Звук сирены где-то на улице возвращает Сомер к действительности, и она слышит, что в соседней комнате заработал радиобудильник Криса — знакомые звуки утренних новостей на Национальном общественном радио. Сомер встает и прячет пластиковую полосочку в карман своего потрепанного махрового халата. Ей ясно, что терпение Криса истощается. Он очень расстраивается из-за ее, как он считает, навязчивой идеи. Ему хочется двигаться дальше. Она берет зубную щетку, и тут в ванную врывается Крис.

— Доброе утро, — говорит он. — Ты чего так рано?

Сомер включает душ и снимает халат.

— У меня рейс в девять.

— Точно! Передавай привет родителям.

Она заходит в душ и крутит кран с горячей водой, пока из него не начинает литься кипяток.

Сомер видит, как в зону прилета аэропорта Сан-Диего въезжает серый седан «вольво». Мама выходит из машины и спешит к ней.

— Привет, милая! Ох как же здорово, что ты приехала!

Сомер переступает через свою спортивную сумку и бросается в мамины объятия. Она зарывается лицом в мягкий кардиган матери и чувствует едва уловимый аромат масла «Олэй». Дочь не может сдержать слез и снова чувствует себя девятилетней девочкой.

— Полно, милая, — успокаивает мама, поглаживая ее затылок.

— Поставлю чай, — говорит мать уже дома. — А еще я испекла банановый хлеб.

— Звучит неплохо!

Сомер устраивается на виндзорском стуле за кухонным столом.

— Значит, Криса вызвали в эти выходные на дежурство? Очень скверно, мы будем по нему скучать.

Родителям нравится Крис. Когда Сомер вела своего индийского парня знакомиться с ними, она не знала, как мать с отцом встретят его. Но, к счастью, они приняли Кришнана. Оба родителя Сомер выросли в Торонто во времена послевоенной волны иммиграции 1940-х, и у обоих были соседи, разговаривавшие на русском, итальянском и польском языках. Ни один из них не имел предрассудков задолго до того, как это стало модным. Отец, будучи врачом, сразу нашел в Крисе родственную душу и уважал его за то, что молодой человек решил стать хирургом.

— Отец хотел сократить количество вечерних приемных часов. Сначала выходил на работу один вечер в неделю, потом перешел на два, а сейчас вернулся к тому, от чего уходил, — говорит мама, наливая в чайник воды и качая головой.

Сколько Сомер себя помнила, отец принимал пациентов в переоборудованной комнате на первом этаже их дома. Среди его пациентов были и те, кого он лечил в клинике днем. Они приходили к нему по срочным случаям, когда прием в клинике был уже закончен. Но по большей части это были люди, которые иначе вообще не смогли бы попасть к врачу: вновь прибывшие иммигранты без медицинской страховки, забеременевшие девочки-подростки, которых родители выставили из дома, старики, боявшиеся идти в больницу поздно вечером. Вскоре округу облетела молва, что частная практика доктора Уитмана всегда открыта и он не берет денег с тех, кто не может заплатить. Сомер с детства помнила, как в дверь звонили во время семейного ужина или игры в скрэббл.

— Поищи-ка в словаре это слово, Сомер, — говорил, бывало, отец, составив слово из семи букв и уходя открывать дверь. — И придумай с ним предложение к моему возвращению.

Вместе с утренней газетой на крыльце часто оказывались свежеиспеченные пироги или корзины с фруктами от благодарных пациентов. Для отца медицина была больше, чем просто профессией. Это было его призвание. Отделить медицину от остальных сфер его жизни было невозможно, и Сомер училась всему, сидя на отцовских коленях. Когда ей было восемь лет, он научил ее надевать стетоскоп и слушать свое сердце. В десять она могла измерять давление. Сомер и подумать не могла, чтобы стать кем-то, кроме врача. Отец был ее героем. Она с нетерпением ждала выходных, когда могла подсесть к нему, пока он читал, сидя в коричневом кожаном кресле с изогнутой спинкой.

— А ты как здесь, мамуль? Как у тебя дела в библиотеке?

Сомер замечает морщинки возле маминых глаз.

— О, дел полно, как всегда. Убираем книги в разделе справочников, чтобы сделать перестановку и поставить мебель, которую нам подарили. Следующей осенью я организую серию семинаров о жизни знаменитых женщин: Элеаноре Рузвельт, Кэтрин Грэхэм.

— Здорово!

Сомер улыбается, хотя никогда не понимала, как матери может быть интересна такая рутинная работа.

Мама ставит на стол две дымящиеся кружки и тарелку с толстыми кусками бананового хлеба.

— Милая, что у тебя происходит? Мне кажется, тебя что-то беспокоит.

Сомер обхватывает руками кружку и отхлебывает чаю.

— Ну, мы… я… не могу родить ребенка, мам.

— О милая, — мать накрывает своей ладонью руку Сомер. — Все еще впереди, просто нужно время. Выкидыш может произойти у каждой. Многие…

— Нет, — качает головой Сомер. — У меня не получится. Мы ходили к специалисту. У меня началась ранняя менопауза. Яичники больше не вырабатывают яйцеклетки.

Сомер смотрит матери в глаза, пытаясь найти в них объяснение, которое искала везде, и видит, что в них тоже стоят слезы.

Мать откашливается.

— Вот, значит, в чем дело. Больше ничего нельзя сделать?

Сомер отрицательно качает головой и смотрит на свой чай.

— Мне так жаль, милая.

Мать хватает Сомер за руку.

— И как же вы? Как отнесся Крис?

— Крис очень… беспристрастно смотрит на все. Врач ведь. Он считает, что я слишком драматизирую.

Она не решается сказать, что больше не может обсуждать с ним этот вопрос и что ей страшно. Ведь если она не найдет способ двигаться дальше, то может потерять и Кришнана.

— Мужчинам, наверное, тяжело понять, — говорит мать, глядя на свою чашку. — Твоему отцу тоже было нелегко.

Сомер смотрит на мать.

— Поэтому у вас больше не было детей?

Прежде чем ответить, мать делает глоток чая.

— До тебя у меня был выкидыш. А после я так и не смогла забеременеть. Тогда не было никаких исследований, поэтому мы просто смирились. Мы радовались, что у нас была ты, но я конечно же переживала, что не могу подарить тебе братишку или сестренку.

Мать смахивает слезу.

Сомер охватывает чувство вины за то, что она расстраивалась из-за отсутствия братьев и сестер.

— Мама, это не твоя вина, — говорит она. Не твоя. Не моя. Некоторое время они сидят молча. Затем Сомер поднимает глаза на мать.

— Мам, а как ты относишься к усыновлению?

Женщина улыбается.

— Я думаю, это прекрасная мысль. Вы хотите усыновить ребенка?

— Может быть… В Индии очень много детей, которым нужны семья и дом.

Сомер смотрит на свои руки и крутит на пальце обручальное кольцо.

— Просто тяжело осознавать, что ты никогда не сможешь родить, подарить кому-то жизнь.

Ее душат подступившие к горлу слезы.

— Милая, но ты сможешь сделать не менее важную вещь — спасти чью-то жизнь.

Сомер опять начинает плакать.

— Я всего лишь хочу стать мамой.

— И ты станешь прекрасной мамой, — говорит ей мать, касаясь руки дочери. — И когда это произойдет, уверяю тебя, ты поймешь, что это самое главное в жизни.

Весь обратный рейс Сомер изучает материалы от индийского агентства по усыновлению, внимательно всматриваясь в серьезные лица детей. Было бы большим делом изменить одну из этих жизней: сделать ее лучше. Она вспомнила, почему решила быть врачом. На первом развороте брошюры Сомер видит цитату Махатмы Ганди: «Станьте сами той переменой, которую хотите видеть в мире».

Может, мы страдали не зря? Возможно, наше предназначение именно в этом…

Тхана, Индия, 1985 год

Кавита

Утром в день исследования Кавита вся на нервах, да и в желудке неспокойно. Подходя к клинике, она кладет на живот руку, как будто пытается защититься. На двери висит плакат с надписью: «Потрать 200 рупий сейчас, сэкономь 20000 рупий впоследствии» — прозрачный намек на избавление от приданого, с которым неразрывно связано появление дочери. В остальном невзрачная дверь, в которую они зашли, может скрывать за собой что угодно, хоть мастерскую портного, хоть обувной магазин. За дверью стоят пары — мужчины и женщины. Кавита замечает, что у нее самый большой среди присутствующих срок беременности, уже пятый месяц.