— Сто лошадей впряги — пароход с места не стронешь, — сказал отец. — А тут одна машина. Горазд человек на выдумку!

Оба они долго не отходили от машины. Вдруг Саше послышалось: рядом кто-то всхлипнул. Оглянулся. Увидел в палубном проходе мальчика в белом халате. Мальчик прижимался лбом к стенке. Узенькие плечи и тесемки на спине вздрагивали.

— Наверное, палец обрезал, — предположил Саша.

Отец покачал головой:

— Из-за пальца поварята не плачут.

Он осторожно тронул мальчика за плечо:

— Слезы мужчин не украшают. Сказывай, кто обидел?

Поваренок обернулся. Худенькое веснушчатое лицо его было заплаканным. Оттопыренные уши пылали. На Чапаева он взглянул недоверчиво:

— Чего вам надо? Не ваше дело…

Провел кулаком по мокрым щекам, вытер руки о передник.

— Ишь какой грозный, — сказал Чапаев. — К нему — всей душой, а он и говорить не желает. Какая оса укусила?

— Если бы оса… Буфетчик уши надрал. Горят, спасу нет.

— За какие такие заслуги?

— Вот этим, — паренек кивнул на корму, где за столиком сидели три тучных пассажира, — ухи захотелось. А повар захворал. Я и так с ног сбился: мой им посуду, чисть вилки, пол подметай… А тут еще уху варить… Я им говорю: «Не умею»… А он меня за уши…

— Веди к буфетчику! — приказал Чапаев. — Я ему покажу, как руки распускать!

— Что вы! Что вы! — заволновался поваренок. — Он тогда меня с парохода выгонит. А мне нельзя. Дома — ни хлеба, ни картошки. Без моей помощи и вовсе плохо будет…

— Понятно, что же делать?

— Придется, видно, уху варить…

— А сможешь?

— Попытаюсь. Нехитрое дело…

— Не скажи. Уху варить — не ложки мыть… Вот что — бери меня в помощники, раз повара нет. Вдвоем мы скорее управимся.

Поваренок привел их на кухню. Стены каюты были запачканы сажей и чешуей. На длинном столе вдоль стены лежала рыба, большая и маленькая: несколько стерляжек, много окуней и ершей, жирный карась и еще какие-то неизвестные Саше рыбешки.

Мальчик взял карася и разрезал ему живот.

— Карася — в уху? — удивился Чапаев. — Не пойдет! Для ухи подавай мелкоту. Окуней и ершей — в самый раз!

Мальчик отстранил карася, стал чистить окуня.

— Кто же так чистит! — Чапаев забрал у него и нож. — Да ты, как я погляжу, повар совсем неопытный.

— Я не повар. Я просто посудник…

— Посудомойщик, значит? Все одно знать должен, что окуня для ухи чистить вовсе не обязательно. С чешуей он наваристей и клейкости больше. Вот смотри!

Чапаев засучил гимнастерку по локоть и принялся разделывать рыбу. Выпотрошил внутренности, отсек окуню жабры и выбросил их в ведерко.

— А это зачем? — спросил мальчик.

— Иначе бульон с горечью получится. И хозяин снова надерет тебе уши.

Чапаев вымыл распотрошенную рыбу под краном и бросил в котел. Крикнул посуднику:

— Давай сюда соль и лук… А лавровый лист имеется? И его туда же!.. Теперь пусть покипит…

— Вот выручили! — обрадовался посудник. — Уши мои, кажется, остыли. Пойду тарелки расставлять…

Саша с отцом последовали за ним на корму. Посудник ставил перед посетителями тарелки, раскладывал на столах ложки и ножи. Несколько раз он выбегал на кухню и возвращался обратно. Пробегая мимо Чапаева, он приветливо кивал головой и улыбался. Чапаев поманил его пальцем.

— Совет дам. Только ты не обижайся… Ложки надо класть справа. Ножи острием к тарелке обращай. Уж такое правило. Я точно знаю! Как кавалерист с одной стороны на коня садится, так и тут…

— А ведь верно! — вспомнил посудник. — Мне и буфетчик так говорил, да забыл я…

Он принес кастрюлю с дымящейся ухой и стал разливать по тарелкам. По корме разнесся вкусный запах, такой, что у Саши слюнки потекли.

Толстяк, сидевший за столом справа, поднес ложку ко рту и воскликнул:

— Ну и ну! За такую ушицу тебе хоть памятник ставь. Царская уха!

Чапаев весело сощурил глаза и взял Сашу за руку, повел к машинному отделению:

— Оценили все-таки наше рукоделие! — сказал он Саше. — Хоть это и не главное мое занятие, а приятно слышать!

Утром, когда они уже собрались сходить на пристань, маленький посудник разыскал Сашу на палубе и шепотом, как заговорщик, спросил:

— А твой папа где поваром работает? В Москве, да?

— И не повар он вовсе, — ответил Саша. — Разве ты не видишь?

— То, что он в гимнастерке? Ерунда! — отмахнулся парнишка. — У генералов, я слышал, повара в мундирах ходят… Наверное, стыдишься, что отец сам стряпает? Оттого и отнекиваешься. А первоклассный повар, скажу тебе, ценится повыше любого генерала!.. Буфетчик вчера сам нашей ухи отведал. Обещал жалованье надбавить. Потом, может, и в повара переведет. Вот видишь, что значит уха с наваром! А ты говоришь, он у тебя не повар. Меня не проведешь — повар повара видит издалека!

Признаться, Саша и сам не ожидал, что отец сумеет приготовить такую вкусную уху.

Лишь позже знакомые люди рассказали Саше, как Чапаев, когда был маленьким, работал за три рубля в месяц в чайной у богатого купца. Там он научился стряпать и торговать, мыть полы и варить уху с наваром. И еще многому другому научился, о чем потом не забывал всю жизнь.

В темном уголке двора, возле груды досок, возвышалась столярная мастерская. Василий Иванович построил ее еще до войны, когда плотничал вместе с отцом.

Земляной пол под верстаком весь усыпан стружками и опилками. На полке вдоль стены разместились рубанки разных размеров — от маленьких, величиной с ладонь, до гигантских, которых не поднять ни Аркашке, ни Саше.

Чапаев взял с полки самый большой рубанок и подошел к верстаку, шаркнул по доске раз-другой… Стружки, кудрявясь, весело вылетали из рубанка и белой пеной падали к ногам. В мастерской медово запахло свежим деревом.

Аркашка и Саша вертелись рядом, подминая босыми ногами мягкие стружки.

— Что, чапаята, не пора ли вам с рубанком познакомиться? — спросил отец. — А ну-ка!

Он подвел Сашу к верстаку и показал, как надо работать. Потом и Аркашкину руку прижал к колодке. Они стали втроем строгать одну доску. С помощью отца рубанок ходил по дереву легко, оставляя позади себя прямые полоски.

С каждым движением доска делалась светлее, глаже. Лишь кое-где оставались едва заметные шероховатости.

— Теперь подчистим, — отец поставил тяжелый рубанок на прежнее место.

Потом он достал с полки два других рубанка, поменьше. Один отдал Саше, другой Аркашке:

— Строгайте сами! А я буду смотреть.

Сыновья старались изо всех сил. Тонкие стружки висли на рубахах, забирались в волосы, щекотали за воротом. Дети смеялись и еще крепче налегали на колодки.

Когда доска стала совсем гладкой, отец провел по ней ладонью, смахнул стружки с верстака, сказал:

— Теперь думайте, чего будем мастерить из доски?

— Ружье! — сказал Саша. — Со штыком и дулом. Как взаправдашнее.

— Нет, ероплан! — воскликнул Аркашка.

— Начнем, пожалуй, с ружья, — сказал отец. — А то Сашке и оборониться будет нечем, когда враг налетит.

Выстроганную доску он распилил пополам. Одну половинку отесал топором. Получился приклад ружья. Потом приделал штык и дуло.

— Теперь я никого не боюсь! — заявил Саша. Он не мог налюбоваться своей винтовкой. — Пусть налетает хоть сто еропланов — всех побью!

А отец уже принялся за аэроплан: прибил к палке два фанерных крыла, а к хвосту приладил щепку.

— А где же пропеллер? — спросил Аркашка. — Без пропеллера он жужжать не будет.

— А зачем ему жужжать? — сказал отец. — Мы изобретем аэроплан бесшумный. Полетит на белых, а его не слышно.

— Без пропеллера не полетит, — сказал со знанием дела Аркашка.

— Еще как полетит! — ответил отец. — Принеси из дома шнурок, на котором мать белье сушит.

Аркашка сбегал за бечевкой и стал наблюдать за отцом.

Из кучи хвороста отец выбрал гибкую лозину, согнул ее и связал концы бечевкой. Хвост аэроплана упер в тугую веревку, а нос, где должен быть пропеллер, положил на лук. Затем оттянул хвост назад так, что лоза выгнулась, как пружина. Тогда отец отпустил аэроплан из рук, и он устремился вверх, пронесся выше крыш над двором, качнул крыльями и плавно повернул к реке.