Чапаев сидел в первом ряду, смеялся и хлопал вместе со всеми. А потом, после представления, взбежал на сцену, снял с себя шашку и протянул ее Фунтику.

— Держи! — сказал. — За храбрость! Давеча, при встрече, не мог. Самому пришлось ею поработать…

И обратился к начальству театральному:

— Нехорошо получается. Такого удальца на несерьезную роль поставили. Ему не шута королевского, а полководца Суворова представлять! А то и самого Стеньку Разина. Тоже был мужик веселый…

С той поры Фунтика стали подпускать к командирским ролям.

Вот такая, значит, история приключилась с Иваном, который стал Адамом.

Командование поручило чапаевцам уничтожить белых под Орловкой, где вражеских солдат было во много раз больше, чем нас в дивизии. Но не это тревожило Чапаева. В тылу неприятеля, в селе Корнеевка, засела казачья банда. В любую минуту она могла двинуться на помощь белой армии. Как задержать бандитов в Корнеевке, не дать им соединиться с белогвардейцами?

Своими раздумьями Василий Иванович поделился с николаевскими рабочими, когда выступал у них на заводе. Рабочие сказали, что они не оставят родную дивизию в беде и что-нибудь придумают.

И действительно придумали. Вечером к нам в полк приехал вооруженный отряд рабочих из Николаевска. Командир отряда сказал, что рабочие не выпустят бандитов из Корнеевки и дивизия смело может наступать на Орловку.

Мы закричали «ура!» и стали обнимать рабочих.

Но Василий Иванович глянул на нас строго:

— Сейчас не время кричать «ура!». Вот одержим победу, тогда и кричите себе на здоровье, кому сколько захочется.

Он направил рабочих-добровольцев в Корнеевку, а нам дал задание бесшумно двинуться к Орловке.

— Запомните, — предупредил он нас, — начнем атаку лишь после сигнала. А сигналом к наступлению послужит первый артиллерийский залп по врагу.

Ночью мы приблизились к селу. Притаились в кустах. Разведчик, побывавший в Орловке, доложил, что белогвардейцы ведут себя спокойно, не подозревают об опасности.

Чапаева это сообщение обрадовало. Он приказал нам и впредь вести себя осторожно — не курить, разговаривать только шепотом. Иначе белые учуют неладное, и тогда боевая операция может сорваться.

Начало светать. В селе загорланили петухи. Чапаев взглянул на часы — подоспело время атаки. Он вскочил на коня, подъехал к пушкам, жерла которых были нацелены на Орловку, взмахнул рукой. Громовым раскатом прогремел выстрел.

Мы выбежали из-за кустов, рассыпались цепью и устремились на врага. Он встретил нас бешеным пулеметным огнем. Мы припали к земле и стали ждать, когда пулеметы умолкнут. Но они били все время.

Медлить в атаке нельзя, каждая минута дорога, и Чапаев поручил батареям орудийным огнем уничтожить пулеметные гнезда, очистить путь к Орловке. Все двадцать пушек ухнули разом.

Вновь поднялись наши цепи. Вскинув вперед штыки, бросились мы на неприятеля. Тогда и белые начали налить из пушек. Сверкали и выли снаряды. Все вокруг окуталось дымом и пылью. Огневая полоса взрывов подошла вплотную к нашим рядам, преградила подступы к сельской околице. Мы залегли в ложбинках и воронках, не можем головы поднять.

Неожиданно в орудийном реве и грохоте послышался звонкий, властный голос:

— Встать! Равняясь по передним! Вперед!

Круто свернув коня в нашу сторону, Чапаев стремительно перемахнул через воронки, в которых мы залегли, вскинул саблю над головой и понесся прямо в село навстречу темной массе вражеских солдат. Черная бурка взвилась за его спиной, затрепетала на ветру.

Увидели мы нашего командира впереди, ринулись за ним следом.

Ничто теперь не могло остановить бойцов — ни ураганный шквал огня, ни белогвардейские штыки, которые, ощетинясь, ждали нас у околицы. Раз Чапаев с нами, чего ж бояться! Где Чапаев, там и победа. Еще не было случая, чтобы мы с ним отступали. Одолеем врага и на этот раз.

Только я так подумал, как вдруг где-то справа от нас — ту-ту-ту — зачастил пулемет. Чапаевский конь ошалело заржал и рухнул на дорогу. Начдив едва успел соскочить.

Я метнул гранату в ту сторону, откуда строчил пулемет. А Чапаев повел бойцов дальше. В правой руке у него — наган, в левой — сабля. Ободренные его бесстрашием, и другие почувствовали себя смелее, схлестнулись с врагом врукопашную.

Смяли мы неприятеля, ворвались в Орловку.

Белые офицеры приказали своим солдатам срочно отходить. А за селом уже стоял наш ночной отряд, который получил от Чапаева задание: скрытно обойти село и отрезать неприятелю путь к отступлению. Выхватили сабли красные кавалеристы — и в атаку. Заметались белогвардейцы: с одной стороны — всадники с саблями, с другой — пехотинцы с ружьями. Куда им сунуться — кругом красные. И такая паника поднялась в неприятельских рядах, что побросали они в степи все свои пушки, пулеметы, подводы со снарядами и давай бежать. Иные стягивали с себя на бегу шинели и даже сапоги, чтобы бежать было легче. Надеялись прорваться к Левенке, соседнему селу. Да где там! По пятам преследовали чапаевцы беляков, не давали уйти. А казачья банда, на поддержку которой рассчитывали белые, не пришла к ним на помощь: рабочий отряд, посланный Чапаевым в Корнеевку, окружил и перестрелял бандитов.

В тот же день Чапаев сообщил командованию: «Доношу, что бой под Орловкой и Левенкой закончился полным разгромом врага. Участвовало четыре стрелковых полка и один кавалерийский полк тов. Сурова. Противник потерял убитыми до тысячи человек, захвачено 250 подвод со снарядами, 10 пулеметов и много тысяч винтовок».

От командующего армией пришла телеграмма:

«За такой блестящий бой объявляю тов. Чапаеву искреннюю благодарность. Молодецким Николаевским полкам, принимавшим участие в этом тяжелом и славном бою, прокричим мы от всей 4-й армии громкое «ура!».

Чапаев собрал всех участников сражения, позвал на митинг рабочий отряд из Корнеевки. Показал нам телеграмму и сказал:

— Спасибо за храбрость! Теперь можете обниматься, целоваться и громкое «ура!» кричать. Само командование разрешило!

Первые полки чапаевской дивизии формировались главным образом из жителей поволжских деревень. Все народности, населяющие берега Волги-матушки, были представлены здесь: и русские, и чуваши, и марийцы, и татары…

Спрашивали Чапаева:

— Как это только вы, Василий Иванович, управляетесь с ними? Ведь у каждого — свой язык. Попробуй разберись!

— Как же мне земляков не понять! — отвечал Чапаев. — Вместе при царе горе мыкали, вместе и счастливую жизнь ныне налаживаем. У нас общий язык. Человек еще и слова не сказал, только рот раскрыл, а я уже догадываюсь, чего он сказать намерен. А как же иначе! Одного рода-племени.

— Вы-то их понимаете. А они вас?

— И они меня. Я же им не какой-нибудь угнетатель царь Николашка, а свой единокровный брат бедняк. В один ряд с ними поставлен самой революцией.

Соберутся вечером чапаевцы у костра на привале — и Василий Иванович с ними. Запоют русскую «На диком бреге Иртыша» — и он подтягивает. Перейдут затем на бойкие мордовские колядки — и он поет вместе со всеми. А уж когда чувашскую песню затянут, то тут Чапаев никак смолчать не может: он вырос в чувашской деревне.

Легко, свободно чувствовал себя Василий Иванович среди людей самых разных национальностей, и они относились к нему по-братски, видели в нем своего надежного заступника.

Как-то заглянул Чапаев в казарму, где собрались иностранные добровольцы, бывшие военнопленные. Были здесь и чехи, и сербы, и венгры, и поляки, и немцы, и румыны, и словаки, и корейцы, решившие служить в революционной Красной Армии.

Послушал Чапаев, о чем они говорят, и ничего не понял.

Попробовал было вместе с ними песню спеть и не смог. Незнакомая была песня. Не заладилась.

Огорчился Чапаев и отошел в сторонку. Сказал переводчику:

— Свои, волжские языки, я, кажись, все освоил. А вот иностранные… Тут у меня осечка. О чем толкуют, понятия не имею. А знать хочется. Как-никак, а я их командир, и настроение бойцов, пусть даже и из чужой страны, мне не безразлично.