— Рад стараться, товарищ Чапаев! Белого адмирала Колчака мы не сегодня-завтра в бараний рог скрутим!

— Ну это ты через край хватил, — ухмыльнулся Чапаев. — Надобно сперва поймать того адмирала, а потом уж и скручивать. Слишком прытко стал бегать. Попробуй — догони! Разве что сесть на твоего лихого вороного да пуститься вдогонку…

Чапаев ласково потрепал гриву взмыленной Сережиной лошади, потрогал уздечку. И тут же, прищурившись, глянул на Сережу и неодобрительно хмыкнул в усы:

— Прибыльное, оказывается, дело — ездить в Татарский Кандыз. Помнится, утром ты от меня ускакал босиком, а возвратился кум королю. Разживился — ничего не скажешь!

— Скажете тоже, — обиженно хмыкнул Сережа. — Разве кумы ходят в дырявых сапогах?

— Прежде в лаптях ходили, а вместо седла была подушка, — в глазах Чапаева не угасал лукавый огонек. — А теперь от подушки даже пушинки не осталось. Кавалерийское седло пристегнуто, и уздечка что надо: легкая, в сверкающих узорах и без заплат. Сплошной блеск и красота! Признайся честно: кого обворовал?

— Не воровал я вовсе. Напрасно вы так. Сапоги мне товарищ подарил — у него теперь новенькие. А конскую сбрую Даша Заглядина изготовила, местная шорница. Увидела, что на подушке сижу, и на смех подняла. А потом сбегала домой и добровольно, без малейшего принуждения с моей стороны, вручила вот этот подарок — от себя лично и от своих сестричек. Они тоже шорницы.

— Ты мне зубы не заговаривай, — насупил брови Чапаев. — Где это видно, чтобы девки — и вдруг шорницы? Не смеши честной народ.

— Я и сам вначале усомнился, — согласно кивнул Сережа. — По когда Даша, прощаясь, мне руку подала — сомнения отпали. Так пожала, что я аж взвизгнул. Крепкая у нее ладонь, и вся дратвой исполосована. Меня не проведешь — шорница она. И сестрички ее — мастерицы каких поискать!

— Тебя послушаешь, так получается, что девки посильнее наших конюхов в конской сбруе кумекают.

— Так оно и есть! Даша сказала: «Ежели Чапаев согласие даст нас в свою дивизию шорниками зачислить, то мы красную кавалерию сплошняком седлами обеспечим. Не придется вам на подушках ездить».

— Прямо так и сказала?

— Прямо так, — подтвердил Сергей.

— Видать, лихая девка. Взглянуть бы.

На другой день, отправляясь в Татарский Кандыз, Чапаев прихватил с собой и Сережу Иштыкова. Они вместе постучались в дом Заглядиных.

Даша с сестренкой Татьяной в это время мастерили кавалерийское седло.

В подвальной комнате было сумрачно и сыро. Пахло кожей. Чапаев разглядел возле замутненного окошечка коренастую девушку с длинными косами и спросил Иштыкова:

— Это и есть шорница Даша Заглядина?

— Она самая.

Девушка не растерялась, глянула на Чапаева задорно:

— А вы, как я вижу, — сказала она улыбчиво, — и есть тот самый храбрый Чапай, который нас, девушек, в свою дивизию не допускает?

— Это смотря каких, — Чапаев с интересом взглянул на бойкую Дашу. — Показывайте, на что горазды, какому ремеслу обучены.

— Смотрите, коли интерес имеете. Все вокруг — наших рук дело.

На скамейке и на столе лежали всевозможные изделия из кожи и бархата: упряжь к хомутам, одноузки, кавалерийские седла, оружейные ремни и револьверные кобуры, потники под седла и даже черная комиссарская кожанка.

— Неужто все сами? — не поверил Чапаев.

— А кто ж еще? У нас батраков не водится. Сами сызмальства в батраках ходим, — ответила Даша.

— Хороши батраки! Вон сколько кожи да бархата!

— Все это мы у помещика забрали, на которого батрачили. Он недавно к Колчаку подался. И уж так спешил, что в усадьбе не только занавески атласные на окнах оставил, но и целый амбар, кожей набитый. Вот мы и пользуемся.

— Кто это — «мы»?

— Я с сестрами. Нас у отца с матерью семеро. И все девки. Отец-то, прямо скажу, всякий раз, когда мама в положении ходила, ожидал мальчика. Чтобы, значит, свой шорный навык в мужские руки передать. А мальчик так и не народился. Вот и пришлось ему нас, девчат, мужскому делу обучать. Недавно осиротели мы, без отца остались. Вот и шорничаем заместо него. Пригодилась отцовская наука.

— Шить-мастерить, вы, женщины, конечно, горазды, — сказал Чапаев. — Но чтобы седла да еще хомуты…

— И на хомуты способные! — решительно ответила Даша. — Вот взгляните.

Она вручила Василию Ивановичу хомут, только что изготовленный собственными руками. Чапаев повертел хомут так и эдак, проверил, туго ли набит соломой. Потом вдруг со всей силой попытался разорвать кожу. Но она не поддалась. Швы были сделаны прочно.

— Добрая работа, — похвалил Чапаев. — Прибереги хомут для Колчака. Мы его непременно в этот хомут загоним!

— У меня к вам, товарищ Чапаев, великая просьба — возьмите меня к себе в дивизию! Сестренки здесь останутся, а я с вами.

— Милости просим! — пригласил Чапаев, и тут взгляд его скользнул по дырявым сапогам Иштыкова. — Но спервоначала самолично убеди меня, на что ты способна. Видишь, какие сапоги у красноармейца Иштыкова — каши просят! А ты залатай так, чтобы они этой каши больше не просили. Сможешь?

— Пара пустяков, — ответила Даша и приказала Сереже: — Разувайся!

Сережа смущенно стянул один сапог, потом другой. Остался в одних портянках. Но ненадолго. Не прошло и десяти минут, как сапоги были починены. Даша намазала их черным сапожным лаком, шаркнула бархоткой по голенищам. Засияли сапоги как новенькие. Даже заплаток незаметно.

— Справно сработано, — похвалил Чапаев. — Такие мастера во как Красной Армии надобны! Надевай, Иштыков, сапоги и топай за мной в штаб. Пусть штабисты полюбуются. Не сапоги, а зеркало.

Прощаясь, протянул Чапаев Даше руку, пожал крепко. А она в ответ пожала еще крепче. По-мужски пожала. Чапаеву это понравилось:

— Золотые руки! С такими руками не пропадешь!

И с того дня стала Даша Заглядина шорником Красной Армии. Мастерила седла да уздечки, приводила в порядок изношенную в боевых походах конскую сбрую. Забот хватало. В отвоеванных у белогвардейцев селах и городах находили ей чапаевцы комнатушку, где бы она могла шорным делом заняться. По вечерам приходил к Даше, звякая подвешенной на боку шашкой, красноармеец Сергей Иштыков, говорил весело:

— Здравия желаю, шорник с косичками! Как дела? Чем кавалерию порадуешь? А то без твоих седел конникам — одни мозоли на сидячем месте. Ни сесть, ни встать, ни на вечеринке сплясать…

Зная о предстоящем визите красноармейца Иштыкова, Даша заранее готовилась к встрече желанного гостя.

Сергей извлекал из кармана широченных брюк красный кисет из-под табака, доставал оттуда массивную грушеподобную, измазанную чернилами печать. Подносил ее и жарко дышал на резиновый край. Потом плотно прижимал ее к шорным изделиям, и там, на обшивке, оставался густой фиолетовый штамп: «Сделано для штаба IV Красной Армии».

— Будет знать пес Колчак, какая сила его в хомут вгонит! — смеялся Сергей. — Василий Иванович о твоей шорной продукции самого лестного мнения. У него даже такая поговорка родилась: «Шорник — полковник, портной — майор, а сапожник в кавалерии рядовой».

Проштампованные изделия Иштыков откладывал в сторону и, прежде чем отнести их в повозку у крыльца, садился за стол и писал справку, сколько и чего принято от шорницы Дарьи Васильевны Заглядиной. Затем сам ставил свою подпись в конце листа и Дашу заставлял расписаться. И лишь после этого ставил на бумажке фиолетовую печать.

Всякий раз, когда Иштыков приходил к Заглядиной, приносил не только очередной заказ от кавалерии на изготовление конской упряжи, но и причитающийся ей красноармейский паек в узелке.

— Это тебе, Даша, за боевое шорное дело! — восклицал он, вручая ей узелок. — С доставкой на дом. Чтобы тебе лишний раз на склад не бегать и от работы не отрываться. Ибо помни: без твоей сбруи мы, чапаевцы, как без рук.

Под натиском чапаевцев колчаковцы оставляли один населенный пункт за другим, пятились к Уфе. Отступая, белая армия грабила жителей, увозила с собой хлеб и имущество, домашний скот и сундуки с добром. В хвосте белогвардейских обозов по пыльным дорогам в сторону железнодорожных станций двигались кулацкие фургоны, доверху груженные продовольствием и всевозможной утварью. Все, что можно увезти, увозилось из прифронтовых районов, пряталось от Красной Армии, от бедноты.