Потом он благословил их и отправил отдыхать. Монахи вышли из зала, и каждый отправился искать себе уединенное место для молитвы, как было у них заведено. Мы с епископом Давидом остались; вечер выдался прохладный, и для нас поставили кресла поближе к очагу. Когда мы устроились, принесли горячее подслащенное вино в деревянных чашках.

— Ну, Мирддин, что привело тебя к нам? — спросил Давид, когда мы отпили по первому глотку.

— Разве мало желания повидать старого друга?

— Обычным людям — нет. Но ты, Мирддин Эмрис, не обычный человек. Жизнь твоя отличается от нашей, ты служишь королевству и подчиняешься только его нуждам.

Он взглянул на меня поверх чаши, и его глаза блеснули, как у проказливого мальчишки.

— Удивляешься, что я это тебе говорю? А я скажу еще вот что: ты не успокоишься, пока в королевство не придут единение и мир.

— Горькое пророчество, — сказал я, ибо представлял себе, сколько еще продлятся смуты и войны.

Он улыбнулся.

— Что ж, быть может, Господь Иисус ускорит наступление мира на этой земле.

Он снова отпил вина и замолчал, ожидая моих слов.

Осушив чашу, я ответил:

— Ты спросил, что меня сюда привело. Два дела, и оба спешные. Во-первых, я просто хотел с тобой повидаться. Верно, я служу Острову Могущественных, и жизнь моя мне не принадлежит. Господь ведает, я несу свое бремя, как иго. Но, как только у меня выдался свободный миг, я поспешил сюда.

— Я не хотел тебя корить, просто высказал, что у меня на сердце.

— Без сомнения, именно эти слова мне и надо было услышать, — заверил я. — Однако твой упрек подводит нас ко второй причине моего приезда. Дело в Верховном короле.

— Да, Верховный король. Достойный ли он муж?

— Да, и чем больше я его узнаю, тем сильнее чувствую, что он ниспослан Богом.

— Как и ты. — Давид откинулся в кресле.

Отблески огня плясали на его лице, и оно казалось невещественным, сделанным из другого, более тонкого, более эфемерного материала. Я внезапно понял, что ему уже недолго оставаться с людьми.

Наверное, я вылупил на него глаза, потому что он сказал:

— Поборник, да. Почему ты так смотришь? Хафган всегда это говорил.

Воспоминания нахлынули волной: Хафган рядом с дрожащим мальчишкой призывает Ученое Братство в свидетели: «Пред вами тот, кого мы так долго ждали, Поборник Света, который поведет воинство против Тьмы...»

— Ах, Хафган, — говорил Давид. — Много лет я не произносил этого имени. Какая была душа, Мирддин, поистине великая душа. А как мы спорили! Упокой Господи его душу! Как я рад буду с ним встретиться!

У доброго епископа выходило, будто он на днях собирается в гости к старому другу. Возможно, он и впрямь так воспринимал смерть.

— Что ты знаешь о Поборнике Света? — мягко спросил я. — Что можешь мне рассказать?

— Что я могу рассказать тебе о Поборнике? — молвил он. — Что этот человек спасет бриттов, что появится он, когда мы больше всего в нем будем нуждаться, и что с ним наступит пора справедливости и правосудия. — Он помолчал и взглянул мне прямо в глаза: — Думаешь, Хафган ошибся?

Я вздохнул и покачал головой.

— Не знаю. Хафган верил; может быть, он убедил себя, что это я. А может быть, сквозь меня он провидел другого.

— Мирддин. — Давид говорил ласково и нежно, как мать. — Ты заблудился?

Я задумался. Огонь трещал в очаге, сосновые поленья лопались и рассыпались искрами у наших ног. Неужто я заблудился, сбился с пути? Не это ли меня смущает? До сих пор мне в голову не приходило...

— Нет, — ответил я наконец. — С пути я не сбился, просто иногда столько дорог открывается, что не знаешь, какую выбрать. Предпочесть одну — значит отринуть другую. Никогда не думал, что это будет так сложно.

— Теперь ты знаешь, — мягко сказал Давид. — Чем выше призвание человека, тем чаще ему предлагают выбор. Это наша роль в творении: выбирать. Наши решения навеки вплетаются в нить времени и бытия. Потому выбирай мудро, но выбирать придется.

Великий Свет, помоги мне! Без Тебя я слеп!..

— Ладно, я довольно наговорил, — сказал Давид, снова откидываясь в кресле. — Ты рассказывал про Верховного короля.

— Да, про Аврелия. Он Верховный король, хоть пока и не вступил на престол. Не знаю, как короновали Вортигерна, но в старые времена вождя благословлял друид племени, и я подумал...

— Хочешь, чтобы я помазал короля, как некогда тебя? — Давид на лету поймал мою мысль, и она ему явно понравилась. — Мирддин, ты умеешь заглянуть вдаль. Конечно, я буду твоим друидом. Хотя ты и сам бы отлично справился. Когда он сюда приедет?

— Он едет в Лондон, — сказал я. — Там короновали его отца.

— В Лондоне есть церковь и епископ Урбан. Я его знаю, он ревностный служитель Божий.

— Да, конечно, он замечательно справится, — уныло протянул я.

Давид прочитал мое разочарование.

— Однако, коли Аврелий хочет получить поддержку западных правителей, он должен ее заслужить. Теодригу будет приятно, если короля помажет его епископ.

— И не только Теодригу.

— Да, согласен. Ладно, едем к нему и посмотрим, сумеем ли мы устроить настоящую коронацию. Аврелий — христианин?

— Склоняется к тому.

— Уже полдела. Как сказал сам Спаситель: «Кто не против нас, тот с нами». А? Аврелий не против нас, и мы едем к нему. С удовольствием отправлюсь в дорогу. Урбан не обидится и уступит из уважения к моим годам.

— Спасибо, Давид.

Он медленно встал, подошел, возложил руки на мою голову.

— Я давно ношу тебя в сердце, возлюбленный сын. Однако близится время, когда ты продолжишь путь в одиночку. Мужайся, Мирддин. Стань надеждой наших надежд. Люди будут смотреть на тебя, верить тебе, следовать за тобой — хотя, боюсь, церкви это и не понравится. Однако помни: церковь — всего лишь люди, а люди ревнивы. Не серчай на них.

Он взял меня за руки и поднял с кресла.

— Встань на колени, — сказал он, — и позволь старику тебя благословить.

Я преклонил колени у очага, и Давид, епископ Лландаффский, благословил меня, как когда-то давным-давно.

Лондон сильно изменился за последние годы. Некогда обширное поле над рекой Тамезис, россыпь земляных домишек и овечьих загонов, при римлянах он стал столицей провинции по той лишь причине, что река здесь была не очень мелкой — по ней могли подняться корабли с войсками, но и не очень глубокой — через нее несложно было переправиться. Многие годы главную славу Лондона составляли огромные доки, выстроенные римлянами и пережившие саму империю.

Хотя войска из Рима не прибывали давным-давно, город оставался центром имперской власти и со временем обзавелся не только крепостным валом, но и резиденцией правителя, стадионом, термами, храмами, рынками, складами, различными общественными зданиями, ареной и театром. Впоследствии все это обнесли каменной стеной, но к этому времени город уже превратился в шумное скопление тесно лепящихся домишек, постоялых дворов и лавок.

Очередной правитель выстроил себе дворец, появились форум и базилика. Будущее города было обеспечено. С этих пор всякий бритт, желавший прославиться в Риме, должен был прежде так или иначе покорить Лондон. Короче, Лондон стал для британцев их Римом. Впрочем, для большинства кельтов он и был ближайшим прикосновением к Риму. Вот почему этот город, несмотря на грязь, шум и сутолоку, купался в золотых закатных лучах Римской империи, и блеск его не умалялся с годами.

Для Лондона Константин стал императором Запада, первым Верховным королем бриттов. Значит, и Аврелий должен принять отцовскую корону именно в Лондоне, чтобы в глазах людей отождествить себя с отцом, а через него — с Римом.

Это было не только разумно, но и необходимо: многие влиятельные мужи по-прежнему считали, что без принадлежности к империи не может быть в Британии законной власти. Им и в голову не приходило, что жизнь давно переросла это ветхое убранство. То были люди старой закваски: утонченные, культурные, образованные. Их не тревожило, что сам Рим превратился в захолустный городишко, Колизей — в склеп, Сенат — в жилище лис и шакалов, императорский дворец — в блудилище.