помолись за нас, за удачу в дороге дальней.

— Помолюсь, непременно помолюсь…

Когда Даша с подсвечником в руках покинула монастырские стены и на полпути к дому оглянулась назад, то увидела, что подводы с монашками уже выезжали из ворот и сворачивали на проселочную дорогу.

Красноармеец Иштыков поджидал Дашу у крыльца.

— Ну как?

— Все в порядке, — ответила Даша. — Обоз с золотом тронулся в путь. А мне за хорошую работу мать Манефа самолично во какой подсвечник преподнесла. Молиться за ее благополучие буду.

— И ты еще смеешься?! — не на шутку осерчал Иштыков. — Тебе же от Чапаева задание — остановить обоз. А ты…

— Когда чапаевский отряд сюда прибудет? — спокойно спросила Даша.

— С минуты на минуту. Не могла чуток придержать! А теперь ищи ветра в поле!

— А зачем задерживать-то? Все подводы ровно через полчаса сами застрянут на дороге. Берите золото голыми руками!

— Каким образом застрянут? По божьему велению?

— Не по божьему, а по моему хотению. Видишь, какой острый нож у меня? Острее бритвы. Так вот я этим самым ножом не только у тройки игуменьи, но и у всех прочих лошадей незаметно гужу надрезала — ровно столько, чтобы обозники без подозрений могли тронуться с места и проехать не более получаса.

— А ты верно рассчитала? Не сорвется дело?

— Нам ли, шорникам, ошибаться. Вот увидишь. Главное, чтобы твои конники не подкачали.

— Мои-то не подкачают, вовремя прискачут. А вот твоя гужа… Эх, Даша, провалишь операцию…

Иштыков не договорил, махнул рукой и побежал со двора встречать чапаевский отряд.

А вечером снова явился к Даше Заглядиной. Лицо сияло, как ясное солнышко. С радостью сообщил, что операция завершилась успешно. Обоз с золотом, застрявший в пути из-за неполадок в гужевом хозяйстве, угодил в руки чапаевцев. Игуменью Манефу возвратили в монашескую келью, и она теперь сидит там, как в темнице, под надзором часового. А золото отправили в надежное место — в советский банк. Оно стало народным достоянием.

— Ну и хитра же ты, Даша! — похвалил Сергей. — Вокруг пальца саму мать-игуменью обвела. Тебе на роду написано разведчицей быть!

— С полным моим удовольствием! Здешние места мне хорошо знакомы. И люди вокруг свои. В каждом хозяйстве — мои хомуты и уздечки. В случае чего есть на кого опереться. Так и передай Чапаеву — хочу в разведчицы!

То ли по ходатайству Сергея Иштыкова, то ли само собой так получилось, только стала Даша разведчицей. Как-то ее направили обследовать дом купца первой гильдии Попова. Он удрал к Колчаку, а вместо себя оставил в хозяйстве приказчика. Странно вел себя приказчик: слухи лживые против Советской власти распускал и собирал по ночам в доме каких-то людей для тайного разговора. В купеческом особняке Даше доводилось бывать и прежде — чинила сбрую, а теперь явилась с обыском. В конюшне, за колодой, обнаружила пять пудов серебра, а в сарае, в ворохе сена, — целый склад оружия, увесистый рулон мануфактуры и кипу листовок, призывающих к борьбе с большевиками.

Однажды вместе с чекистами отправилась Даша на базар ловить спекулянтов, а поймала двух переодетых в крестьянскую одежду белогвардейских лазутчиков.

Но чаще всего посылали ее за хлебом для красноармейцев. Плохо было тогда с питанием, а у Даши глаз наметан, могла точно определить, где кулацкий хлеб спрятан. Приведет чапаевцев во двор или на огород к богачу и скажет: «Здесь копайте!» Начнут копать — и точно: мешки с мукой не где-нибудь, а именно в указанном месте зарыты. Таким образом сотни пудов муки и зерна были направлены в красноармейские полки из подземных хлебных хранилищ купцов Рычкова, Балбошина, Латынцева, Дворникова, Хомякова и других толстосумов.