С разных мест донеслось:

— Да что там говорить, ваша правда!

— Менять имена надо…

Чапаев, довольный, ухмыльнулся в усы. Потом виновато глянул на Рязанцева:

— Прости, Семен Кузьмич! Перебил я тебя — не утерпел. Захотелось высказаться. Теперь продолжай, Только, чур, Николаевск больше не поминай. Повремени малость.

— Ладно, повременю, — согласно отозвался Семен Кузьмич и, достав газету из кармана, завел речь о тяжелом положении в стране.

Потом стали совещаться, как справедливей и вернее поделить помещичью землю между бедняками, чтобы никто в обиде не остался. Тревожились, как бы не случилось так: земля есть, а семян для посева нет, и поле обрабатывать нечем — ни лошади, ни плуга, ни сохи. В помещичьем хозяйстве всего навалом. Чужим трудом нажито.

Чапаев сказал, что немедленно надо передать буржуйское добро тем, у кого ни кола ни двора.

— И вот еще что, — добавил он. — Землю завоевали. А защищать ее чем? Без плуга не вспашешь, без ружья не защитишь. В буржуйских хозяйствах, слышал, много оружия спрятано. Разыскать и самим вооружиться!

— А мы уже разыскали, Василий Иванович! — бойко ответил Илья Топорков. — Разыскали и в руки крестьянам передали. Есть чем революцию защитить!

— Надо бы отряд Красной гвардии из добровольцев создать, — посоветовал Чапаев.

— У нас уже есть, Василий Иванович! Мы с Иваном Плясунковым командуем.

— И тут, выходит, в округе всех обскакали, — заулыбался Чапаев. — Не мешало бы новичков военному делу обучить. А то поди иные и стрелять-то не умеют.

Топорков опять доложил задорно:

— Каждое утро за селом — боевые учения, Василий Иванович!

Чапаев руками развел.

— Прямо беда с вами! — возмутился шутливо. — Я только подумаю, а вы — «у нас уже есть!» Сообразительные! Революцию так и надо двигать. Не с бухты-барахты, а с толком, с подготовкой, с дальним прицелом. Молодцы! По-петроградски действуете! А что? Петроград, можно сказать, главный центр революции, а вы — сельский. От Петрограда революция хлынула на всю Россию. От вас — по всему нашему уезду. Масштаб, конечно, разный. А направление единое — что там, что тут. Ленинское направление. Большевистское!

Сидевший в отдалении церковный звонарь дед Илларион стал ближе к столу пробираться. Встал рядом с Чапаевым и куцую бороденку вперед выставил. Спросил хитровато:

— Большевики — кто они такие?

Чапаев без промедления ответил:

— Это те, кому больше всех надо!

Дед Илларион хихикнул в ответ:

— Хи-хи. Чем же они в таком случае от буржуев отличаются? Тем тоже больше всех надо.

— Тем и отличаются, — ответил Чапаев, — что буржуй загребает все под себя, а большевики — трудовому народу отдают. На земле столько голодных и оборванных — считать не пересчитать! Вот большевики и воюют с богатыми, чтобы всех бедных рабочих и крестьян одеть, обуть и накормить вдосталь. Потому и надо нам, большевикам, больше всех! За это же, надобно сказать, в здешнем степном Заволжье когда-то и Емельян Пугачев бился…

Однако дед Илларион не отступил, снова начал пытать Чапаева:

— Вот вы-то лично за кого воюете? За рабочих или за крестьян?

Чапаев лукаво подмигнул сидящим в комнате:

— Он будто не знает, за кого я и мы все воюем. Хитрит. А я так скажу, за Советскую нашу власть воюем! Против тех, кто угнетает рабочих и крестьян. Правильно я говорю али нет? — и, услышав одобрительные голоса, удовлетворенно расправил ладонью усы. — У меня, Чапая, слово — олово, не ржавеет. Если что сказал, значит, так оно и есть!

Потом, после Чапаева, многие мужики с речами с мест поднимались. И когда каждый выговорился и пришла пора расходиться, Василий Иванович вдруг поднялся со стула и, вскинув ладонь, попросил задержаться.

— Славно мы с вами тут потолковали, — сказал. — Обо всем, кажись, договорились. А все же чего-то недостает. Чего же? А вот чего. Предлагаю принять вот какое постановление: за то, что вы первыми в округе алое знамя над Советом подняли, предлагаю дать селу революционное имя — Новый Петроград! Кто — за?

Мужики зашумели одобрительно.

Все проголосовали за.

С того дня стало село по-новому, по-советски называться.

А некоторое время спустя крестьяне услышали: Николаевск тоже сменил свое имя. Стал городом Пугачевом.

И все ж, не скрою, новопетроградцам приятно было сознавать, что они раньше пугачевцев революционное имя получили.

Чашки на столе пусты. И самовар давно остыл. Его холодные бока слабо поблескивают в сумраке. Медалей уже не разглядеть.

— Ну, как, заинтересовал тебя мой сказ? — спрашивает дедушка. — То-то! Знать надо свою родословную. Допустим, подойдет к тебе, Вова, кто-нибудь и поинтересуется: «Чей ты? Откуда родом?» Что ответишь?

— Скажу: я — дедушкин и бабушкин, — храбро отвечаю я. — А еще папин и мамин!

— Так-то оно так, — кивает дедушка. — Да это не самое главное.

— А что самое главное?

— Самое главное, внучек, это то, что мы с тобой революционного рода-племени. Вот и надо отвечать: я, мол, — из Нового Петрограда! И люди сразу поймут, что ты за человек. Скажут: «Из чапаевского села парень. Значит, и сам чапаенок!» Всех, кто здесь живет, молодых и старых, издавна чапаевцами зовут. Я горжусь этим званием. И ты гордись. Просто так, за шалтай-болтай, громкие имена не даются. Ни городу, ни селу, ни улице. Такую честь заслужить надобно. Мы с тобой, внучек, на какой улице живем?

— На Топорковской.

— А в честь кого она так названа?

— В честь героя Топоркова.

— Запомнил, выходит. Молодчина! Имя улицы — народная память о славном герое. Бывает, не только улицу, но и самого человека еще при жизни по-новому переименовывают. Илью Васильевича Топоркова, например, с самого детства курским соловьем звали.

— Чего ж в том хорошего? Птичье имя…

— Не скажи. Ты, внучек, просто не знаешь, как он такую кличку заслужил. И вовсе она не обидная. Вот послушай…

Любил Топорков песни разные. Идет, бывало, по улице и напевает что-то. А то вдруг начнет насвистывать по-соловьиному. Заслушаешься. Песенный дар у него с детства.

— Ну и голосистый ты у меня, Илья, — говорил ему отец. — Неспроста батюшка Порфирий второй год тебя в церковный хор зазывает.

— Не хочу в церкви петь! — упрямился сын. — Хочу в школу!

И отвез отец сына за много верст от дома, в село Липовка. Там дальняя родственница жила. Учительница. Она-то и пригрела мальца. В школу определила.

Ей очень нравилось, как поет Илья. Однажды на уроке пения она назвала его курским соловьем. Вот и прилипла к нему с той поры эта кличка. Мальчишки то и дело приставали к нему: «Спой да спой нам еще что-нибудь, курский соловей!» И он охотно откликался. Пел все те песни, которые когда-то от бабушки услышал.

Пробыл Илья в Липовке два года, а дальше — возвратился в отчий дом и стал учиться в своей сельской школе.

Окончил он ее лучшим учеником. Директор самолично вручил Илюше Топоркову похвальный лист. А школьные приятели подарили ему балалайку.

Когда Илья пришел из школы с балалайкой, отец протянул ему толстую книгу и сказал растроганно:

— А это тебе от батюшки Порфирия. Видишь — Библия. Она тебе праведный путь укажет.

Отмахнулся Илья от подарка батюшки Порфирия.

— Нужна мне церковная книга! — сказал язвительно. — У меня есть своя библия. Получше поповской!

— Чего, чего? — не понял отец. — Какая такая еще библия?

Сын промолчал. А что ответишь? Ведь книга, о которой он намекнул, запретная.

Долго скрывал он ее ото всех. И теперь, если отец узнает, не помилует, за уши отдерет. Да и отца самого, чего доброго, за сына арестовать могут.

Попала книга к Илье случайно. Сгребал он как-то за селом сено. Вдруг видит — на дороге пылит телега. В ней усатый полицейский. Сворачивает он лошадь к крайней избе у околицы и останавливается. Илья бросает грабли и бегом к нему — узнать, какая нелегкая пригнала полицейского в село. Подбегает, а тот уже на ступеньках крыльца.