— Что со мной?

— Ты спасена, — отвечал настоятель Элфодд. — И выздоровела.

Уисна медленно села. Она подняла руки и в священном ужасе раскрыла рот. Страшные синяки исчезли, кожа стала белой и гладкой. Она приподняла подол одеяния: синеватые ноги стали крепкими и здоровыми, криво сросшаяся после перелома кость распрямилась, словно ничего и не было.

— Ой! Ой! — Уисна с криком бросилась обнимать Хариту. Слезы струились по ее лицу.

Монахи громко славили Бога. Настоятель Элфодд обнял женщину, а колокол в Святилище затрезвонил, как сумасшедший, словно не в силах больше молчать. Комната наполнилась монахами — все прибежали разделить радость чуда.

— Живи в вере, сестра, — ласково напутствовал Элфодд. — Отвергни грех, Уисна, веруй во Христа — твоего Спасителя и на Него одного полагайся. Наполнись Богом и Его Святым Духом, чтобы бес не вернулся и не привел с собой семерых других.

А я... я внезапно почувствовал, что задыхаюсь, как будто стены надвигаются на меня. Я больше не мог здесь находиться. Звуки благодарственных молитв звенели в моих ушах, и я сбежал, хватая ртом воздух, как при удушье.

Харита отыскала меня позднее, когда я сидел в тростниках у подножия Тора, болтая ногами в воде. Солнце садилось. Она подошла и тихо присела рядом, положив ладонь мне на плечо.

— Я видела, как ты выбежал из комнаты для больных, — тихо сказала она.

Я горестно тряхнул головой.

— Прости, мама, я больше не мог там оставаться, мне надо было выбраться наружу.

— Что стряслось, соколик мой?

Я взглянул на нее сквозь пелену слез.

— Я боялся, — вырвалось с рыданиями. — Я боялся... и, ой, мама, я не сумел... я не сумел...

Харита нежно обхватила меня руками и долго держала, медленно, ласково укачивая.

— Скажи, сынок, чего ты не сумел? — спросила она наконец.

— Столько всего, — отвечал я после долгого молчания, — столько всего я должен был совершить. А я ничего не сделал. Я не исполнил долг, завещанный мне при рождении. Я сбился с пути, я забрел в сторону, мама, я растратил себя на пустые цели... и все потому, что боялся.

— Кого ж ты боялся?

Я еле заставил себя выговорить это имя. Однако, зажмурившись, я все-таки выдавил:

— Моргану.

Харита долго не отвечала. Она молчала так долго, что я поглядел ей в лицо и увидел, что она закрыла глаза и из-под ресниц ее текут слезы.

— Мама?

Она мужественно улыбнулась.

— Я думала, что освободилась от нее. Теперь я знаю, что этому не бывать. Однако ее власть простирается только на этот мир.

— Знаю. По крайней мере, сегодня мне об этом напомнили... та несчастная.

— Уисна здорова, Мерлин. Господь ее исцелил.

— Много таких, как она?

— Да. — Харита вздохнула, глядя через озеро на Тор, — и становится все больше. За зиму она третья. Настоятель Элфодд говорит, что в других местах то же самое. Он беседовал с епископом — толкуют о поветрии.

Я сморгнул.

— Поветрие одержимости?

— Епископ Тейло говорит, что этого следовало ожидать. Царствие Божие распространяется, и враг рода человеческого ярится. Лукавый не хочет, чтоб мы ведали о Боге, ибо, пока мы не ведаем, мы бессильны. — Она вновь улыбнулась. — Однако, как ты видел сегодня, мы далеко не бессильны.

Я вспомнил тот день на вершине горы в Калиддоне и содрогнулся. Нашествие бесов — страшно даже подумать. И все же, верно, Господь наш в Своей милости куда сильнее врага и всех его злых козней.

Вот что я увидел в тот день в Святилище и какой получил урок — точнее, укор — и строгое напоминание, что страшиться не надо. Моргане можно противостоять, Моргану можно победить. Сказать по правде, упрек этот был горек, ибо гнет несделанного пригибал меня к земле.

О, да! Сколько всего не выполнено, сколько времени и усилий растрачено понапрасну! Варвары по-прежнему осаждают нас со всех сторон, удельные князьки, как и раньше, борются за власть, дары цивилизации изглаживаются из памяти народа... Царство Лета ничуть не ближе к яви.

Моргана ли в том виновата? Только отчасти.

Да, Моргана и тот, кому она служит. И еще моя собственная слепота или маловерие, что порою одно и то же. Вновь и вновь передо мной открывались возможности, которые я упускал. Вновь и вновь я медлил, когда мог действовать решительнее. Почему? Почему я так поступал?

Сердце человека — вечная загадка для него самого. Что с того? Необязательно вечно влачить невежество и позор. Я могу изменить себя. Зная, что к чему, я могу выбрать лучший путь.

— О чем ты задумался, Мерлин? — спросила Харита некоторое время спустя.

— О моей битве. Слишком долго я от нее уклонялся.

— Что ты намерен сделать?

Я покачал головой.

— Пока не знаю, но скоро мне укажут. А покуда я буду ждать и готовиться. Останусь здесь, в Инис Аваллахе, буду укреплять себя молитвой и размышлениями о Господе.

Харита снова обняла меня и поцеловала в лоб.

— Соколик мой, прощай себя, как тебя простили. Ты не грешнее остальных.

И с этими словами она меня оставила. Однако я и впрямь почувствовал себя прощенным. Я молился: «Великий Свет, спасибо, что разбудил меня от долгого себялюбивого сна. Веди меня, мой Царь. Я готов следовать за Тобой».

Через день после этого разговора вернулся Аваллах. Среди новостей, которые он привез, были и хорошие, и дурные. Белину стало лучше, однако болезнь его неисцелима, и он не надеется дожить до Самайна. Впрочем, он, кажется, спокоен и обрадовался Аваллаху. Братья примирились, и Аваллах услышал от Белина, что тот знает о Моргане.

— Рассказывать почти нечего, — сказал мне Аваллах, — но и то, что известно, тревожит. Король Лот умер, Моргана покинула Оркады. Куда она направилась — неизвестно. Белин ждал ее в Ллионесс весной, однако от нее до сих пор ни слуху ни духу.

— Лот умер? — задумчиво переспросил я. — Значит, ей достанутся два трона.

Трон Белина и трон Лота. Оба перейдут к кому-то из сыновей Морганы. Два королевства достанутся Царице Воздуха и Мрака, как люди на Инисоедд Эрх, Острове Страха, начали называть Моргану. Два королевства — одно на севере, другое на юге — в ее власти. Однако влияние Морганы простиралось куда дальше, о чем мне вскорости предстояло узнать.

Тремя днями позже в Инис Аваллах пришла весть, что Утер мертв.

Удивительное дело — два года пролетели в чертогах Короля- Рыбака, а я и не заметил. Поглощенный ненавистью и отчаянием, я не видел ничего вокруг — не видел, как весна сменяется летом, а лето осенью, как медленно идет отмеренным курсом Земля.

И вот Утера не стало.

Роду Константина не суждено было процветание. Каждый из его сыновей в свой черед всходил на престол, и каждый, подобно отцу, гибнул во цвете лет.

Говорят, его тоже отравили: один из преданных слуг Горласа, винивший Утера в смерти своего господина, подмешал ему яд в вино. Многие в это поверили, хотя были толки и о загадочной болезни: Утер всю зиму мучился неведомой хворью. Я собрал пожитки и отправился в путь.

— Прощай, соколик! — крикнула Харита, махая мне вслед. — Мы поддержим тебя в твоей битве.

Она была, разумеется, права. Битва моя, так долго откладываемая, наконец-то близилась.

Пеллеаса я отправил вперед себя в Лондон, а сам как можно быстрее направился в Тинтагиль, молясь, чтобы не опоздать. Однако теперь я думал не об Утере: мне надо было увидеть Игерну и забрать меч. Дело в том, что по стране прокатилась весть: британские короли съезжаются в Лондон, чтобы из своего числа выбрать нового Верховного владыку. Мне нужно было поспеть к этому событию.

Игерна приняла меня с радостью. Он мужественно перенесла утрату, но устала и нуждалась в человеке, который разделил бы ее горе. Утера не любили, и сейчас, кроме нее, никто о нем не скорбел. Его свершения на благо Британии — блестящие победы, яростные сражения — уже забылись. Помнили одно: Утер убил Горласа, чтобы взять в жены Игерну. Лишь одно сохранила о нем народная память, да и то было ложью.