А вот мастер-сержант с начальником станции смотрели с интересом.

Астахов даже себе не признавался, что ночью ему тоже пару раз хотелось кого-нибудь убить. Ну а Марвин этих намерений и не скрывал. И кино им зашло.

Разведчики отобрали самые жуткие кадры из архивов разных кораблей. Почему-то именно такие записи замполичи хранили особенно трепетно. То ли любили пересматривать на ночь, то ли коллекционировали?

Физические наказания на Юге были делом не то чтобы обычным, но мало кого удивляли. Если из-за каждого косяка затевать расследование и доводить до штрафбата…

Тем более что штрафбат на Юге, это вам не на Севере. На Юге штрафников бросали и перед десантом, и на зачистку по горячему «стеклу» после светочастотных ударов с воздуха.

Уборка трупов была в штрафбате праздником. Потому никто особенно и не жаловался на неуставные наказания, если не случалось откровенного зверства.

Иногда истории с избиениями всё же вскрывались, и доходило до военного суда. Хотя и суды, под предлогом военного времени, старались такое замять.

Кадры избиений, отобранные разведчиками для фильма, были и объёмными, со спецэффектами, когда казалось, что в зале ощущается даже запах горелого мяса, и плоскими чёрно-белыми, с контрольки.

И ведь непонятно, какие страшнее. В чёрно-белых присутствовал особо убедительный натурализм.

— Вот так уже не надо: чтобы под углом и полосами. Оно потом если и срастается — жуткие такие шрамы, — громко просвещал Астахова Марвин. — О, глянь! А это уже откровенный садист!

— Вот попадись мне этот капрал, я вполне мог бы и электробичом, — усмехнулся Астахов. — Надо же, скотина какая пёстрая.

— Ничего, вот подерутся ещё раз наши ташипы, я тебе мастер-класс устрою. — Марвин похлопал по спине сидящего перед ним Макса. Прошипел ему на ухо: — Да не дрожи, я, может быть, пошутил! Ха-ха!

— И ты считаешь что вот так — лучше, чем на Севере? — Кино Астахова не убеждало, скорее злило. — Добрым словом…

— …И дубиной можно сделать гораздо больше, чем добрым словом! — весело согласился Марвин. — Да ты не косись на меня. Обычно всё не так зрелищно. Но шрамы чаще всего остаются, да. Ну, а как? У них же ума поначалу совсем нет. Они же вообще не думают, что будет, если они накосячат. Это же космос! Станция! Да просто утечка воды — и то могла быть опасной. Вот о чём твои думали? Зачем они всё это устроили? Надеялись, что им весело будет? Я вот прямо обрадуюсь? И спасибо скажу? А?

— Понятия не имею, — насупился Астахов.

Он знал, что первые лет пять новобранцы вообще обычно не думают. Ни чем.

— Так ты спроси? А, ташипы? — Марвин шлёпнул по браслету, вырубая воспроизведение фильма. — Вы о чём думали? Вообще думали хоть немного вперёд, а? Вот сержант считает, что бить вас не надо, а вы способны хоть что-то просто так понимать?

Понимания Марвин не нашёл. Курсанты затаились каждый в своём кресле и молчали, как мыши.

— Ну, видишь? — спросил он Астахова. — И толку, что ты гуманизм проявил? Им теперь ещё три дня мучиться и эту мысль в карцере думать. А послушал бы ты меня, сейчас бы у них только спина болела. А у них совесть болит. А этого им не надо. И они сейчас ищут отмазки, чтобы от нас с тобой оправдаться. Что мы с тобой — два козла джангарских, а они — герои все в белом. Так что, Астахов, учись работать так, как они понимают — руками. Иначе они на тебя же потом и кинутся, умные и все в белом.

Мастер-сержант покачал головой.

Убить человека он мог. Избить связанного?..

— Ну, тогда в карцер ташипов, — развёл руками Марвин. Он встал, чтобы курсанты видели, что теперь он обращается к ним: — Видели, что я с вами в следующий раз сделаю, хэдовы дети? Вот идите и осмысливайте! Вам просто повезло, что курсант живой остался. С гуманизмом Астахова вы пошли бы в штрафбат. Я вам потом ещё про штрафбат кино покажу!

Астахов вздохнул. Ну, вот что? Что делать с этим безумным Югом?

Марвин прав, если бы Рэм погиб, и замять эту историю не удалось, пошли бы в штрафбат.

Ну, кто ж так демонстративно убивает ближнего своего? Со скотчем и почти что под камерами?

Да и с Рэмом проблема не решена. Кому-то на грунте очень нужен его труп.

Хорошо, если Берг разгонит грунтовых крыс, и неведомый убийца затаится. А если — нет?

Сержант по личному составу Валенштайн (на Севере таких называли капралами) прибыл на станцию следующим утром.

Астахов читал, что Армада Империи вышла своими корнями ещё из наземной армии Земли. Даже некоторые звания почти соответствовали. И до самой хаттской войны в привычной цепи: боец-сержант-капитан-генерал-адмирал — было множество переходных звеньев.

Часть званий сохранилась и сейчас, но они стали нефункциональными, наградными, вроде лейтенантов. Часть превратилась в наследственные, для привилегированных семей — контр-адмирал или рейд-лейтенант.

Только у алайцев и сейчас были в ходу все эти полузабытые полковники, майоры…

Теперь уже непонятно, какие функции они могли выполнять. В простой цепи низшего звена: боец-сержант-капитан — не было лишних звеньев.

Удобство командования обеспечивали стандартные схемы ведения боя, которые пакетом доводились до каждого бойца, мгновенно активировались у него на браслете.

Сержант видел на схеме маячки всех своих бойцов, капитан видел маячки всех своих групп.

Всё было просто и ясно. Это доказала хаттская война с её «паутиной» командования, когда приказы передавались практически моментально, одними номерами схем реагирования. Теперь так умели и люди.

У людей был только один «предел», которого не было у машин: в подчинении сержанта по личному составу могло находиться не более ста пятидесяти бойцов.

Наблюдать-то он мог и за большим числом, а вот вникнуть в жизнь каждого, понять, чем он дышит, уже не мог.

Потому на корабле обычно имелось несколько сержантов по личному составу и один старший сержант, занимающийся наймом и глядящий на своё хозяйство с высоты полномочий заместителя капитана.

Сержант Валенштайн даже не мечтал дослужиться до заместителя капитана. Он всю жизнь трудился винтиком в схеме боец — сержант, и это сказалось на нём даже внешне.

Валенштайн был лупоглаз, остронос, тонконог, а разговаривая, чуть наклонялся вперёд в показном усердии.

Когда он представился Марвину и «клюнул» глазами стол, Астахова осенило — вальдшнеп!

Он всего один раз уронил это прозвище в буфете, и даже поначалу забыл про него, но потом с удивлением услышал его сначала от техников, а потом от курсантов.

Вот так новоприбывший сержант превратился в Вальдшнепа.

Следом, однако, прибыл психотехник, и мастер-сержант эту шуструю птицу из виду упустил. А зря.

Психотехник был злом известным и проверенным. И пока Астахов и Марвин отпаивали его коньяком и убеждали, что все виновные давно признались, раскаялись и ознакомительной беседы будет достаточно, Вальдшнеп успел навести военный порядок во всём центральном коридоре.

На стенах были развешаны «Правила внутреннего распорядка». Курсанты ходили в туалет и в столовую строем. У входа в их каюту стоял назначенный Вальдшнепом дежурный. И даже постели заправлялись по команде…

Астахов был потрясён, что всё это Вальдшнеп успел сотворить примерно за два часа их с Марвином попустительства. Но отыгрывать назад было поздно.

Вальдшнеп для курсантов был «присланным начальством». А авторитет начальства в том и состоит, что если кто-то успел навалять дурака, остальным приходится соответствовать.

В спецоне люто ненавидели весь этот казарменный бред, но Вальдшнеп оказался армейским сержантом и порядок любил трепетно.

— Зато за драки курсантов теперь отвечает он, — ухмыльнулся Марвин, когда Астахов посетовал ему на новичка. — Вот пусть он с ними в следующий раз и смотрит кино про штрафбат.

Астахов представил чистенького подтянутого Валенштайна, наклоняющего клювик к голопроекции колоритной горы трупов, и без стеснения заржал.