Друзья Тохтахуна вскочили испуганно, поспешно разостлали свои матерчатые кушаки, сели на них для совершения намаза.

Тохтахун ясно почувствовал запах кипящего масла, захотел есть. Со вчерашнего обеда у него и крохи во рту не было. Он вытащил из кушака кукурузный хлебец и жадно стал есть.

— А что ты лежишь, несчастный?! — услышал он рядом с собой неприятный, чавкающий голос, повернул голову и увидел над собой человека с козлиной бородкой и длинными торчащими бровями над узкими щелками глаз.

— Мне ногу вчера отбило, и встать я не могу.

— А горло? С горлом все в порядке? — спросил человек, еще сильнее сузив глаза и поднимая подбородок Тохтахуна рукояткой плети.

Тохтахун замер в немом ожидании, боясь расплакаться от обиды и боли, сжал зубы.

— А? Так это тебе вчера разбило ногу? Ну-ну. Полежи. Обойдешься и без молитвы… — незнакомец улыбнулся ехидно, как хорек, засеменил ножками.

«Ну и противное же у него лицо, — подумал Тохтахун. — Мерзостное».

Тохтахун и не подозревал, что этот человек всю ночь стерег его, охранял жертву[36]. Не подозревал Тохтахун, что жить ему осталось совсем немного…

Поднялось над зелеными горами солнце — день обещал быть таким же жарким и сухим, как предыдущий, и все было так же: мычали запряженные в скрипучие телеги быки, лениво отмахиваясь хвостами от мух, лежали бревна, их еще увязывали дехкане, и за их работой следили сотники, молодые юноши несли к прорыву мешки с камнями и песком, разматывали веревки; кричали, подгоняя дехкан, охрипшие от команд баи, стояли муллы, потный бек, муэдзины, но вскоре все замерло в тягостном ожидании. Двое помощников муллы побежали к навесам с плетеными носилками, остановились перед Тохтахуном.

— Садись. Мулла сказал, что тебя отправят домой.

— Меня?

— Кому ты нужен тут, калека?

— Мулла и повозку не пожалел…

Его положили и понесли к прорыву. Тохтахуну стало не по себе — вдруг увидит его, беспомощного, любимая Гульсум, он попытался оглядеться, но боль в колене замутила глаза, и он различал только очертания людей, гор, повозок. Он сжал зубы, чтобы не показаться перед людьми беззащитным и слабым, а мужественным, как подобает мужчине, но чувствовал, как по его лбу катятся холодные капельки пота и замирает при каждом толчке от боли в ноге сердце.

Он не слышал страшного слова «Аминь», завершившего молитву, которую всегда читают перед погребением, и даже тогда, когда его бросили в ледяную воду и его понесло течением, он не осознал еще, почему он там оказался. Ледяная вода с гор привела его в чувство, он вынырнул, хоть и успел хлебнуть от неожиданности, и тут его кинуло вниз, ударило коленями о берег, он вскрикнул от короткой боли и здесь же почувствовал легкость в ноге и всем теле: должно быть, коленная чашечка встала на место, и он понял, что его принесли в жертву разбушевавшейся стихии. Он поплыл к берегу, но налетевшее сверху бревно больно ударило его по плечу и сильно царапнуло по спине. Он опять вынырнул, теперь уже оглядываясь, увидел еще одно бревно, вцепился в него — оно выскальзывало, но Тохтахун не выпустил его, продолжал барахтаться, а когда сладил с ним, услышал крики бегущих по берегу мужчин. И опять ему показалось, что есть в этих криках родной голос Гульсум, он вгляделся в другой пустой берег и увидел ее — в цветастом стареньком платье и шароварах, одну…

— Тохти, ко мне плыви! Ко мне! — кричала она. — Они опять бросят тебя в водопад.

Тохтахун огляделся. Несколько всадников скакали по обоим берегам оврага. Он бросил бревно и поплыл изо всех сил к Гульсум.

Тохти доплыл до берега, встал на ноги, упал в прибрежную траву. Гульсум напрасно старалась поднять Тохтахуна — сил у него уже не было. Но он все-таки попытался встать на ноги и даже сделал несколько шагов… Подъехали на конях преследователи, связали его и повезли вверх, к прорыву.

Страшное время! Страшные обычаи! Но страшнее всего дракон по имени «религия» и ее служители, пользующиеся неистребимой силой предрассудков среди темного народа.

По воле бека и муллы бедного сироту Тохтахуна опять бросили в воду, привязав на шею камень и выкрутив руки назад. Гульсум, вырвавшись из рук старых женщин, бросилась вслед за любимым…

Только через два дня после того, как спали воды реки и удалось запрудить прорыв в канале, нашли утопленных. В мрачной тишине похоронили их, и на могиле долго был слышен безутешный плач Дарама и его старухи, — оплакивающих безвинную смерть двух молодых сердец — Тохтахуна и Гульсум.

Перевод Б. Марышева.