— Да. Утром и правда было тяжело. А уж бапу…

Рупа вспоминает прошедшую в центре деревни церемонию кремации. Отец упал на колени и заплакал, как только увидел их мать на погребальном костре. Его тщедушное тело сотрясалось от глухих рыданий. Никто из них не смог успокоить его. Видеть его страшное горе и полное отчаяние было для Кавиты невыносимо. Она не могла сказать, на что ей было больнее смотреть: на завернутое в саван тело матери или на обезумевшего от горя отца. Кавита была благодарна Джасу, который обнимал ее сильными руками, пока она рыдала как ребенок. Какое-то время все они просто стояли и смотрели на огонь, пока не погасли последние угли. Пандит собрал пепел маленькой лопаткой, ссыпал в медный сосуд и отдал им. Отец ничего не говорил и не ел с тех пор, как они пришли домой. Позже, когда Кавита обменивалась словами и объятиями с гостями, она поймала себя на том, что объясняла отсутствие Виджая так коротко, как только могла, хотя на самом деле ей хотелось кричать во весь голос. Нет, моего сына здесь нет, но здесь его деньги, они в этих гирляндах из бархатцев и конфетах с начинкой из пасты кешью!

— Да, — говорит Кавита, — очень тяжело. Я рада, что он уснул. Может, для него даже лучше, что память его подводит. Возможно, он уже и не вспомнит ничего, когда проснется.

— К сожалению, та часть его памяти, в которой хранятся воспоминания о ба, похоже, единственная, которая не дает сбоев. Это дорогого стоит, правда, — отвечает Рупа. — Только представь, когда они поженились, ба было шестнадцать, а ему — восемнадцать. Они прожили вместе полвека. Возможно, он и забыл, как жил до нее.

Кавита кивает в знак согласия. Она не может подобрать нужные слова, потому что вот-вот опять расплачется.

Этим утром река необычайно спокойна. Легкие волны на поверхности воды робко танцуют в первых лучах утреннего солнца. Яркие дорожки солнечного света контрастируют с темной водой, как ложащиеся на темное сари стежки золотой нити. Кавита останавливается у самой реки, и ее ступни погружаются в гладкую прохладную глину. Она пытается представить, каково это — погрузиться на глубину, не прогибаться под бременем забот, освободиться от ответственности, просто плыть, плыть… плыть… и исчезнуть.

Кавита знает, что в стоящем у ее ног медном сосуде с прахом уже нет души матери, но дочери хочется верить, что какая-то ее часть будет сегодня рядом. Мать оценила бы это спокойное утра. Кавита берет сосуд, обхватив руками его широкое основание.

— Ба, — мягко произносит Кавита и улыбается, понимая, что это, должно быть, дух матери дарит ей этим утром такое умиротворение. Только спустя годы после того, как Кавита сама стала матерью, к ней пришло понимание, как сильно выкладывалась ее ба, тихо и незаметно заботясь о них. Держа на коленях этот сосуд, Кавита думает о том, что вклад матери не пропал бесследно. Если мать сдается, сдается вся семья.

— Бена, — рядом появляется Рупа. Ее сари почтительно покрывает голову. — Он ждет нас. — Она кивает в сторону стоящего у неподалеку паромщика.

— Да. Идем.

Кавита медленно встает на ноги, словно боясь побеспокоить сосуд резким движением. Они двигаются вниз по берегу реки к паромщику. Он стоит по пояс в воде и чувствует себя в реке не хуже, чем на суше. На нем нет ничего, кроме набедренной повязки, а кожа загрубела от солнца. Руки и ноги у него тонкие, но мускулистые, все его тело будто создано для того, чтобы бегать по воде, вскакивать в лодки и грести. Кавита и Рупа усаживаются по обеим сторонам плота лицом друг к другу, а паромщик встает в центре между ними. Неторопливо двигая длинным бамбуковым шестом, он отталкивается от речного дна и управляет плотом. Кавита представляет себе прах других людей на дне реки. Останки чьих-то любимых и дорогих — отцов, матерей, сестер, детей — растворены в этой реке. Они доплывают до середины, и паромщик вонзает в песчаное дно свой бамбуковый шест как копье. Солнце уже полностью показалось над горизонтом и греет шеи и лица людей.

Они могли бы пригласить пандита, чтобы он прочитал слоки во время развеивания праха. Но сестрам захотелось отдать матери последние почести без посторонних. Они сошлись на том, что даже отца лучше не брать с собой. Целых два дня после кремации, которая прошла месяц назад, он все спрашивал, где его жена. Сестры не знали, как влияло на старика его помешательство, а иногда оно заботливо ограждало его от горькой правды. В конце концов они решили сказать ему, что мать поехала к сестре в соседнюю деревню и вернется на следующий день. На самом деле их тетка умерла еще несколько лет назад, но этот факт отца не смущал. Такое объяснение помогало дочерям поддержать его спокойствие в течение всего дня. На следующее утро он задал свой вопрос снова, и они просто повторили эту спасительную ложь, говорить которую становилось легче с каждым днем. Проходили дни, и отец постепенно вернулся к прежним повседневным жалобам на слабо работающий вентилятор на потолке или недостаточно горячий чай. Через несколько дней Джасу вернулся в Мумбай, а Кавита решила остаться подольше, чтобы совершить последний ритуал.

Кавита сдвигает крышку и наклоняет медный сосуд к сестре. Хотя в их семье нет сыновей и им не нужно соблюдать иерархию, Кавита проявляет уважение к Рупе как к старшей. Рупа просовывает руку в узкое горлышко сосуда и вытаскивает небольшую пригоршню серого пепла. Когда она медленно разжимает пальцы, часть праха тут же улетучивается с ее ладони от легкого дуновения ветра. Она опускает руку к реке и раскрывает ладонь. Через мгновение весь пепел оказывается на поверхности воды. Первую секунду он плывет по водной глади, а потом исчезает, сливаясь с рекой и всем, что она хранит.

Кавита тоже достает прах из урны и рассыпает его по воде. Это движение ей очень знакомо. Так она рассыпает по столу муку, чтобы катать чапати. Сестры смотрят на пепел, пока он не исчезает, и Рупа снова опускает руку в сосуд. Они по очереди достают по пригоршне, пока в погребальной урне почти ничего не остается. Потом, не сговариваясь, женщины берут медный сосуд каждая со своей стороны, наклоняют его над водой, и из него высыпаются остатки пепла. Тишину нарушает Рупа. Сначала она тихо всхлипывает, потом все сильнее, пока не начинает содрогаться от рыданий всем телом. Кавита обнимает сестру одной рукой, потом второй и не отпускает ее, пока та плачет. Вдвоем они смотрят, как последнее напоминание о теле их матери исчезает под водой.

Мумбай, Индия, 2005 год

Аша

— Здесь по-настоящему классный маллигатони.

Санджай сидит в ресторане, аккуратно сложив руки на столе и неотрывно глядя Аше в глаза.

По настоянию дадимы девушка согласилась пообедать с ним сегодня. Она не хотела оставлять бабушку одну после смерти деда, хотя знала, что скоро Санджай уезжает в Лондон. Как бы то ни было, не накрасив глаза, собрав немытые волосы в хвост, она сидит в ресторане хорошего отеля наедине с человеком, который ближе, чем кто-либо, подобрался к роли ее парня. Аша закрывает меню с ламинированными страницами.

— Хорошо, я его попробую, — говорит она. — Санджай, а что значит Уша?

Парень отрывается от меню.

— Уша? Это означает… рассвет. А почему ты спрашиваешь?

— Рассвет, — повторяет Аша, глядя в окно. — Так они меня назвали. Я пробыла у своих биологических родителей три дня до того, как они отдали меня в приют, но они успели дать мне имя — Уша.

Санджай откладывает меню и весь подается вперед.

— Так ты нашла их?

Аша кивает. Она еще никому об этом не рассказывала. Как только она произнесет вслух все, что узнала, эти факты станут неотъемлемой частью ее жизни.

— Я нашла их. Мы не встретились, но я их отыскала.

К столику подходит официант. Санджай делает заказ за двоих и отсылает его.

— Их зовут Кавита и Джасу Мерчант, — продолжает она. — Они живут в многоквартирном доме в Сионе. — Аша делает паузу. — И у них есть сын. Виджай. Он на год или на два младше меня. — Она ждет реакции Санджая, а он кивает ей, давая понять, что слушает дальше. — У них родился сын после того, как они отдали меня. И они оставили его, потому что он был мальчик, а…