Скакать туда... но просвет снова сомкнулся, и я потерял их из виду. Больше я никого живым не видел.

Страшный порыв охватил меня — кровожадная ярость. Я рубил и колол что есть силы, как будто сердце мое вот-вот разорвется. Враги падали один за другим. Я начал страшиться, что супостатов не хватит, чтоб утолить мою жажду крови. Я огляделся: больше мертвых, чем живых, — и почувствовал отчаяние.

— Вот я! Вот Мерлин, хватайте меня!

Только мой голос и звучал в поле. Варвары, онемев перед лицом моего праведного гнева, таращили коровьи глаза, сила их оставила.

— Сюда! — кричал я. — Сюда те, чья отрада — смерть! Я увенчаю вас славой! Я дам вам то, чего желают ваши сердца! Я подарю вам великолепную смерть! Сюда! Получите по заслугам!

Они оторопело переглядывались. Их оставалось человек, наверное, семьдесят против меня одного. Да, бой был жарким.

Но я горел, Аннвас, горел ярким и праведным огнем, и враги трепетали. Мужество их уходило, как вода в песок.

Само солнце казалось тусклым рядом с моим мечом, когда я врубился в их кучу. Семьдесят воинов, и ни один не сумел поднять на меня топор. Они падали, как подрубленные дубы, и со стоном, сжимая раны, уходили в темные пещеры смерти.

Кровь пропитала землю под их ногами, почва стала багряною, как вино, и скользкой, так что они не могли подняться. Я рассекал их головы от макушки до подбородка. Они падали мертвыми в кровь товарищей.

То была жуткая бойня.

Под конец немногие уцелевшие бросили оружие и побежали, но и они не укрылись от моего гнева. Я нагнал их сзади и топтал копытами, гарцевал на их телах, покуда в живых не осталось ни одного.

Все было кончено. Я сидел в седле и смотрел на место побоища. Саксы лежали один на другом, и я кричал им:

— Вставайте! Вставайте, мертвые! Берите оружие! Вставайте и бейтесь! — Я хулил их, мертвых, осыпал проклятиями и бранью, призывал сразиться со мной.

Но уже никто не отвечал на мои угрозы.

Пять сотен саксов лежали мертвыми, а мне все было мало. Горе, ненависть, ярость, злоба еще кипели в моей душе! Ганиеда мертва, и с ней наш ребенок, Гвендолау, Кустеннин, Барам, Пеллеас, Балах, все мои храбрые дружинники. Еще вчера они дышали, жили, любили, а ныне превратились в застывшие тела. Мои друзья, жена, братья мертвы, и кровь, которую я пролил за этот день, не искупает их смерти.

О, Аннвас, Крылатый Вестник, я своей рукой истребил сотни... Сотни, слышишь? сотни...

И мне было мало!

Полуденное марево висело над полем. Все так тихо... тихо... только вороны уже слетелись клевать мертвым глаза. И я понял жуткую правду войны: любой человек, друг или враг, становится добычей стервятников.

Я видел, как смерть шла среди поваленных трупов, потирала костяные руки и скалилась беззубыми челюстями, глядя на мои замечательные свершения. И она приветствовала меня:

Спасибо, Мирддин. Какая прекрасная жатва! Ты угодил мне, сын мой.

Я не мог сдержать ужаса. Мгла застлала мои глаза, голоса мертвых заполнили уши пронзительными укорами. Окровавленная земля насмехалась надо мной, солнце и небо улюлюкали. Ветер заходился от хохота. Я бежал с поля, чтобы укрыться в черном сердце Калиддонского леса. В безымянные горы, к скалистым кручам, на этот голый уступ к пещере и роднику.

И здесь, Аннвас, здесь все королевство Мирддина Дикого. Здесь я жил, и здесь буду жить дальше.

О смерть, почему ты вместе со всеми не забрала и меня?

Я поднял глаза и взглянул на укрытые мглой долины. Дождь перестал, звезды сияли ярко. Пахло вереском и сосновой хвоей, из леса у подножия склона коротко взвыл, выходя на охоту, волк.

У моих ног волчица навострила уши, золотые глаза блеснули во тьме, но она не двинулась с места. Костерок, который развел Аннвас, еще горел, похлебка булькала в котелке, лепешки пеклись. Сам гость смотрел на меня печально и ясно.

— Ты ненавидишь меня, Аннвас? — спросил я под тихий треск костерка. — Теперь, когда ты знаешь, что я совершил, — ты меня презираешь?

Вместо ответа он взял котелок, наполнил миску и протянул ее мне.

— Я не могу ненавидеть, — сказал он мягко, — и сейчас не время судить. — Он разломил горячий хлебец и протянул мне половину. — Сейчас мы поедим, и тебе станет лучше.

Мы ели в молчании. Похлебка была вкусной, и мне действительно полегчало. Огонь согревал, от еды — как давно я не ел мяса? — накатила сонливость. Я подобрал коркой остатки варева, отставил миску и завернулся в плащ.

— А теперь спи, Мирддин, — сказал Аннвас. — Спи спокойно.

Показалось, что прошло только мгновение, но, когда я раскрыл глаза, солнце уже озарило вершины гор, и с неба золотым дождем сыпалась песнь жаворонка. Аннвас снова разжег костер и принес мне воды в горшке.

— Значит, ты еще здесь, — заметил я, переливая воду в свою плошку и поднося ее к губам.

— Да, — кивнул он.

— Я не пойду с тобой, — были мои следующие слова.

— Тебе решать, Мирддин.

— Тогда ты напрасно теряешь время. Я не уйду отсюда.

— Ты уже говорил. Но я здесь не затем, чтобы увести тебя вниз.

Чего же ему от меня надо?

— Тогда зачем ты здесь?

— Чтобы спасти тебя, Мирддин.

— От чего бы это?

— Твой труд не закончен,— отвечал он. — В мире людей события по-прежнему несутся стремительно, и Тьма поглотила почти все. Она достигла даже этих берегов. Да, Великая Тьма, которой страшатся люди, уже здесь, она закрепилась на Острове Могущественных.

Я смотрел на него в упор; слова эти всколыхнули меня сильнее, чем мне хотелось.

— И при чем здесь, по-твоему, я?

— Я просто рассказал, как обстоят дела. — Аннвас протянул мне половину испеченного вчера хлебца. — А что делать, это решать тебе.

— Кто ты, Аннвас Адениаок? Почему ты пришел ко мне?

Он мягко улыбнулся.

— Я уже отвечал на этот вопрос. Я твой друг. — С этими словами он встал и шагнул к выходу из пещеры. — А теперь идем со мной.

— Куда? — недоверчиво спросил я.

— Внизу в лощине есть ручей... Надо пойти туда.

Больше он ничего не добавил, просто повернулся и пошел по тропе вниз. Я некоторое время смотрел ему в спину, решил не идти, но он остановился, обернулся и позвал меня. Я встал и пошел.

Ручей был неширок, но от вчерашнего дождя уровень поднялся, и в ямах у камней собралась вода. К одной из таких ям и вел меня Аннвас.

— Сними плащ, — велел он, заходя в воду, — и одежду.

То, что он великодушно назвал одеждой, было не более чем повязкой, кое-как прикрывавшей мои чресла. Она спала, стоило ее тронуть.

— Я уже крещен.

— Знаю. — Аннвас протянул мне руку. — Я просто хочу омыть тебя.

— Я сам могу помыться. — И я сделал шаг назад.

— Знаю, знаю. Но позволь мне на этот раз.

Я шагнул в холодную воду. Кожа пошла мурашками, зубы застучали. Аннвас взял меня за руку и повернул лицом к себе, потом зачерпнул плошкой воды и вылил мне на голову. Затем вытащил мыло — ׳твердое, желтое, древние кельты варили его целыми глыбами на весь клан, а каждая семья отрезала себе, сколько надо, — и принялся меня мыть.

Намылив руки и грудь, он повернул меня и принялся тереть спину.

— Сядьте, сударь, — приказал Аннвас, и я сел на камень, а он вымыл мне ноги, грязные спутанные волосы и бороду.

Все это он делал споро и весело, словно исполнял главное назначение своей жизни. Я не противился, но думал, что это странно: меня, взрослого человека, моет другой взрослый.

Ощущение и впрямь было странное. Мне было приятно, более того, я чувствовал, что так должно быть. Так, думал я, восточные императоры вступали на трон.

Но как же хорошо быть чистым. Чистым! Как давно это было?

Он вымыл волосы, потом, к моему изумлению — хотя пора уже было перестать удивляться, — вынул ножницы и бритву греческого образца и, опустившись на колени прямо в ручей, сперва коротко подстриг мои спутанные кудри, а затем чисто выбрил подбородок и щеки.