— «Приказ № 87. Сержанта 25-го мотострелкового полка, первой роты третьего батальона Леонида Ивановича Жигалова демобилизовать досрочно. Кроме дорожных расходов, выдать ему месячное довольствие из расчета на двух человек. Командир дивизии генерал-майор Попов».

Офицеры еще раз поздравили Леонида и оставили нас наедине со старшиной.

— Точка, Жигалов, — сказал старшина. — Получается, я был прав, когда говорил тебе: вот она, настоящая русская девушка! — Ничего такого, пожалуй, он раньше не говорил, но какое это имело теперь значение? — И сама, сама всего добилась, чертовка! Явилась прямо к замполиту, да еще вместе с отцом…

Перевод Ю. Герта.

С ним я познакомился в Чойбалсане, точнее, даже в его пригородах… Раньше этот город назывался Баян-Тюмен, стоит он недалеко от советско-монгольской границы…

До Чойбалсана тянется нормальная железная дорога, по которой тяжело и мощно мчатся товарные составы, комфортабельные пассажирские поезда, рассекая тугой теплый воздух монгольских степей. А дальше — на юг Монголии — убегает узкоколейка, по которой снуют проворные «кукушки».

На земле бушевала война и еще не было видно конца этой войне, и потому мы, новобранцы, с молчаливым удивлением вступили на землю загадочной и неведомой нам Монголии. И еще больше удивились мы тому, что там, вблизи Чойбалсана, нам приказали вырыть противотанковый ров.

Монголия была верным другом нашей страны, а до Японии или Маньчжурии от Чойбалсана — тысячи километров, и мы были уверены, что этот ров нам велели копать просто в учебных целях и для закалки, ведь мы только-только надели солдатскую форму. Но для такой безобидной цели нормы земляных работ были слишком велики, а требования командиров очень жестки. И земля Монголии, на которой стоял низкорослый, сонный Чойбалсан, была каменно-твердой и желтой, как степная трава в разгар лета.

А вокруг только просыпалась весна. К земле косо летели холодные долгие дожди; мы жили в палатках из тонкого брезента защитного цвета, питались под открытым небом у новеньких походных кухонь, которые только на наших глазах начинали чернеть, обретая бывалый вид. Так что и на работе и «дома» мы промокали, мерзли. И каждый из нас страдал, осиливая непривычную, казавшуюся нам надрывной работу, при любом движении чувствовал свое тело, переполненное усталостью, и особенно спину, простуженную и опухшую от бесконечных уколов — то против чумы, то против холеры, то против еще каких-то многочисленных напастей.

Моим напарником оказался Ашим Сеитов — парень необычайно выносливый, сообразительный и молчаливый. Был он невысок, крут в плечах, и его лицо, цвета молодой меди, всегда оставалось неподвижным и холодным. Никогда Ашим не жаловался и не радовался. Рядом с ним я выглядел мягкотелым, хрупким, полным сомнений, и потому я проникся к этому парню сначала уважением, а потом и угодливой покорностью, как к человеку, от которого целиком и полностью зависела моя жизнь. Подражая Ашиму, я старался только работать и молчать.

И все же один раз Ашим вышел из себя.

Во время нашего отсутствия соседи по земляным работам взяли лопату Ашима и нечаянно разбили ушко для черенка. Ашим потребовал от соседей целую лопату взамен своей поломанной. Те рассмеялись ему в лицо, а одни из них даже оттолкнул Ашима… И тут Ашим молниеносно взмахнул два раза ребром ладони, и здоровенные парня, еще секунду назад смеявшиеся Ашиму в лицо, осели на дно рва. Ашим невозмутимо, по-хозяйски выбрал себе лучшую лопату и как ни в чем не бывало приступил к работе.

Парни через несколько минут пришли в себя, поднялись с земли, потирая рубцы, вздувшиеся на шеях после ударов Ашима, и, косясь на него, смирно начали копать…

Через месяц мы расстались с Ашимом, а осенью опять сошлись в одной караульной роте, уже в другом монгольском городе — Егодзер-хите. За лето противотанковый ров протянулся и сюда.

В один из жарких осенних дней к месту нашей «обороны» подъехал верхом комдив в сопровождении офицеров. Один из них вел в поводу незаседланного жеребца гнедой масти. Скоро мы узнали, что жеребца почему-то звали Тузиком, что был он трофейный и строптивого нрава: ни секунды не стоял на месте, играл, взбрыкивал, норовил вырваться, так что о седле и говорить не приходилось.

Я заметил, что, увидев Тузика, наш Ашим разволновался, он пристально смотрел на жеребца, потом бросил работу и вылез из рва. Вытерев руки о зад, Ашим уже, явно волнуясь, направился к жеребцу. Наш комбат, только что отрапортовавший комдиву, заметил, что Ашим без разрешения приближается к группе офицеров, и хотел было окликнуть его, но тут на Ашима обратил внимание комдив.

— Что, солдат, нравится жеребец? Узнаешь хорошего коня?

Ашим, видно, забыл от волнения, кто его спрашивает, он совсем по-граждански кивнул и подошел к Тузику, протянул руку к поводу… Жеребец своенравно выгнул шею и вздыбился. Комбат проворно отскочил в сторону и закричал на Ашима. Все во главе с комдивом рассмеялись.

Ашим опять приблизился исподволь к Тузику, неожиданно он схватил повод у самой его морды и повис на нем.

— Разрешите объездить его? — обратился он к комдиву.

— А что, тебе приходилось ездить на таких дикарях?

Ашим снисходительно улыбнулся.

— Да что вы, товарищ генерал, какой он дикарь?! Он сто раз объезженный, — сказал Ашим, показывая на белую шерсть на холке жеребца. — Просто он немного отвык от седла да еще с жиру бесится.

Комдив одобрительно посмотрел на Ашима.

— Верно говоришь. Но выездить его надо по-кавалерийски… Хотя давай, бери его к себе на учебу. Ты казах или киргиз?

— Киргиз, — соврал Ашим. Комдив мог не знать, что уйгуры не хуже управляются с лошадьми и могут объездить любого коня, и Ашим боялся, что генерал переменит свое решение.

Ашим попросил всех отойти подальше, полностью прибрал повод и, улучив миг, вскочил на Тузика. Жеребец встал на дыбы, закрутился на одном месте, и в какую-то секунду я почувствовал, что вот-вот он намеренно повалится на спину, чтобы освободиться от седока. Но Ашим был начеку, каким-то образом ему удалось поднять жеребца в галоп, и скоро они скрылись из виду. Генерал поднес к глазам бинокль и восхищенно сказал:

— Настоящий джигит. Он из этого Тузика сделает человека!

Мы встретили Ашима чуть ли не аплодисментами. Было видно, что прыти Тузику он заметно поубавил.

— Как думаешь, Сеитов, уморил ты его или еще нет? — спросил генерал, уже знавший фамилию Ашима.

— Никак нет, товарищ генерал, не уморил! — ответил возбужденный скачкой Ашим. — Для него это мелочи, только сразу нельзя долго гонять, жир может расплавиться…

Некоторые рассмеялись, услышав, как Ашим объясняет комдиву, но многие из нас поняли его правильно: разнеженные, нетренированные кони при резкой нагрузке часто не выдерживают.

Комдив тут же спросил Ашима, не желает ли он быть у него коневодом и заодно заниматься с Тузиком. Ашим, еще не совсем усвоив армейскую субординацию, вопросительно посмотрел на своего непосредственного начальника — командира роты: как, мол, отпустите меня к генералу? Ротный смутился и поспешно сказал:

— Рядовой Сеитов, выполняйте приказ товарища генерала!

Заручившись разрешением своего командира роты, Ашим решил, что теперь ничто не мешает ему согласиться на предложение комдива, и он расцвел, как ребенок.

— Да я, товарищ генерал!.. Я вам из этого Тузика не коня — птицу сделаю!

Так мой молчаливый и диковатый напарник по работе вызвал зависть и восхищение всех новобранцев и уехал прямо в свите генерала на сказочно красивом Тузике.

И еще раз встретились мы в Егодзер-хите, но уже при более печальных для Ашима обстоятельствах.

Он вернулся в нашу караульную часть на следующее лето, отсидев десять суток на гауптвахте. Оказывается, все это время он только и занимался тем, что выезжал и холил генеральского Тузика.

И в один прекрасный день, в наказание за все изнурительные скачки и прочие крайности, Тузик опозорил Ашима. Когда тот в жаркий полдень купал жеребца в озере неподалеку от гарнизона, Тузик дождался, пока зловредный хозяин сядет ему на холку, и умчал Ашима голого в военный городок, галопом прошел по главной улице Егодзер-хита, а потом подвез его прямо к квартире комдива…