Он попрощался с нами, взяв обещание посетить Маридун на обратном пути. А мы снова устремились на север по старой римской дороге меж заросших вереском холмов.

Мы видели орлов и оленей, множество кабанов и лис, изредка волков и раз — черного медведя. Дружинники взяли с собой гончих и охотились, так что мы не испытывали недостатка в свежем мясе. Дни становились теплее, но, хотя солнце светило ярко и погода стояла сухая, высоко в холмах по-прежнему было прохладно. Впрочем, пламя костра прогоняло ночной морозец, а после целого дня в седле все спали как убитые.

Как описать приезд в Каердиви? Я родился вдали отсюда и прежде не видел этих зубчатых вершин и лесистых прогалин, но чувство возвращения домой было таким сильным, что я запел от радости и погнал пони во весь опор (и едва не сломал себе шею на крутой дороге к разрушенному селению).

Мы подъехали с юга вдоль моря. По дороге Блез так подробно все описал, что мне казалось: я знаю здешние края не хуже местных уроженцев. Я радовался отчасти этому узнаванию, отчасти чувствам Хафгана, хотя у него, как и у Блеза, к радости возвращения примешивалась печаль.

На мой взгляд, здесь ничто не навевало грусть. Укрепление стояло на высоком мысу, к западу от него лежало море, с востока — дремучий лес, с севера — горы. Оно казалось мирной гаванью, в чем-то схожей с Инис Аваллахом, — защитой от горестей, несмотря на прошлые беды. И впрямь, череп, который я заметил в траве, свидетельствовал о лютой решимости последних дней Каердиви. Наши спутники притихли из уважения к духам павших и, быстро осмотрев каер, вернулись к лошадям.

Разумеется, здесь давно никто не жил, но остов королевского дома и часть деревянного частокола еще стояли, как и стены каменных житниц. Я удивился скромным размерам селения — наверное, я просто привык к Инис Аваллаху и Каеркему. Впрочем, я не сомневался, что жить здесь было удобно и хорошо.

Харита бродила по заросшим травою развалинам, погруженная в свои мысли. Мне не хватило духу подойти и спросить, о чем она думает. Я знал, что это связано с отцом. Наверняка она вспоминала его рассказы о детстве и юности, воображала его на этом самом месте, ощущала его присутствие.

Хафган тоже явно хотел побыть один. Я ходил с Блезом. Он рассказал мне много такого, чего я прежде не слышал: разные мелкие случаи по поводу того или другого места в каере.

— Почему никто сюда не вернулся? — спросил я. Местность казалась вполне мирной и безопасной.

Блез вздохнул и покачал головой.

— Ах, мы все стремимся сюда душой, и в первую очередь — лорд Эльфин.

— Так почему же?

— Нелегко объяснить. — Он помолчал. — Пойми, враг захватил весь здешний край. Не только Каердиви, но и Вал, Каерсегойнт, Лугуваллий, Эборак — все. Ни до, ни после люди не совершали таких подвигов, но нас было слишком мало. Остаться значило бы погибнуть.

В следующие два года возвращаться было небезопасно, а потом... мы прижились на юге. Если больно бежать с земли предков, то возвратиться почти невозможно. — Он с любовью взглянул на развалины каера. — Нет, пусть прах покоится в мире. Придет день, и кто-то другой, не мы, заново возведет эти стены.

Несколько мгновений мы молчали, потом Блез снова вздохнул и повернулся ко мне.

— Хочешь взглянуть, где Хафган учил твоего отца? — спросил он и зашагал к воротам раньше, чем я ответил.

Мы вышли из каера в лес. Старая дорога, заросшая лопухами и крапивой, вывела нас на поляну — лиственный приют Талиесина. Посреди поляны стоял дубовый пень.

— Хафган сидел бы здесь, положив посох на колени. — Блез сел на пень и положил на колени собственный дубовый посох. — А Талиесин — у его ног.

Он указал мне место подле пня, и я опустился на землю.

Блез медленно кивнул, нахмурился, вспоминая и печально кривя рот.

— Не счесть, сколько раз я заставал их так. Ах, — вздохнул он, — кажется, это было так давно.

— И здесь у отца впервые было видение?

— Да, я хорошо помню тот день. Верховным друидом был тогда Кормах, и он пришел в Каердиви. Он знал, что умирает, и сказал нам об этом. Помню, как я тогда опешил. Да, Кормах был человек прямой. Он сказал, что умирает и хочет еще раз увидеть маленького Талиесина, прежде чем отойти к Древним. — Блез улыбнулся и провел рукой по длинным черным волосам. — Он прогнал меня варить капусту.

Блез замолк. Я сидел, обхватив руками колени, вслушиваясь в те же лесные шумы, что тогда отец: крики скворцов, зябликов и соек, шуршание прошлогодней травы и шепот листьев, скрип качающихся ветвей.

— Когда они вернулись, я возился с котелком, — заговорил наконец Блез. — Талиесин был притихший, шел, как во сне. Да и говорил странно — как будто, произнося слова, он заново творит звуки. Помню, со мной было так же, когда я первый раз вкусил Семена Мудрости. Но в этом, как и во всем другом, Талиесин превзошел нас всех.

Хафган испугался, решив, что Талиесин мертв, потому что тот лежал без движения. Кормах корил себя за то, что слишком много требовал от ребенка. — Он осекся и как-то странно взглянул на меня.

— Чего же он хотел от Талиесина? — спросил я, заранее зная ответ.

— Чтобы тот прошел по тропкам Иного Мира.

— То есть заглянул в будущее?

И вновь тот же оценивающий взгляд, затем медленный кивок.

— Они думали, он сможет увидеть нечто, скрытое от них.

— Он искал меня.

На этот раз Блез не отвел взгляда.

— Да, Мирддин Бах. Мы все тебя искали.

И вновь нас обступила лесная тишь. Мы сидели, молча глядя друг на друга. Блез ждал указаний для того, что собирался сделать, и я его не торопил — пусть будет, как он решит. Не знаю, сколько мы просидели, но наконец он сунул руку в суму на поясе и вытащил три обжаренных орешка.

— Вот они, Мирддин, если хочешь.

Я взглянул на орехи и уже собирался протянуть руку, но что-то меня, остановило. Это была мысль: “Погоди, время видений еще не пришло”.

— Спасибо, Блез, — сказал я. — Знаю, ты не предложил бы их мне, если б считал, что я не готов. Однако это не для меня.

Он кивнул и спрятал орешки в суму.

— Только не из любопытства, — сказал он. — Без сомнения, ты рассудил мудро. Хвалю. — Он встал. — Вернемся в каер?

В ту ночь мы спали в разрушенном каере. Перед самым рассветом пошел дождь, мягко застучали капли слезы с низкого, скорбного неба. Мы оседлали коней и двинулись вверх по реке Диви к священной роще на Гарт Греггин, где собирались на несколько дней оставить Хафгана с братьями-друидами.

По дороге мы проехали лососевую заводь Гвиддно, вернее, то, что от нее осталось, поскольку сети давным-давно унесло течением. Впрочем, несколько черных шестов еще торчали из воды. Мы помедлили, глядя на место, где в некотором смысле для всех нас началась жизнь.

Все молчали, почти как в священном храме: из этой заводи вытащили завернутого в тюлений мех младенца Талиесина. Здесь было мелко, и мы переехали реку вброд. Пока пони ступал по воде, я не мог не думать о далеком дне, когда ничего не ведавший Эльфин, мечтая о лососях и везенье, вместо рыбы выудил из воды дитя.

Мы переехали Диви и двинулись через холмы в более древний, более дикий край.

В священной роще мы простояли лагерем два дня, на третий пришли друиды.

Я воображал, что они просто возникнут, как во время оно существа из Иного Мира, хотя прекрасно понимал, что такого не может быть. Дружинники ждали в ложбине неподалеку и были рады-радехоньки, что не надо взбираться на холм: как большинство людей, они сторонились друидских сборищ.

Занятно. Держать при дворе барда — почетно, король, у которого есть свой певец, внушает соседям зависть. Искусство игры на арфе ценится выше воинского и кузнечного; праздник — не праздник без песни друида, а зимы — томительны и нескончаемы без барда, который скрасил бы их сказками.

Однако стоит трем друидам собраться в роще, как люди начинают перешептываться и складывать пальцы от зла — будто бард, который украшает собой веселье, помогает скоротать суровую зиму и возводит на трон избранного короля, сойдясь с братьями, становится кем-то страшным.