— Так бы и сделал. Ах, как жаль, что мне запрещено! — он с ликованием расправляет руки, точно пуская в объятия возможность поиздеваться надо мной.

— Чем я вам не угодила и почему я этого заслуживаю? Дело в Джюель Бертран? Не можете навредить ей, поэтому взяли боксёрскую грушу поменьше?

— Не повышай голос! — рыкает хранитель. Он взмахивает рукой, словно отгоняя вокруг себя нежелательных насекомых, и моё тело непослушно поднимается и приземляется спиной на бетон. Я издаю сдержанный вопль. Из легких, будто весь воздух выбили.

— Ещё? — с утверждением спрашивает хранитель. Я не в состоянии даже язвить безжалостному защитнику сферы.

— Я хочу, чтобы ты подтаяла, а не превратилась в воду. Вставай, не придуривайся!

— Я чело… — начинаю я, но боль даёт о себе знать.

— Как жалко, Милдред. Как жалко.

Голова неимоверно трещит. Он ударил меня. Я ухожу в темноту.

— Проснись и пой, — будит голос похитителя. — Я решил дать тебе поспать, чтобы боль поутихла.

Он стоит совсем рядом в звериной клетке, от него смердит одеколоном и жареным тестом.

— Что на этот раз? — выдавливаю я.

Хранитель без разговоров пинает меня в живот.

— Ты свободна. Если ещё хоть раз навредишь Алисии, ты будешь мертва.

По их меркам мои пытки были ничем, но он неплохо продемонстрировал силу хранителей природы, жизни и Земли. Ренегат умирает вторым. Но кто первым переступает порог загробного мира, если таковой существует?

Я ползу к выходу и еле-еле поднимаюсь, удерживая свой вес на прочной ручке засова. Камеры для пыток: их здесь сотни, простирающиеся по обеим сторонам тёмного коридора.

Я подмечаю выход из этого ада и, похрамывая, бегу к нему, только чтобы сзади никто не схватил меня за волосы или за ворот рубашки и не потащил обратно. Мои вздохи и шаги громко раздаются по лестнице и это единственное, что нарушает гробовую тишину этого места. Тихим оказывается весь замок: покровители отправились сокрушать.

Я плюхаюсь на свою мягкую кровать. Впервые я так рада видеть свою комнату с момента прибытия.

Как только я планирую уснуть или отдохнуть, ко мне входит Грэм.

— Отдыхала? — он слегка запыхавшийся, засовывает свой меч в ножны и откладывает на ониксовый столик возле входа.

— Только собиралась, — тихо говорю я. Стыдно, насколько плохо получилось скрыть свою слабость. Как такую невероятную боль вообще можно утаивать? К тому же я надорвала все трещины на теле, заставила каждую ссадину неумолимо пульсировать, пока доскакала до спальни.

— Кто это был? — Грэм садится на кровать.

— Я не знаю… Я… Хранитель сферы Чёрного Оникса.

— Когда наши хранители такими стали?

— Алисия.

— Это не Алисия. А её мать.

— О, ещё лучше, — я шиплю, пока отползаю на подушку.

— Мы ничего против них не сделаем, — говорит учитель.

— Это так…

— Я позову Яфу, она поможет тебе переодеться и нанести мазь на раны.

— Спасибо.

— Выздоравливай, — кивает покровитель и мгновенно исчезает.

Через пять минут ко мне входит Яфа с улыбкой на лице. Девушка тут же хмурит брови, когда осматривает меня, а после — заплетает волосы в хвост на затылке.

— Нехило тебя потрепали. За что?

— Просто так, — саркастично говорю я. — Меня ненавидят.

— А с Грэмом вы разве не сдружились? Он защищал тебя от нашей страшной власти.

— Это ничего не значит. Своё ружьецо нужно держать в кармане, где его достанет только смелый.

Яфа вопросительно смотрит на меня, но потом сосредоточенно принимается стягивать с меня кофту. Она наносит мазь на всю спину и велит лежать так несколько минут, чтобы та впиталась. Я указываю ей на больное колено, царапины на ладонях и правом предплечье, и она шустро выполняет каждое действие.

— Завтра утром я помогу тебе принять душ. Выспись, — говорит девушка.

— Ты помогаешь мне, потому что тебя об этом просил Грэм. О каком сотрудничестве шла речь? У вас есть какая-то история?

— Есть. Но не любовная, — она весело фыркает и покидает меня.

***

Пока я была в лежачем состоянии, меня навестил Вермандо, принёс еды и пожелал поправиться.

Спустя три дня я, наконец, в расцвете физических сил. Чтобы поскорее покончить с этой сферой, я должна больше практиковаться и дочитать историю. Это я и собираюсь сделать.

Достаю из-под кровати тяжёлую книгу, кидаю на подушку и в пугающем предвкушении открываю нужную страницу.

Я возвращаюсь в то же место — просторное поле. В самой дальней роще тихо щебечут птицы. Солнце тускло освещает эпицентр вспышки, точно грустит об утерянных жизнях жертв. Кажется, что запах горелой плоти будет витать здесь ещё многие столетия, а эту территорию никто так и не заселит.

Во мне загорается желание прикоснуться к траве, почувствовать запах прошлого. Но кому везёт её коснуться — это мужчине крепкого телосложения, с отросшей щетиной и чёрными, как две оливки, глазами. Руф сжимает в кулаке траву, медленно подносит её к лицу, раскрывает ладонь и с печалью смотрит на изувеченную зелень. Он резко встаёт и зло встряхивает рукой: трава рассыпается за его спиной, кружась по ветру.

Мужчина поднимает взгляд в небо и что есть силы вопит. Моё сердце с ужасом замирает: столько боли в его крике.

— Старания моего отца не должны быть напрасными. Эти чудища сгинут, все до единого, — он скалит зубы и, вращаясь вокруг себя, смотрит в небо. — Все!

Его разъярённый дьявольский крик слышен, наверное, во всей стране, в каждом укромном местечке и закоулке; он разгоняет близ сидящих в рощах птиц. Разговаривает с небом в точности как Касьян.

Руф делает несколько глотков из стеклянной пузатой бутылки. Судя по его физиономии, он пьёт что-то очень крепкое.

Видение сменяется, Руф расплывается и становится коричневым пятном.

Появляется необычная итальянская роскошь тех времён.

В просторной гостиной дворца буквой «П» протягивается стол, покрытый белой скатертью. Некоторые итальянцы сидят за столом, поедая аппетитные яства, есть и те, кто стоит, потягивая вино или беседуя о насущных темах, актуальных в эпоху Возрождения. Девушки оживлённо смеются, изящно прикрывая улыбку ладонью. Они облачены в пышные платья оранжевых, зелёных, красных оттенков.

— Знаешь, у кого я купил тот засахаренный миндаль? — рыжеволосый мужчина ухмыляется своему собеседнику и направляет на него серебряный бокал.

— А ты скажешь! Только лепетать языком умеешь.

— Если выпьешь со мной, — рыжий оглядывается по сторонам и понижает голос, — я расскажу, друг.

На столе имеются сотни аппетитных блюд, некоторые из них в наше время уже давно не готовят. И тех, что я знаю — фазан с хрустящей корочкой. Однажды мы с Айком отмечали рождество с его бабушкой, и она стряпала это прелестное блюдо.

Помимо фазанов, здесь есть мясо куропатки, курицы, ветчина, жаркое и много-много сладостей и фруктов в сахаре.

Напротив пира на главной стене — золотой иконостас высотой в три метра. Под самими иконами стоят книги. Вдоль стены с небольшим окном девушка случайно задевает дубовые бочонки с вином подолом своего убранства. Её спутник берёт её под руку и уводит подальше, чтобы не вывернуть ёмкости и не разлить напиток на пол.

Мои глаза тянет к входу во дворец. Одетый, как настоящий принц, Руф с улыбкой на лице приветствует гостей. Мужчина заговаривает с хозяином.

— Я внёс для этого праздника сто лир. Мне позволено здесь быть, — противоречит он.

— Наворовал? Я слышал, что ты беден как чёрт.

— Разве так важно, откуда я взял деньги? Они уже ваши в любом случае. Я многим жертвовал, чтобы попасть на этот вечер. Прошу, не отбирайте такую возможность.

От Руфа веет скромностью, уверенностью.

— Да иди уже, иди, — язвительно отмахивается хозяин.

— Прошу меня простить, но могу ли я лично поблагодарить вашего сына за такое восхитительное пиршество?

— Чертёнок, — шепчет хозяин, — оставь благодарности на бумаге, он не общается с таким оболтусами.

Наконец беседа прекращается и Руф продвигается в зал, ближе к столу. Его взгляд немного рассеянный: он никого здесь не знает.