— Это не повод сажать там пса-Кунедду, — фыркнул Тегур.

— Ирландец лучше защитит от других ирландцев, — задумчиво произнес Мелвис.

— Вам придется за ним приглядывать, — сказал Барам. — Он уже старик — у его старших сыновей свои сыновья. Однако он хитер, как старый кабан, и так же опасен. Сыновья его ничуть не лучше. Их восемь, и они крепко держатся что за меч, что за мошну. Одно скажу — свое добро они берегут. Коли получили землю, будут защищать ее до последнего.

— Утешительного мало, — пробормотал Тегур.

Барам пожал плечами. Он наговорился на месяц вперед, и больше из него было и слова не вытянуть.

Я посчитал, что вопреки мнению Тегура и ему подобных в приходе Кунедды нет ничего дурного. Землю надо обрабатывать и защищать. С тех пор как Эльфин ушел на юг, никто не претендовал на Гвинедд, и даже захватчики, пограбив, вернулись восвояси.

Эльфин прав — к прошлому возврата не будет. Пусть там сидит известный разбойник, вроде Кунедды, который хоть за своей выгодой проследит, чем разбойник неведомый. Пожаловав Кунедде землю, Максим явил незаурядный ум. Прежде чем забрать легионы в Галлию, он укрепил область, поселив здесь сильное племя. С другой стороны, старый кабан польщен императорской милостью и, быть может, даже умерит свою жестокость, чтобы заслужить уважение соседей.

Время покажет.

Разговор перешел на другие заботы, и я, извинившись, ушел с арфой к себе, где принялся настраивать ее и пробовать руку. Так давно я не держал арфу — с той самой ночи, когда пел в чертоге у Мелвиса.

Дивный инструмент — арфа — изготавливается умельцами с помощью орудий и знаний, которые хранятся и совершенствуются на протяжении более тысячи лет. Лучшее дерево — сердцевина дуба или каштана — тщательно, искусно вырезано и вручную заглажено. Затем покрывают лаком, чтобы сохранить дерево от порчи. Струны из жил или меди. Хорошая арфа поет сама по себе — слегка гудит на ветру. Когда же рука барда коснется струн, песня взмывает к небу.

У бардов говорится, что все песни, которые когда-либо сочиняют, дремлют в сердце арфы и только ждут, когда их пробудит рука арфиста. Я тоже это чувствовал, ибо порой песня словно сама учит пальцы играть.

К рукам постепенно возвращался былой навык. Я попытался сыграть одну из любимых песен и лишь несколько раз споткнулся в трудных местах.

Почему-то, когда я держал арфу, мне вспомнилась Ганиеда. Я думал о ней с тех самых пор, как покинул лесное убежище Кустеннина. Правда, ее отец сам решил послать со мной Гвендолау, но это не умаляет ее заботы о мне. Угадала ль она, как отец, что я веду род от Дивного Народа? Не это ли влекло ее ко мне, а меня — к ней?

О да, меня влекло к ней, можно даже сказать, что меня сокрушила ее красота в тот миг, когда она, не разбирая дороги, мчалась по лесу за вепрем. Сперва шум погони, потом вепрь, бегущий через ручей, потом... потом она возникает в луче света с копьем в руке, сверкая очами, решительная, устремленная вперед.

Ганиеда, дочь Дивного Народа — простое ли это совпадение? Неужто нас свел слепой случай? Или все же что-то иное?

Так или иначе ни я, ни она не сможем жить, как прежде. Рано или поздно надо будет решаться. В глубине сердца я уже знал ответ и надеялся, что он верен.

Вот такие мысли навеяла мне арфа. Вероятно, музыка была для меня составляющей красоты, которая уже тогда ассоциировалась у меня с Ганиедой. Как ни мало мы были знакомы, она стала частью меня, вошла в мои мысли и сердце.

Знала ли это ты, Ганиеда? Чувствовала ли, как я?

Пендаран Гледдиврудд — король деметов и силуров в Диведе — ослабел от старости, жилы под пергаментной кожей одрябли, но глаза смотрели все так же зорко и ясно, а ум сохранял цепкость и быстроту. Под конец жизни он стал на удивление прост, подобно многим другим, с которых годы смыли все наносное.

Через день-два после того, как я побывал у Давида, мы с мамой вернулись с прогулки и застали Пендарана на его излюбленном месте у очага. Он кочергой ворошил сгоревшие поленья, разбивая их на угольки.

— А! Мирддин, сынок. Все остальные с тобой вдоволь наговорились. Теперь мой черед. Иди сюда.

Мама извинилась и ушла, а я уселся в кресло напротив старика.

— События мчатся во весь опор, а, Мирддин? Но так было всегда.

— Да, — согласился я. — Ты много чего успел перевидать в жизни.

Гледдиврудд означает Алый Меч, и я гадал, чем он заслужил такое прозвище.

— Больше многих. — Он подмигнул и снова помешал уголья.

— Что ты думаешь о Максиме и его императорстве? — спросил я. Мне было любопытно услышать его мнение.

— Ба! — скривился он. — И зачем его туда потянуло?

— Может быть, он думает, что сумеет добиться для нас мира, позаботиться о наших нуждах.

Пендаран мотнул лысой головой.

— Мира! И потому он забирает легионы и плывет в Галлию? Зачем ему это, я тебя спрашиваю? — Он вздохнул. — Сказать? Из тщеславия, сынок. Наш император Максим — человек тщеславный, падкий на лесть.

— Он — великий воин.

— Не верь, когда тебе это говорят! Настоящий воин сидел бы дома и берег свое добро, а не совался к соседям. С кем он там будет воевать? С саксами? Как бы не так! Он вцепится в глотку Грациану. — Старик ехидно хохотнул. — Этого нам недоставало — чтобы два надутых павлина выклевывали друг другу глаза, покуда морские волки будут резать нас, словно овец в овчарне.

— Если он добьется мира в Галлии, то вернется с новыми войсками и положит конец разбою.

— Ха! — Пендаран даже расхохотался. — Какое там! Он раздавит этого недомерка Грациана и двинется на Рим. Попомни мои слова, Мирддин, больше мы Максима не увидим. Ты хоть раз слышал, чтобы кто-нибудь вернулся из Рима? Кто за море попал, тот пропал. Жаль только, что он забрал с собой наших лучших воинов. — Он печально покачал головой, словно отец, жалеющий заблудшего сына. — Да, жалость, большая жалость, — продолжал он. — Глупое тщеславие! И себя погубит, и нас! Глупец.

Старик Алый Меч на удивление точно разобрался в происходящем. За долгие годы он научился не обманываться внешней стороной дела и политическими маневрами. Более того, он показал мне, что я слишком верил в идеализм властолюбца.

— Но ты-то, Мирддин, как возмужал. Жаль, Салаха нет. Он бы хотел на тебя взглянуть.

— Где же твой младший сын?

— Принимает сан. Спасибо, Давид пособил. Сейчас он в Галлии, учится. — Старик вздохнул. — Священнику надо столько всего изучить — он там уже давно.

Я никогда не видел Салаха, хотя и слыхал о нем. Он был с моим отцом в день его гибели.

— Ты, наверное, им гордишься? Это здорово — быть священником.

— Горжусь, — подтвердил он. — Король и священник в одной семье! Нам повезло. — Он обратил ясный взор на меня. — А ты, Мирддин? Кем ты станешь?

Я улыбнулся и покачал головой.

— Кто может знать, дедушка?

Мое обращение ему понравилось. Он улыбнулся и похлопал меня по руке.

— Ладно, ладно, успеешь еще решить. Времени хоть отбавляй. — Он резко встал. — Пойду-ка сосну. — И он вышел.

Я проводил его взглядом, гадая, почему последний вопрос так выбил меня из колеи. И мне пришло в голову, что надо скорее повидаться с Блезом.

События, как сказал Пендаран, неслись во весь опор. Покуда я дремал в своем полом холме, мир продолжал вращаться, и дела людские не стояли на месте: совершались набеги, провозгласили нового императора, забрали войска, оставили без защитников крепости, заселили земли новыми племенами... Теперь я вновь оказался в самой гуще, и что-то от меня требовалось, хоть я и не знал, что.

Не исключено, что Блез поможет найти ответ. В любом случае я не видел его четыре года и очень соскучился — не только по Блезу, но и по Эльфину и Ронвен, Киаллу и прочим обитателям Каеркема. Конечно, я и раньше о них думал, но сейчас потребность видеть их вдруг сделалась нестерпимой.

Увы, у меня не оставалось иного выбора, кроме как дожидаться, пока сойдет снег.