— Нисколько не преувеличиваю! — горячо возразил Шакир, — То, что вы читали мне про Ипархан и ее врагов, — это не просто стихи, это огонь!

— Потому и не печатают! — пояснил Реимша. — Боятся.

— А может быть, вы нам сейчас почитаете свои стихи, — попросил один из молодых дехкан. — У нас есть немного времени. Хотя бы два-три рубайи.

— Как-нибудь в другой раз, — ответил Садык. — Я думаю, в ближайшее время кое-что будет, напечатано. Мне обещали. А если нет, тогда я вам прочту обязательно. Свои лучшие стихи прочту. И пусть тогда делают со мной что хотят!

Обед подошел к концу. Масим-ака, заметив, что Садык украдкой заворачивает в платок свою норму — кусок кукурузного хлеба, негромко спросил:

— В чем дело, Садыкджан?

— Я потом, — Садык замялся. — Я, можно сказать… сыт.

Реимша тоже завернул в платок половину своего куска, а крошки тщательно собрал в ладонь и одним движением отправил их за губу, словно это не крошки, а табак-насыбай. Другие дехкане проделали то же самое, каждый старался выделить для домашних, часть своего пайка.

— Вечером, братья мои, постараемся кое-что найти и для ваших семей, — глухим голосом проговорил Масим-ака. — А сейчас надо бы нам подкрепиться самим, работа нелегкая.

Никто ничего не сказал в ответ, по одному стали подниматься. Масим-ака вздохнул и тоже завернул в платок свой хлеб. Налил себе чаю из тыквянки, не спеша выпил и направился к плетеному мешку с семенами.

В село Садык возвращался сегодня раньше других. Возле арыка в самом начале Буюлука, почувствовав сильную усталость, он присел отдохнуть. Когда-то здесь шумела вода из артезианской скважины, пробитой советскими специалистами, а теперь желтое сухое русло наводило уныние.

Заходящее солнце повисло огненным шаром над горной грядой. Садык лег на спину. По синему небу, словно рассеивающийся дымок, тянулись бледные облака. Скоро зайдет солнце, угаснут краски…

Пересыхают арыки, затихают села, а безмятежные облака плывут и плывут. Как и три года назад, как и сто лет назад, будто ничего не изменилось на этой многострадальной земле.

Нет, изменилось многое. Когда-то Буюлук был одним из самых зажиточных, процветающих сел в округе. Дехкане не знали нужды, кооперативные хозяйства создавались разумно, в них был порядок и подлинная демократия. Для чего, кому, в чьих интересах вдруг понадобилось так бестолково изменить все? Завели военный режим, дехкане стали жить впроголодь, работают из-под палки, жизнь утратила смысл…

Устав лежать в одной позе, Садык подогнул колени, увидел заплаты на брюках и горько усмехнулся. Сколько стараний Захиды уходит на эти починки! Она всячески пытается хоть немного, хоть как-то скрасить их жизнь, следит за одеждой, штопает, чинит, где что порвется, старается приготовить вкуснее обед из тех скудных запасов, что есть у них в доме. А между тем «говорить о еде и хорошей одежде — буржуазный предрассудок».

Садык устало поднялся. Солнце уже почти совсем зашло, багровый край его чуть-чуть выглядывал из-за горной гряды.

«И все-таки надо жить!.. Надо, верить в то, что силы человека беспредельны и никакие военные режимы его не уничтожат».

Взгляд Садыка упал на просяное поле. Он вспомнил, как три года назад неподалеку отсюда была шумная охота на перепелов. Он не готовился тогда к охоте, лежал вот здесь же, в траве у арыка, только рядом шумела вода, и дело было не весной, а осенью. Лежал, смотрел в небо и сочинял стихи. Он их легко удерживал в памяти, а потом переносил на бумагу. Он бормотал слова, подыскивая рифму, и услышал возбужденный гомон и звонкие детские голоса. Поднявшись на пригорок, Садык увидел охотников во главе с Масимом-акой. Его окружали мужчины и ребятишки, и Садык побежал туда же.

— Становись, Садыкджан, рядом со мной, — скомандовал ему Масим-ака, держа наготове ястреба.

Тут же были и Шакир со своим сыном Аркинджаном. Сетка у них уже была полна добычи.

Садык стал рядом с Масимом-акой, и все двинулись по полю длинной шеренгой. Садык шел, напряженно вглядываясь, боясь упустить момент. Как и все в ряду, он надеялся первым заметить перепела. Садык невольно вздрогнул, когда из-под самых его ног с шумом вспорхнула птица. Он увидел улетающего перепела, и в тот же миг за ним пулей устремился ястреб, которого метнул Масим-ака.

Охотники так и застыли словно завороженные, следя за погоней. Каждому очень хотелось помочь ястребу настичь жертву, каждый будто летел вместе с ним по воздуху. Увлеченный общим азартом, Садык первым взволнованно закричал: «Поймал! Поймал!» И действительно, ястреб на какое-то мгновение взмыл вверх, словно для разгона, и тут же упал в траву вместе с перепелом. Охотники ринулись туда, обгоняя друг друга и сталкиваясь. Рядом с Садыком бежал пес Бойнак, и Садык успел заметить, что пес сильно хромает, еле бежит, неуклюже припадая на заднюю лапу.

Возле того места, где упал ястреб, все, остановились и смолкли. Ни гомона, ни крика, даже дети моментально притихли. «В чем дело?» — подумал Садык, осматриваясь. И тут послышался негромкий звон колокольчика. Масим-ака по его звуку без особого труда нашел ястреба вместе с добычей. Крохотный колокольчик был привязан к хвосту ястреба. Садык догадался, что они немного опоздали с розыском, — грудь перепела была разодрана, ястребу уже достался лакомый кусок.

— Хватит на сегодня, друзья, — проговорил Масим-ака.

Посадив ястреба на руку в кожаной перчатке, Масим-ака подал ему кусок дичи. Ястреб с остервенением стал рвать мясо и жадно глотать его. Перед охотой ястреба нарочно держат впроголодь, иначе он обленится и не полетит за добычей. Время от времени Масим-ака давал ему лишь крохи птичьего мозга, и только. Теперь же, когда охота закончилась и ястреб потрудился на славу, он получил право и на свою долю.

Шакир подозвал Бойнака, присел возле него и начал разматывать бечеву, которой была туго стянута лапа пса.

— Для чего так собаку калечить? — удивился Садык.

— Премудрости Масима-аки, — пояснил Шакир. — Если ищейку не придержать, она убежит впереди всех и распугает всю дичь. А так она хромает рядом с нами, и перепел вылетает из-под ее носа. Зря ты опоздал, Садыкджан, стоило посмотреть, как ястреб иной раз хватает перепела с лета, почти не расправляя крыльев!

— Я и сам жалею, что всю охоту пролежал у арыка.

— Ладно, не горюй, друг, мы тоже научимся этому хитрому делу, обязательно! Масим-ака говорит, что умеючи можно брать в день по восемьдесят — девяносто штук! Вот только надо нам с тобой хорошего ястреба приучить.

Но так и не пришлось ни Шакиру, ни Садыку приучать ястреба и охотиться…

Вот уже почти полгода, всю весну и все лето, ни одно стихотворение Садыка, ни один из его переводов не появлялись в печати. Он отправлял в Урумчи рукопись за рукописью, но они бесследно там исчезали. Никакого ответа, будто он их и вовсе не посылал.

Каждый день он нетерпеливо заглядывал в почтовый ящик по нескольку раз и однажды извлек оттуда тощенький конверт без обратного адреса и без имени отправителя. Приглядевшись, он рассмотрел почтовые штемпеля Урумчи и Турфана, а когда вскрыл, увидел на небольшом клочке бумаги написанное от руки одно-единственное рубайи.

Рубайи пришлось по душе Садыку, и он сразу запомнил строки. Бывало у него в минуты сомнений похожее настроение. Действительно, сотвори хоть чудо — не оценят, не поймут. Слепые от равнодушия… Но потом проходили сомнения, и он снова брался за перо. И сейчас ему хотелось сказать неизвестному автору: неверно, брат, слишком уж безнадежно. Не всегда читатель или слушатель слеп и глух. Все зависит от самого поэта, его таланта, кругозора, его устремлении. Если он сможет создать такое произведение, которое всецело завладеет умом и сердцем, то никакие силы, ничто в мире не сможет преградить ему дорогу к людям. Хорошие стихи, подобно живой струе подземного родника, всегда пробьют себе путь к свету. А вся беда, наверное, в том, что в нашей поэзии нет сейчас такого животворного родника. И потому застревают наши стишата, наши поделки, как щепки перед малейшей преградой на своем пути…