— Ули, я тебе все свои социальные переведу. Официально. Как за услугу.

— Ты чё? За какую услугу?

— Якобы ты со мной занимался в школе, подтягивал.

— Я? Тебя?

— Ну а как они догадаются? Я прямо сейчас переведу. До полудня идёт вчерашним числом. А сегодня ты меня больше не видел. Я — всё, пропал, умер. Там тысячи три будет социальных, всё, что у меня сейчас есть.

Ули шумно засопел размышляя.

— Так мне всё равно менять потом, выводить. Это уже не три будет. Ты мне всё равно торчишь, понял?

— Понял, — кивнул Рэм, словно Ули стоял сейчас перед ним. — Я перевожу уже. А очищенные скину продавцу.

— Ладно. На углу меня жди. Помнишь?

Рэм помнил про «на углу». Это было их местечко. На крыше полуразрушенного дома на улице Зимнего договора.

«На углу» его назвала очередная тёлочка Ули, рыженькая и смешливая.

Ули был худой, прыщавый, но с десяти лет помогал отцу с бизнесом, и деньги на девочек и выпивку у него были почти всегда.

Как и у Рэма — ему отец выделял на неделю то десять, то двадцать свободных, чтобы привыкал обращаться с деньгами. Отец говорил, что иначе хорошего торговца не вырастишь.

Из-за денег Рэм и Ули не то чтобы сдружились, но стерпелись друг с другом.

Ули тянуло к «богатой» жизни, Рэма — в трущобы. Эрго на девочек и приключения водились у обоих.

Без денег никакой жизни в Ярбурге просто не было. Но до знакомства с Ули Рэм и не знал, что девчонки из бедных кварталов за деньги соглашаются на такое, что не в каждой порнухе покажут.

Ули-то знал, как это бывает, когда в доме нет вообще никакой еды. И девчонками вертел как хотел. Мог подарить на вечер друзьям или загнать нагишом в холодную реку.

Рэм девчонок жалел и не одобрял слишком уж идиотские эксперименты, вроде тех же ночных купаний или секса на самом краешке крыши. Особенно в сухую грозу.

Конечно, Рэму и Ули было весело, когда сильный удар грома встряхивал полуразбитое здание, но девчонки визжали и плакали. И даже убегали с крыши.

Однако голод был очень противным дядькой, а пацаны — просто малолетними дураками, и девчонки продолжали по-собачьи таскаться за Ули.

Рэм вроде и не отказывался поразвлечься, но иногда срывался, и его всё бесило. И девчонки к нему не липли. Боялись, что ли?

Сейчас он смотрел с крыши на просыпающийся город и думал о том, что раньше Ули всегда знал своё место в их странной компании, а теперь Рэму приходится просить его о помощи. А он никогда ему особо не доверял. И вот как вышло.

А что, если кинет? Не придёт? Или, хуже того, сдаст полисам?

— Тлять, я с тобой всю ночь прое… ал! — выдохнул Ули, тихо подкравшись сзади. Он был в отцовской чёрной толстовке с капюшоном, заспанный, злой. — Ты мне торчишь, понял!

— Ты чего орёшь? — нахмурился Рэм. — Я тебя за язык сюда не тащил, ты сам согласился. Отдам, когда заработаю. Там зарплата — знаешь какая?

— Знаю, — огрызнулся Ули. — Ещё двести с тебя. Я комм опять скинул. Вдруг отследят твои последние звонки?

— Да не успели они. Полисы запросы в администрат с утра подают. Там закрыто.

— Это полисы не успели. А бандиты? — Ули упёр указательный палец в ладонь и крутанул его в неприличном жесте.

— Сам ты… — злое словечко Рэм всё-таки сдержал. Если не Ули, то кто ему сейчас поможет?

Ули из-за отца знал всю местную мафию по торговле девочками, детьми, документами.

Ну не подумал Рэм про коммуникатор. У него всегда был один, «белый», это Ули менял свои чуть ли не каждый месяц из-за сделок отца.

Ну а как иначе крутиться? Все эрго отец Ули проводил через малолетку, его ж не посадят, если накроют.

— Пошли, — Ули дёрнул Рэма за руку.

— А они меня не сдадут?

— А им зачем контору палить?

Рэм согласно кивнул и шагнул к узкой пожарной лестнице.

— Стой! — Ули дёрнул его за рукав куртки. — Снимай своё барахло, сильно приметное.

Он стащил через голову толстовку, и Рэм увидел воткнутый за пояс станнер.

Станнер был игрушкой очень недешёвой. И очень желанной для пацанов: не сканируется, и реальный срок за него не дадут. А пользы в драке вагон.

«Ладно, — подумал Рэм. — Всё равно в спецон со станнером не возьмут. Лучше так».

Он снял куртку и, прежде чем отдать её Ули, обшарил карманы. Ничего ценного там не нашлось — презерватив, жвачка с лёгким наркотиком, ковчег в палец длинной. Маленькая религиозная хрень на цепочке. Сестра подарила.

Рэм вспомнил белую взвесь пепла в воздухе. Почему пепел-то был такой белый? И переложил ковчег вместе с жвачкой и презервативом в карман штанов. А потом без сожаления протянул Ули куртку.

Приятель был прав. Куртка приметная. Дорогая. Городская молодь сразу же её опознает. Да и толстовка оказалась теплее: здоровенная, с длинными рукавами — самое то.

Ули поёжился — куртка была ему велика, а кожа псиорга плохо держала тепло. Ничего, он до неё дорастёт, если не прибьют. Наследный бизнес у Ули был человекозатратный.

— Можешь продать, вот и будет тебе 200 эрго, — Рэм оглядел приятеля скептически.

И понял по насупленной физиономии — не продаст. Ули тянуло к богатой жизни, а не к тому, что навязывал отец.

Похожий на отца и на крысу сын, в душе завидовал Рэму. Он хотел быть богатым торговцем.

А Рэм чего хотел? Да ничего. Только чтоб не убили.

Он вздохнул и стал спускаться по лестнице.

На крыше он чувствовал себя почти в безопасности, а вот городские улицы с восходом солнца постепенно превращались в ловушку.

Его могли узнать. Хорошо, что Ули надоумил про куртку.

Мрачные парни в подвале заброшенной школы — высших школ в городе за войну сильно поубавилось, подростки рано начинали работать — даже смотреть на Рэма не стали.

— Эрго есть?

Рэм в толстовке Ули, с капюшоном, опущенным на лицо, кивнул.

Голос подавать не хотелось. Будут перепрошивать социальный чип — всё равно узнают, кто он такой.

Он перевёл продавцу половину запрошенной суммы, так они договорились с Ули.

Остальную сумму за чип перечислит приятель. А хвост ему Рэм скинет уже на другой комм.

Увидев, что деньги пришли, парни успокоились и стали настраивать допотопный биосканер. Здоровенный белый ящик с площадкой биопрошивки, куда можно было засунуть даже башку.

— Руку пихай?

Рэм сунул руку в отверстие сканера по плечо. Так было надёжнее. Хотя перепрошивка возможна и на расстоянии, но сканер уж больно старый.

Руку защекотало, наверно, процесс пошёл. Рэм уже и не помнил, как это было в двенадцать лет, когда ему обновляли чип.

Чип завибрировал, и он поёжился.

Как только администрат отреагирует на запрос полиции, чип станет опасным. Даже перепрошитый, он биологически будет соответствовать данным Рэма. Полисы просто увидят, что теперь ему не шестнадцать, а двадцать один.

Для более серьёзной перепрошивки нужны другие деньги и нормальное оборудование. Эти дураки вряд ли даже в социальную базу его внесут. Битый возраст будет только на чипе. А полная идентификация сразу расставит всё по местам. Главное, слинять, не дожидаясь её.

Если полисы подадут запрос в десять утра, то к обеду администрат уже может выдать разрешение на социальную идентификацию.

А спецон сколько будет торчать на площади? А что, если до вечера? А ему куда прятаться?

А что если у полисов со спецоном всё договорено? Тогда Рэма просто передадут из рук в руки. И что? Тюрьма?

Он покачал головой. Да нет, на тюрьму он пока не набегал. Его просто придушат прямо в обезьяннике. И скажут: недосмотрели, подрался…

— Тащи назад.

Рэм вытащил руку. Потёр невольно — место, где был вшит чип, всё ещё чесалось.

Хорошо, что эти социальные штуки такие маломощные. По чипу идентификация возможна, только если носом уткнёшься в полиса.

Продавец вынул из ящика под столом полицейский сканер и поднёс к плечу Рэма.