Преждевременное угасание функции яичников. Глаза снова на мокром месте, но она быстро вытирает их рукавом кофты и опять пускается бежать. Ей всего тридцать один. Когда же она успела упустить свое время? Четыре года учебы на медицинском в университете, еще три — в ординатуре. Она просто делала то, что положено. Стать врачом — это все, чего Сомер хотела в жизни. Но только до недавнего времени. Откуда ей было знать, что организм так ее подведет? Истина ошеломляет, словно струя воды из фонтана вновь окатила ее. Крис прав. И врач тоже прав. Она уже знает ответ и не может ничего изменить.

Когда Сомер возвращается домой, Криса уже нет. Из записки на кофейном столике она узнает, что его вызвали в больницу. Сомер усаживается на холодный пол из твердого дерева и вытягивает ноги буквой V. В глубокой растяжке она наклоняется вперед, и, как только кончик носа касается колена, рыдания начинают нещадно душить ее. От слез перед глазами плывет выложенный паркетом рисунок. Наружу вырываются глухие страшные завывания. Рыдания копятся и набирают силу. Сомер до определенного момента засовывает их поглубже в себя по сто раз на дню, когда слышит детский голосок или осматривает маленького пациента. Как правило, ее прорывает, когда она меньше всего этого ждет и ничем серьезным не занимается: моет кофейную кружку, развязывает шнурки или расчесывает волосы. В такие минуты ничего не подозревающая Сомер уже не может справиться с потоком рвущихся из самых потаенных и неведомых уголков души слез.

После душа Сомер садится на диван и замечает, что бутылка вина уже откупорена. Она наливает себе бокал, берет коричневый конверт, который прислала мать Криса, и достает из него брошюры. Сомер начинает читать и узнает, что в детских приютах Индии многие дети на самом деле не сироты. Их приносят родители, которые не могут или не хотят их воспитывать. Детям разрешено жить в приюте до шестнадцати лет. Потом им приходится покинуть приют, чтобы освободить место для других. До шестнадцати?

Она снова слышит слова Криса: «Из тебя получится изумительная мама. Просто позволь этому произойти».

Дахану, Индия, 1985 год

Кавита

Кавита поднимается еще до рассвета, как делает каждое утро в течение последних нескольких месяцев. Пока все спят, она моется и совершает пуджу. С момента возвращения из Бомбея эти ранние часы стали ее единственным утешением.

После того как они с Рупой побывали в приюте, Кавита сделалась угрюмой и отрешенной. С Джасу она едва разговаривала и отвергала его, когда бы он к ней ни прикоснулся. В первое время после свадьбы некоторая неловкость между ними была естественной. Но сейчас супруги избегали общения, потому что знали друг о друге слишком много.

После того как Кавита лишилась двоих детей, она начала испытывать к мужу только глубокую обиду и недоверие. Ей хотелось, чтобы он тоже почувствовал те стыд и скорбь, что она принесла с собой из Бомбея вместо Уши. Кавита также понимала, что своим открытым неповиновением мужу, отказом от интимной близости она сумела показать Джасу силу своей власти. И через несколько месяцев он не без усилий над собой предоставил ей личные время и пространство. Это стало первым проявлением уважения по отношению к жене за четыре года их брака. Родня Джасу на такие уступки не пошла. Их скрытое разочарование переросло в безжалостное осуждение Кавиты за то, что она не может родить мужу сына.

Кавита выходит из дома, расстилает коврик на жестких каменных ступенях и садится лицом к восходящему на востоке солнцу. Она поджигает пропитанный маслом гхи фитилек и тонкую палочку благовоний, закрывает глаза и молится. Ароматный дымок медленно поднимается в воздух, окутывая Кавиту. Она глубоко вдыхает его и, как всегда, думает о двух малышках, которых потеряла. Женщина звонит в миниатюрный серебряный колокольчик и тихонько поет мантру. Перед ее глазами встают лица дочек, она видит их маленькие тела, слышит плач и чувствует, как крошечные пальчики обхватывают ее пальцы. Каждый раз она слышит отчаянный крик Уши за закрытыми дверями приюта. Кавита позволяет себе раствориться в своем горе. Почитав мантры и поплакав некоторое время, она представляет, что с ее малютками все хорошо, где бы они ни находились. Уша предстает в ее воображении маленькой девочкой с двумя косичками, перевязанными белыми лентами. Мать ясно видит, что девочка улыбается, бегает и играет с другими детьми, ест и спит в приюте со всеми.

Каждое утро женщина сидит с закрытыми глазами в одном и том же месте возле дома до тех пор, пока буря чувств не достигает своего пика, а потом снова не успокаивается. Она ждет, чтобы дыхание выровнялось, а затем открывает глаза. Ее лицо залито слезами, а палочка благовоний превратилась в маленькую кучку пепла. Солнце оранжевым шаром встает из-за горизонта, и деревня оживает. Кавита заканчивает пуджу, прикасаясь губами ко второму серебряному браслету на запястье, пытаясь смириться с тем, что это единственное, что осталось у нее в память о дочерях.

Ежедневные ритуалы принесли ей покой, а со временем — даже частичное исцеление. Благодаря им она может прожить остаток дня, представляя себе Ушу в мире и спокойствии. И каждый день становится еще немножечко легче. Дни превращаются в недели, а недели — в месяцы. Озлобленность Кавиты на Джасу постепенно проходит. Еще через некоторое время она позволяет ему прикоснуться к себе и уже не отвергает ночью.

Забеременев снова, Кавита не позволяет себе думать о ребенке, как делала это предыдущие два раза. Она не обращает внимания на чувствительность груди и не трогает начавший расти живот. Даже Джасу она рассказывает не сразу. А когда мысли о зародившейся в ней жизни приходят на ум, просто смахивает их, как пыль, которую каждый день сметает с пола. Она научилась этому за многие месяцы, прошедшие со дня возвращения из Бомбея.

— Хорошо бы, наверное, съездить в клинику на этот раз, да? — говорит Джасу, когда она наконец делится с ним новостью. Кавита замечает в его интонации плохо скрываемую настойчивость.

В новой медицинской клинике в соседней деревне будущие мамы могут сделать ультразвуковое исследование и, как говорят, проверить состояние плода. Но понятно, что на самом деле все, кто обратились туда, хотели узнать пол неродившегося ребенка. Процедура стоит двести рупий — месячный заработок семьи с плантации. К тому же на поездку придется потратить целый день. Им придется отдать все деньги, которые они копили на новый сельскохозяйственный инвентарь. Но несмотря на все эти сложности, Кавита соглашается.

Она понимает: если результаты исследования покажут еще одну девочку, последствия будут разрушительными. Джасу может потребовать, чтобы Кавита сделала аборт прямо там, в клинике, если на это хватит денег. Или просто выгонит ее и обречет на вечный позор растить ребенка одной. Тогда она превратится в изгоя, как все деревенские бичари. Но даже перспектива стать отбросом общества не так ужасна, как тот, другой вариант. Она не может снова вынести родовые муки и взять младенца на руки только для того, чтобы его опять отобрали. В глубине души Кавита знает, что она этого просто не переживет.

Сан-Франциско, Калифорния, 1985 год

Сомер

Сомер сидит на краешке ванны, поставив голые ноги на холодный кафельный пол, и сжимает в руке до боли знакомую пластмассовую полосочку. Сквозь слезы ей видны две параллельные линии. Они такие же четкие, какими были восемь месяцев назад, когда она только узнала о своей беременности. Сегодня ребенок должен был родиться. Этот день мог стать для них с Кришнаном праздником. Но вместо этого она будет рыдать в одиночестве. Люди перестали выражать сочувствие спустя несколько недель после выкидыша. И единственными доказательствами того, что этот ребенок существовал, остались домашний тест на беременность, который она сейчас держит в руке, и чувство всепоглощающей пустоты, которую она ничем не может заполнить.