В этих чемоданах было все наше имущество, — покачала головой дадима, вспоминая. — Мать так испугалась. Она не хотела, чтобы он возвращался. Темнота, огромный корабль. Не было никакой уверенности в том, что ему удастся отыскать этот чемодан или что он сможет переправить его к нам. Но он поплыл. Ему было всего четырнадцать, но он знал, что отец доверил ему быть главным мужчиной в семье. Мать плакала и молилась все время, пока его не было. Я начала думать, что же будет, если брат не вернется. Ведь мы уже оставили в Карачи бапу, а…

— И что же было потом? — спросила Аша.

— О, ему удалось. Для брата это стало потрясением, но он смог найти последний чемодан. И мы благополучно прибыли в бухту, — говорит дадима, махнув рукой в сторону воды.

— А что стало с твоим отцом?

— Бапу приехал к нам через несколько недель. Мы снова воссоединились после раздела страны. И нам повезло больше, чем многим, — дадима говорила все тише. — Правда, после переезда из Карачи отец изменился. Я думаю, у него болела душа из-за того, что пришлось покинуть город, который он любил, дело всей жизни, которое он построил с таким трудом. Он уже никогда не стал прежним, — уже совсем тихим голосом добавила дадима. Весь остаток пути они прошли молча.

Этим утром Аша завязывает шнурки в надежде услышать какую-нибудь историю о себе самой. Родители редко говорили о том, в каких условиях она родилась и как ее удочерили в Индии. А тогда, когда они что-нибудь рассказывали, это были одни и те же скудные подробности. Сразу после рождения ее отдали в приют под названием «Шанти». Она жила там до года. К этому времени в Индию приехали родители, усыновили ее и увезли в Калифорнию. Вот и все, что удалось узнать Аше о своем происхождении. Она не уверена, что дадима расскажет больше, но собирается с духом, чтобы спросить у нее об этом.

— Доброе утро, бети, — приветствует Ашу дадима, как только девушка заходит в гостиную. — Сегодня я не буду от тебя отставать, — улыбаясь, произносит пожилая женщина. — Эта противная боль в колене меня больше не беспокоит.

Аша замечает, что бабушка выглядит моложе, когда улыбается. Порой внучка даже забывает о том, что ее собеседница уже отнюдь не молода. Но тут дадима бросает какую-нибудь фразу о том, что они были первой во всем доме семьей, купившей холодильник, и к Аше возвращается осознание, что этой женщине уже многое пришлось пережить.

— Вот и хорошо. Я тоже готова. Это мне? — Аша поднимает блюдце, которым накрыта чашка горячего чая.

Ей никогда не нравился индийский чай, потому что он казался ей чересчур насыщенным и сладким. Но в фирменном чае дадимы есть что-то особенное. Нотки кардамона и свежих листьев мяты делают его идеальным для начала дня.

Стоит восхитительное утро. Воздух особенно бодрящий, и с океана на набережную дует легкий бриз.

— Ты впервые увидела Индию в двадцать лет, бети, — говорит дадима. — Что ты о ней думаешь? — Не дожидаясь ответа, она продолжает: — Знаешь, твой отец уехал в Америку, когда был не старше, чем ты сейчас. О! Он был совсем молоденький. Он и представить себе не мог, с какими сложностями ему придется столкнуться.

— Знаю. Он мне частенько рассказывает о том, как усердно учился на медицинском. Ему кажется, что я недостаточно времени трачу на учебу, — отвечает Аша.

— Учиться ему было нетрудно. Он всегда был сообразительным. Самый блестящий ученик в классе, капитан крикетной команды, всегда только лучшие оценки. Нет, мне не приходилось переживать по этому поводу. Я знала, что и в университете у него будет хорошая успеваемость. А вот все остальное… Он никого там не знал. Его мучила тоска по дому. Найти приличную индийскую еду не получалось. Поначалу люди не понимали его из-за акцента. Профессора просили его по два-три раза повторять ответы. Он терялся. Начал слушать аудиокассеты, чтобы научиться говорить как американец.

— Правда? — Аша пытается представить себе, как отец слушает кассеты и повторяет слова.

— Хан, да. Ему было очень тяжело. Когда он позвонил нам в первый раз, он рассказал о трех главных трудностях, но по мере того, как проходило время, он говорил об этом все меньше и меньше. Я думаю, он просто хотел уберечь нас от переживаний.

— А вы переживали?

— Хан, ну конечно! Это бремя каждой матери, которое она несет всю свою жизнь. Я буду волноваться за своих детей и внуков каждый божий день до самой смерти. Не сомневаюсь в этом. Это часть материнства. И это моя карма.

Аша размышляет над бабушкиными словами и какое-то время хранит молчание.

— Что-то не так, бети? — беспокоится дадима.

— Просто я сейчас подумала о своей матери. О моей, так сказать, биологической матери. Мне всегда было интересно, думает ли она обо мне, волнуется ли.

Дадима берет Ашу за руку и крепко держит, пока они идут дальше.

— Бети, — говорит бабушка, — уверяю тебя, не проходит и дня, чтобы твоя мать о тебе не думала.

Глаза Аши наполняются слезами.

— Дадима, а ты помнишь то время, когда я была совсем ребенком?

— Помню ли я? Ты что же, на самом деле думаешь, что я чокнутая, выжившая из ума старуха? Конечно помню. У тебя была маленькая родинка на лодыжке и еще одна на переносице. Да, вот эта. Она и сейчас у тебя есть. — Дадима легонько проводит по родинке кончиком пальца. — Ты знаешь, у нас считается, если у тебя есть родинка на лбу, то это значит, что ты рождена, чтобы достичь величия.

Аша смеется.

— Правда? В Америке это означает, что тебе до конца дней придется пользоваться кремом-корректором.

— А еще тебе понравился рисовый пудинг с шафраном. В тот день, когда тебя привезли, у нас был этот пудинг. И потом мы каждые два дня готовили новую порцию специально для тебя, — рассказывает дадима. — Отцу пришлось перестраиваться. Он привык, что все готовится специально для него, а когда появилась ты, то ты стала центром всеобщего внимания, — улыбается дадима. — О да, а как только мы уложили тебя спать, ты сразу свернулась калачиком и проспала так до самого утра.

— Дадима, — тихо произносит Аша, чувствуя, как сильно бьется сердце.

— Да, бети?

— Я… я думала о том, чтобы найти своих настоящих родителей.

Аша замечает едва уловимую перемену в лице пожилой женщины, тень, пробежавшую в ее взгляде.

— Я люблю маму и папу больше всех на свете и не хочу ранить их чувства, но… я думаю об этом уже давно, сколько сама себя помню. Мне просто интересно узнать, кто они. Я хочу разобраться в себе. А то моя жизнь похожа на шкатулку с секретами, и никто не может открыть ее, кроме меня самой, — вздыхает Аша и смотрит на море.

После очередной долгой паузы дадима отвечает:

— Я понимаю, бети.

Океанская волна разбивается о стену.

— Ты говорила об этом с родителями?

Аша отрицательно качает головой.

— Это больной вопрос для мамы. Она не понимает, и… для начала я хотела убедиться, что это вообще возможно. В Индии живет миллиард человек. А что, если они не хотят, чтобы я их находила? Они избавились от меня. Тогда им не нужны были дети, так с какой стати они захотят встречаться со мной сейчас? Может быть, лучше и не искать.

Дадима останавливается, поворачивается к Аше и берет ее лицо в свои морщинистые ладони.

— Если ты чувствуешь, что для тебя это важно, тебе надо их найти. У тебя особенные глаза, и ты сама тоже особенная. Ты видишь то, чего не замечают другие. Это твой дар. Это, бети, твоя карма.

Мумбай, Индия, 2004 год

Аша

— Куда идем?

Напустив на себя беззаботный вид, Аша задает вопрос, который не давал ей покоя с того момента, как Санджай позвонил ей три дня назад. Разглядывая молодого человека с заднего сиденья такси, она заключает, что не переоценила его привлекательность в день свадьбы. Его волосы еще влажные, и Аша улавливает легкий аромат мыла.