Бой был жестоким и кровавым. Гиломар вскочил с лежанки и, как был голый, возглавил своих воинов. Его сразил едва ли не первый удар копья. Видя, как рухнул их король, ирландцы разразились криками и преисполнились жаждой мести.

Пасценту же не хватило смелости принять честный бой. Он попытался ускользнуть, накрылся старым плащом, поймал за уздечку лошадь и во весь опор полетел с поля сражения. Утер увидел его и устремился в погоню с криком:

— Стой, Пасцент! За тобой долг!

Настигнув труса, Утер плашмя ударил его мечом. Пасцент свалился с лошади и упал навзничь, визжа от страха и умоляя сохранить ему жизнь.

— Ты желал получить отцовскую долю, — промолвил Утер, спешиваясь, — так получи. — С этими словами он вонзил меч прямо Пасценту в рот, так что острие вошло глубоко в землю. Пасцент умер, извиваясь, как змея. — Оставайся теперь с Гиломаром, верным твоим товарищем, и владейте землей вместе.

Лишившись предводителя, ирландцы не смогли долго противостоять воинам Утера, и те, вне себя после долгих месяцев изнурительной погони, отомстили за погубленных соотечественников.

Когда мы с Пеллеасом подоспели на поле сражения, бой уже был закончен. С вершины одного из холмов мы смотрели на Пенмахно и видели то, что предстало мне ночью в угольях: порубленное воинство на склоне холма и копья, как молодая поросль. Вороны каркали, слетаясь на страшное пиршество, и блестящими черными клювами рвали с костей кровавое мясо.

Утер позволил дружине разграбить ирландский лагерь, после чего двинулся к Лондону. Через пять дней нам встретились на дороге воины Морканта.

— Здрав будь, Утер, — крикнули они, подъехав. — Мы везем скорбные вести от правителя Мелата. Некий Аппас, родич Вортигерна, отравил Верховного короля.

Утер, стиснув зубы, кивнул, потом взглянул на меня.

— Как он попал к королю?

— Хитростью и коварством, — горько отвечал передовой всадник. — Он нарядился монахом и, завоевав доверие короля, проник к нему в опочивальню, где и подал королю напиток собственного изготовления якобы в честь свадьбы. — Всадник смолк, скорбь исказила его лицо. — Король выпил и заснул. Ночью он проснулся в лихорадке и к утру скончался.

— Что Игерна? — бесстрастно спросил Утер. — Она тоже пила?

— Нет, господин. Королева вместе с отцом уехала в Тинтагиль за приданым и должна была присоединиться к королю в крепости Уинтан.

Утер на мгновение задумался.

— А что Аппас?

— Его не могли сыскать ни во дворце правителя, ни в городе.

— Ладно, я обещаю его найти, — тихо произнес Утер. Угроза в его голосе резала, словно острие из чистого льда. — Клянусь всеми богами, в тот день, когда он отыщется, он разделит награду со своими друзьями. — Тут он выпрямился в седле и спросил: — Где похоронили моего брата?

— По его собственной воле и по распоряжению Урбана, Верховного короля похоронили в кругу нависающих камней, который зовется Кольцом Великанов. — Всадник замялся, потом сказал: — Он также хотел, чтобы после него страной правил ты.

— Ладно, здесь мы повернем и воздадим ему честь, — просто отвечал Утер. — Затем поскачем в Каер Уинтан, где пройдет моя коронация. Скажу по правде, Лондон мне отвратителен, и я никогда больше не войду в этот приют мерзости.

Свое слово Утер держал до последнего дня жизни.

Когда вероломный Дунаут прослышал о смерти Аврелия, он собрал советников и поскакал в крепость Горласа Тинтагиль обсудить, как получше это использовать. В тот же день он разослал гонцов к Коледаку, Морканту и Кередигауну, зовя их присоединиться к нему. Без колдовства ясно, о чем они там сговаривались.

К чести Горласа, тот, хоть и принял Дунаута с почетом, в крамольных беседах участвовать не пожелал. Даже позднее, когда приехали Коледак и Моркант, Горлас остался верен Аврелию из уважения к памяти Верховного короля и ради своей дочери.

— Однако Аврелий мертв, — убеждал Дунаут, — ты свободен от клятвы и волен не присягать его брату.

— Ты сам можешь стать Верховным королем, — вставил Коледак, который отнюдь так не думал, — и в таком случае не совершаешь никакого предательства.

— Я человек чести! — воскликнул Горлас, — и ваши лукавые слова меня не убедят.

— Не понимаю, — возмутился Моркант. — Ты говоришь о чести, о лукавых словах, как будто мы вовсе не думаем о благе королевства. Нам нужен сильный король. Аврелия нет, а поскольку мертвого не воротишь, следует в память о нем сохранить мир в нашей стране.

— В память о нем я сохраню верность своей клятве, — непреклонно отвечал Горлас.

При всей своей любви к Аврелию он еще больше любил собственную дочь, и в конечном счете любовь к Игерне его сгубила.

Утер, разумеется, не мог снести такого оскорбления. Он досадовал, что не все в один голос его поддержали, тем более, что Аврелий на смертном одре завещал ему довершить начатое. Менее всего ему хотелось начинать снова уже выигранную войну.

Была, разумеется, и еще одна причина личного свойства.

Поэтому, когда Кередигаун, чьи земли Утер спас от Пасцента и Гиломара, известил его о тайном совещании мятежных королей в западной твердыне Горласа, Утер, ни минуты не теряя, собрал своих воинов и поскакал к Тинтагилю.

Лето было в разгаре: дни, яркие, как начищенный клинок, сменялись тягуче-сладостными ночами. А мы с Пеллеасом, завершив свои труды, вернулись в Инис Аваллах.

Я обещал служить Аврелию, не Утеру, и, несмотря на прошлые одолжения, Утер ясно дал понять, что после коронации он в моих услугах советчика не нуждается. Меня это не огорчило. Сказать по правде, я был рад случаю отдохнуть.

В результате весть о событиях в Тинтагиле дошла до меня с большим опозданием. К тому времени семя грядущих бед уже легло в землю.

Странное дело: я, часто стоявший в гуще судьбоносных событий, которые был не в силах предотвратить, как правило, не попадал туда, где вполне мог остановить надвигающееся несчастье. При мысли о тех ударах, которые я сумел бы отвести, о кровопролитиях, которых удалось бы избежать, сердце мое сжимается от боли.

Великий Свет, нелегкую долю Ты нам назначил!

Итак, я довольно долго жил с Дивным Народом, питая израненную душу спокойствием Аваллахова острова. Какие надежды я возлагал на Аврелия! Как много он обещал! Смерть его стала для меня тяжелым ударом. Однако я помнил полученное откровение, то, что я поведал Утеру: в его роду появится сын, который превзойдет даже Аврелия. Сознание этого утешало, хотя я по-прежнему не знал, где и когда родится обещанный мальчик.

Как я сказал, дух, озаряющий события, подобно ветру, веет, где хочет, и свет его порой столько же проясняет, сколько и затемняет.

Харита радовалась, что я снова с ней. Она умела дорожить временем, которое мы проводили вместе, не требуя большего. Есть любовь, которая душит, которая сама гасит пламя, дарующее свет и жизнь. Такая любовь — ложная, и Харита давно научилась отличать ее от истинной любви.

Она овладела наукой врачевания и теперь посвящала свои дни раненым и больным. Знаниями она была обязана монахам из Святого храма и тем Обитателям холмов, с которыми изредка встречалась. Лечила она в ближайшем монастыре, куда обращались за помощью все страждущие.

Мы провели вместе много счастливых дней, и я готов был оставаться на вершине Тора бесконечно, если бы не срочный зов Утера.

Как-то вечером двое всадников подъехали к церкви под холмом святилища и стали спрашивать про меня. Монахи объяснили, куда ехать. Хотя небо было еще светло, гонцы решили дождаться следующего дня, страшась приближаться к Тору после заката.

Как только встало солнце, они проехали по дамбе и поднялись к дворцу Аваллаха.

— Мы ищем Эмриса, — объявили они, когда их впустили во двор.

— Вы его нашли, — отвечал я. — Что вам от меня надо?

— Мы от Верховного короля, везем его приветствия, — с грубоватой учтивостью отвечал один. — Он ждет тебя возле крепости Горласа в Тинтагиле. Мы поклялись доставить тебя туда.