Дедушкина трубка не дымилась, а он все сосал и сосал ее, забыв обо всем. Вася с Сенькой сидели с опущенными головами и не знали, как поступить им теперь с хлебными человечками. Оба чувствовали себя виноватыми.

— Нет нам прощения за это! — взволнованно сказал Сенька Дед Мороз.

А Вася выдернул спичечные руки у своего человечка и, разжевывая его, пролепетал смущенно:

— Честное-расчестное — не будем больше. Ни одной крошки!

— Нет позора хуже, — сказал дедушка, — чем потерять собранный хлеб: либо колос в поле, либо крошку за столом. Человек своим трудом дает хлебу жизнь, и хлеб каждому из нас прибавляет сил. Поэтому и считают люди, что есть на земле две самые священные клятвы. Одна — «Клянусь матерью!», другая — «Клянусь хлебом!». Кто забывает священную клятву, тот низкий человек и не достоин уважения. — Дедушка указал взглядом на хлебное поле и добавил с нежностью: — Видите, какой низкий поклон нам хлеб отдает. За работу благодарит. И надеется, что ни единому зернышку в колосе не дадим погибнуть. Не так ли?

— Так точно, дедушка Анисим! — ответил Сенька. — Клянусь хлебом!

И Вася тоже сказал:

— Клянусь хлебом!

После дневной духоты вечером пришла прохлада. Мальчишки выпрягли взмыленных коней из тачанок, поскакали через степь в сторону речки Веселки.

Вася сидел впереди Сеньки и, припав грудью к конской шее, крепко держался за рыжую гриву. Они оба всю дорогу били пятками по лошадиным бокам и потому прискакали к водопою раньше других.

Поить Буланого Сенька доверил Васе, сам же потом стал купать коня. Такого малыша, как Васька, да к тому же не умеющего плавать, пускать на середину реки было опасно.

Обиженный Вася отошел подальше от водопоя. Разделся, положил белье возле дедушки Анисима, сидевшего на бугорке, полез в воду.

Вода была как парное молоко, ласковая и теплая. Вася набултыхался всласть. Но и этого показалось мало. Он зажал пальцами нос и уши и стал нырять. Окунулся раз, другой, третий. Мог бы окунуться и еще. Помешал сердитый дедушкин голос:

— Васятка, марш обратно! Накупался поди до чертенят в глазах.

Вася послушно вылез из воды. Вытер лицо рубахой и уселся рядом с дедушкой на не остывший еще песок.

С бугра они наблюдали, как мальчишки моют лошадиные спины, слушали задорное кваканье лягушек на противоположном берегу, следили за полетом стаи уток над речкой.

Небо наливалось густой синевой. Темные тучи закрывали горизонт. Время от времени там что-то сверкало. На какое-то мгновение Вася увидел в этом отблеске одинокий комбайн на дальнем краю поля. Там отец докашивал последнюю делянку ржи. Остальные комбайны — Васе сказал об этом дедушка — отправились помогать соседней бригаде, чтобы и там к завтрашнему дню уборка была закончена.

Мигающий блеск вдали радовал и пугал Васю. Радовал потому, что в этом сверкании все преображалось, становилось удивительно красочным и ярким. Словно великан-волшебник чиркал там, за горизонтом, огромной спичкой. А пугало то, что Вася никак не мог понять, откуда, каким образом рождаются вспышки и что означают они.

— Может, там пожар? — тревожился Вася.

— Скажешь тоже! — отвечал дедушка. — Это молнии сверкают. Обычное небесное явление. Зарницей-зарянкой зовется.

— Молний без грома не бывает. Сверкнет, а потом как трахнет!

— Гром-то, конечно, всегда при молнии. Но сегодня она слишком далеко от нас. Поэтому отблеск молнии видим, а грома не слышим. Это и есть зарница.

Небосвод трепетал, содрогался в заревных вспышках. Вася представил, как отец смотрит сейчас на чудо-сияние над своей головой. Наверное, изо всех сил спешит закончить косовицу. И тогда эти слепящие отблески будут как салют в честь него, победителя уборки. Вот только жаль, пушечных выстрелов не слышно.

И тут порыв ветра донес издалека глухой, раскатистый гул, похожий на эхо орудийного залпа.

— Ур-р-а! — завопил Вася. — Салют победы!.. А ты, дедушка, говорил — зарница без грома…

— Это не зарница, а какая-то озорница, — усмехнулся дедушка. — На небе стукнет — на земле слышно.

И вдруг они увидели, что там, в дальней дали, к небу поднялось яркое-преяркое пламя. Оно озарило окрестность алым, беспокойным светом. Вася чуть в ладоши не захлопал от восторга — до того красиво блеснуло небо у горизонта. Но дедушка не одобрил его восторга.

— Не помню, чтобы зарница когда-либо так буйствовала. — Дедушка встревоженно схватил Васю за руку: — Да и не зарница это вовсе! Должно быть, солома горит. Вон какой огромный огненный язык в небо взметнулся! А там рожь не вся еще убрана. Погибнуть может!..

Дедушка вскочил, сдвинул ладони рупором и зычно крикнул ребятам:

— Отставить купание! Пожар! Все — по коням! На полевой стан!

Вместе с дедушкой Вася сбежал с бугра. Сенька уже сидел верхом на мокром Буланом. Он подал Васе руку и потянул к себе.

Они опять скакали вдвоем. Следом за мальчишками. И дедушка с ними на одной лошади с кем-то из пионеров.

Выбрасывая багровое пламя, посреди поля горел стог соломы. Его подожгла молния. От стога огонь переметнулся на сухую стерню, оставшуюся после косовицы. Там и тут замерцали в сумерках огоньки. Стоило подуть ветерку, и щетинки соломы вспыхивали, как порох.

Все пять пионерских тачанок, громыхая ведрами и бидонами, помчались к речке Веселке за водой. Остальные ребята встали рядом со взрослыми, чтобы тушить пожар. Они бросали в огонь песок и комья земли, стегали кнутами и палками по огневым змейкам, ползущим по стерне, гасили пламя брезентом, который Тома Бесхатнева стащила с крыши бригадного вагончика. У дедушки Анисима и у шоферов, подоспевших на помощь, в руках были лопаты. Они копали перед самым пламенем землю и засыпали сухую стерню, легко поддающуюся огню.

Возвратились с речки пионеры, быстро выгрузили из тачанок ведра, бидоны и бочки, стали выплескивать воду в самое пекло пожара.

Огонь не желал сдаваться. Полыхающая лава, присмирев в одном месте, начинала со страшной силой бушевать в другом. Ведра воды, выплеснутые в разъяренный огненный шквал, лишь на некоторое время успокаивали пламя. Не помогли и огнетушители, из которых Васин отец ударил по пылающей соломе упругими, пенистыми струями. Тачанкам приходилось снова и снова подвозить воду с речки.

Пламя металось по стерне, пробивалось к нескошенному участку ржи, которая стояла совсем близко от огненного урагана. Пожар в любую минуту мог обрушиться на рожь, на комбайны, на людей. Жар обжигал лица и руки. Но никто не покинул поля сражения — ни взрослые, пи дети. Они бились за хлеб, как солдаты на войне.

— Надо, — услышал Вася голос отца, — задержать огонь на этом рубеже, не допустить до ржи. Медлить нельзя…

Отец взбежал по крутой лестнице в кабину комбайна, включил мотор. Комбайн круто развернулся и на самой большой скорости двинулся в сторону сплошного огня.

Вася глянул и испугался, закрыл лицо руками. Если комбайн еще чуть-чуть продвинется вперед, то окажется в пламени. Тогда отцу несдобровать.

Но в нескольких шагах от линии огня отец повернул свой комбайн и повел его вдоль пылающего острова. Потом заехал в тыл огню, так, чтобы ветер дул в спину. Жатка комбайна была опущена до предела, и длинные зубья — стальные ножи, работающие у самой земли, — подрезали, словно парикмахерской машинкой, ржаную стерню под корень.

На поле образовалась полоска, где подчистую была убрана солома и где не мог пройти огонь. Чтобы расширить этот спасительный участок и взять огонь в окружение, отец колесил на комбайне по полю, делая круг за кругом. Пожар был сжат надежным кольцом, и пламя не могло перескочить через широкую чистую полосу, где ему не за что зацепиться.

Пожар постепенно выдохся, так и не успев доползти до нескошенной делянки ржи.

Ветер разносил по выжженному полю черные тучи пепла.

А где-то вдали, у горизонта, по-прежнему весело играли зарницы.