Найджел уводит меня в центральный коридор. Оттуда виднеются этажи с аркадами. Все они между собой разные по форме и оформлению: оттенками синего мерцают гирлянды из камней, нанизанные на плотные нити по тону. По главной высокой лестнице шагают покровители.

Мой взгляд падает на девушку в белых облегающих штанах с сине-золотым узором и атласной блузке с вырезом на спине. На тонкую шею подвязан васильковый плащ, развивающийся в такт её быстрой походке.

Я не интересуюсь у Найджела, кто она, так как почти все выглядят здесь идентично и не выделяются особой роскошью.

— Понравилась? — спрашивает с насмешкой Найджел.

— Буду надеяться, что не попаду в сфере Голубой Бирюзы. У тебя уродливая душа, — говорю равнодушно.

— Ошибаешься. Я такой только с тобой и Бертран.

Мне удаётся сдержать вспыхнувший гнев из-за усталости, появившейся, пока мы поднимаемся по лестнице, но я бросаю на него недоброжелательный взгляд.

Моя комната среди сотни других, на втором этаже. Я открываю деревянную стрельчатую дверь. Единственное крохотное окно, через которое я смогу просунуть лишь голову, запускает внутрь свет. На туалетном столике стоит убогий настольный канделябр со свечами и зелёно-синяя шкатулка. У изножья кровати располагается мраморный столик с вазой того же материала. Пол забит тёмно-синим ковровым покрытием, в углу располагается стул с деревянными ножками, сиденье и спинка которого обиты голубой, почти белоснежной крупноузорчатой тканью.

«Это новое начало», — пытаюсь себя убедить. Рой мыслей надоедливо жужжат, оставляя после себя колючие укусы. Начало всегда приходится тяжело. Я могу закричать — ничего не изменится, ударить Найджела — тоже, сбежать — тем более. Я приду к одному концу: я должна войти в роль, показаться привыкшей, показаться своей.

— Сними грязные тряпки и смой с себя пот, — язвит покровитель, зачёсывая пригоршнями густые волосы и брезгливо морща нос. Я киваю в знак согласия: на большее у меня просто нет сил. — Джюель с тренировки, поэтому невероятно злая. Не испорть свою первую встречу с мамочкой, — добавляет он.

У меня внутри всё переворачивается. Найджел выходит, громко хлопнув дверью. Он явно не доволен тем, что не смог вывести меня из себя. После Найджела входит длинноволосый мужчина. На его лице не вздрагивает ни один мускул, когда он заговаривает:

— Пройдёмте со мной.

Одежда спереди казалась закрытой, но спина мужчины полностью оголена. Я не спеша иду за длинноволосым.

Он пропускает меня в душ. Стены здесь намного у́же, чем в сфере Чёрного Оникса. Кабинки маленькие, поэтому их в два раза больше. Прерывающийся шум воды очень раздражает. Здесь витает смешанный запах мыл и гелей. Я вдыхаю аромат карамели, алое и какой-то едкий… как бензин, будто кто-то пытается смыть этим запахом самого себя.

Я захожу в свободную кабинку, смываю с себя липкий пот. Вода навязчиво стекает по подбородку, а затем щекочет живот. В зеркале я вижу пыльный снежный сугроб в виде моих волос, щёки стали неестественно впалыми, небольшие ссадины — неразлучным украшением. Горячая вода заставляет мелкие, но болезненные царапины пульсировать, выпуская крохотные капельки крови. Я смотрю в глаза Милдред, замечаю суровость. Чем ты становишься, несчастная девчонка?

Вина обуревает меня, как холодный ветер. Смерть хранителя не выходит из головы.

«Убийство», — в уме шепчу я. Внутренний голос такой сухой и безжизненный, что мне немедля хочется выпить душевой воды. Так бы я звучала, если бы поспорила с Найджелом?

Я занимаю мысли музыкой. В детстве, особенно в самый разгар перехода от девочки к девушке, я много капризничала, нервировала всю школу, весь город, драгоценную бабушку. И получала мучительную отдачу. Однажды к нам приехали люди, едва не задевающие макушками потолок, обсуждали с бабулей мои проблемы и многочисленные жалобы жителей. К счастью, у бабушки были знакомые в том страшном месте, она объяснила нелёгкую ситуацию: Милдред без родителей, ей нужно пропитание, одежда, учёба. Нас оставили. В этот день бабушка впервые накричала на меня и больно оскорбила. «Твои проблемы, ты их и решай», — пробубнила она, оставшись без сил после того, как грязно отчитала моё поведение. Я побежала в свою комнату, заплакала, закричала. Заложница собственных страданий. Летом я не выходила из дома, закрылась ото всех, плакала каждую ночь и каждое утро, мычала грустные мотивы, запечатлевшиеся в памяти после проигрывания пластинок с классикой. Страданиям пришёл конец, когда Айк появился на пороге спальни и вытащил меня из постели. Тогда он был семнадцатилетним юношей с проколами в ушах и уродливым металлом в носу, который я нещадно желала дёрнуть. Мы были братом и сестрой, советниками друг для друга, спасательными кругами в океане жестокого мира, и бабушка чествовала его: только этот человек мог держать меня в узде. Он заполнял образованную отсутствием мамы и папы сквозную дыру своей заботой и любовью, своим живым вниманием.

Я тихо напеваю любимую спокойную мелодию Эйнауди «Nuvole bianche». Пластинки с его музыкой мне подарил лучший друг: он знал — иногда это приносит мне умиротворение. Я мысленно зазубрила удары клавиш фортепьяно, редко, но с болезненным чувством вспоминала мотив музыки, плыла на белых облаках. Сейчас я перенесла себя на пушистые небесные подушки, ощутила, как отрываюсь от мира. Так не хочется возвращаться, снова видеть своё отражение.

В чехле, который мне дал Найджел, я достаю одежду. «Схватил то, что ближе было». Белая юбка, топ с висячими рукавами и сапоги до колен. Мои ноги смотрятся длиннее в этой обуви. Если я слегка склонюсь, в том, что я надела юбку не будет смысла.

Посыльный ожидает меня снаружи.

— Что-то ещё? — спрашиваю я. Встреча с Владычицей, встреча с мамой.

Нам приходится подниматься на девятый этаж, как сообщает длинноволосый. Он мгновенно переносит нас в тихий коридор, когда я округляю глаза. Ещё бы не перенести. Я бы даже до пятой лестницы не доползла.

Дверь из голубой бирюзы сравнима с воротами замка: такая же высокая. В углу «адского портала» прикреплены три больших камня: оникс, аметист и бирюза. В таких мелочах проявляется пренебрежение к другим сферам, присвоение звания божества, кристаллическая циничность.

Словно учуявшие, четверо посыльных шустро открывают тяжёлые двери, и я не успеваю их остановить. Длинноволосый исчезает, будто его здесь и не было. Мне моментально хочется за что-то ухватиться, что-то сжать в руках, но я могу стиснуть только кулаки. Не позволю себя скованной походки и вид неуверенной девчонки.

Огромный зал превышает площадь тронного зала Владыки Флавиана. Справа протягивается аркада стрельчатых окон, они запускают максимум света в помещение и демонстрируют панораму затуманенного двора. С потолка свисают два ряда миниатюрных канделябров, напоминающие свинцово-чёрных атакующих пауков.

Издалека я вижу нескольких покровителей. Один из них восседает на чёрном троне. Я шагаю к шипованному седалищу, эхо разносит стук небольших каблуков. Негромкие разговоры власти вдруг прекращаются. По бокам от Владычицы стоят двое посыльных, не смеющих поднять взгляд. На секунду мне даже кажется, что они не дышат. Я не решаюсь посмотреть на неё вблизи, рассмотреть.

Никакой слабости. «Не переживай», — лукаво проговаривает Айк. «Что за гены», — звучит бабушкин горестный баритон. «Смотри», — велю я.

— Приветствую, Милдред, — слух режет женский голос. Слащаво-ядовитый, авторитетный. Голос мамы, того милосердного ангелочка на фотографии. Этот человек был постоянным гостем моих ночных грёз.

— Приветствую, — произношу холодным тоном. Я немного склоняю голову, заглядываю в её глаза. В собственные глаза. У неё те же белесые волосы, длина рассыпается по трону (он будто оброс сталактитами). Бледная кожа и пухлые красные губы являются нашим козырем: даже бабушка имела такую ясность лица в молодости, как и мы с матерью. Я увидела себя со стороны. Наша схожесть неземная. Но её эмоции мне совсем незнакомы: алчность, надменность, бесчувственность, морозная стужа овеяла веки Владычицы.