Не дожидаясь ответа, он затворил дверь, и Саша услышала удаляющиеся шаги по коридору. Когда они затихли окончательно, она с облегчением выдохнула. Немного подождав, натянула ботинки и выскользнула из комнаты с ворохом грязного белья подмышкой.

Мила одолжила ей халат, прикрывающий голые ноги, и отправила в прачечную с запиской, которая гласила: “1 — брюки 44 р., 1 — рубашка 44 р., 1 носки, 1 свитер”.

Холод слегка пощипывал голые щиколотки, и Саша припустила бегом по тропинке, мимо дома, где она прожила с фермерами всего два дня, удивляясь тому, что это было словно в прошлой жизни.

У прачечной она радостно бросилась к Диле, выносившей таз с мыльной водой. Обе они были рады встрече, но Сашина подруга стала выглядеть иначе. После злополучного вечера Паренталий она стала хромать. На третий день зажившие благодаря целебным свойствам ночной крови сломанные пальцы продолжали болеть от холодной воды, и работа в прачечной превратилась в пытку для нее. Однако, ей повезло больше, чем Елене. Вязальщица не вернулась в тот вечер домой, и больше ее не видели.

— Ты прости меня, Саша. Я тебе ее последний свитер отдам, самый лучший, ты только не держи зла на меня. — Вдруг просипела Диляра, вытаскивая из стопок чистой одежды новую теплую кофту из разных ниток.

— Ты о чем, Диль. — Саша напяливала брюки, которые пришлось подпоясать плетенным ремешком, чтобы сели высоко на талии.

— Пуговицу я тебе подложила. — Виновато сгорбилась Диляра. — Бес попутал. У швеи этой там горы всего. Без дела лежат. А мы тут в обносках ходим. Я горсть пуговиц у нее стащила и по карманам рассовала. Я же думала, пригодится. На что-нибудь поменять! Ну красивые они были. Ты прости меня. Я и тебе…, и Лене дала, только она все выгребла. И швее накапала. Оказалось у нее все пуговицы под счет…

— Диль, я не злюсь, — успокаивала ее Саша. — Не злюсь, правда.

Они просидели вместе, обнявшись еще полчаса, а потом Саша, оставив грязное и аккуратно свернув вещи Анхеля, которые сунула подмышку, поплелась к особняку.

Неспеша позавтракав, она взялась за веник и тряпку, вымыла ванную, умирая от скуки и мук воображения, наедине с самой собой.

Она представляла Анхеля в объятьях другой. Той, что дает ему все: и утешение, и наслаждение. В объятьях с которой он провел позапрошлую ночь и сегодняшний день. Так в горьких мыслях наступил обед, а затем ужин. Анхель не вернулся.

Саша у окна теребила в руках отрезок золотой тесьмы, когда последние лучи солнца исчезали за горизонтом. Измученный взгляд скользил по ненавистному пейзажу, сжигая его безвредным огнем заходящего солнца. Дверь тихо скрипнула, и Анхель молча просочился в комнату, убито глядя на нее. Закат золотил ей волосы и ладони, пятнами горячего света сквозь листву ложась на огромный свитер, спадающий с плеча.

— Гектор искал тебя утром. — Тихо сказала она, с вызовом глядя на него.

— Я был во флигеле, — соврал Анхель.

— Хорошо. — Сделала вид, что поверила, Саша.

— Хочешь кофе?

— Нет. — Она отвернулась к окну. Но Анхель не отступил.

— Идëм, пока не стемнело. — Он схватил ее за руку и, стянув с подоконника, повел прочь из особняка. Сначала Саша следовала за ним неохотно, а затем стала просто наслаждаться прогулкой по тёмной траве с трескотней вечерних тварей, по тропинке в одурманивающем хвоей лесу, через каменную реку к дому Татарина.

У самого входа Анхель тихонько постучал, и, не дожидаясь ответа, отворил дверь. В полутемном помещении на плите закипал чайник, а на столе стояли кружки. В воздухе витал запах кофе и теплой собачьей шерсти.

— Я подумал, ты могла начать бояться собак. Хотел узнать, можно ли поиграть… — Начал Анхель неуверенно и замолк.

За его спиной разложив на полу белесое пузо лежала ощенившаяся сука. Пять щенят, похожие на крысенышей, присосались к ней, толкая лапами друг друга.

Саша склонилась над подстилкой, и наградой Анхелю была робкая неподдельная улыбка пробивающаяся через ее беспросветно отчаянное настроение.

В углу завозился притихший Татарин.

— Она вам даст одного, — старик наклонился и, отперев решетку вольера, вытащил самого крупного малыша. Собачья мать лишь взглянула на него, но была слишком измотана, чтобы возражать.

— Он такой слепыш, — проворковала тихонько Саша, прижимая к груди маленькое сонное существо. — Как же тебя назовут?

— Игорем назвал. Я ему слово дал за трость, что первый щенок будет Игорь. А других можете сами назвать. Записать только нужно, память уже не та.

Татарин присел за стол и отпил из кружки, попутно доставая из ящика засаленный блокнотик.

Саша с теплом посмотрела на щенка. На фоне этой картины Анхель даже перестал омрачаться от слов старика. Похоже, у нее были в запасе еще хорошие ассоциации с этим именем, у него не было. А может быть, она просто легко забывает зло. Прощает тех, кто был с ней жесток. И тогда у него с ней ещë есть шанс. А это все, что ему было нужно, потому что невыносимо быть разочарованием в желанных глазах.

Они еще посидели, пока Саша баюкала крошек на руках, и, не выпив ни глотка, попрощались и ушли.

Ночь только вступила в свои права. И в воздухе витало сдавливающее ощущение тревоги как перед ураганом.

Возвращаясь в густой лесной тени, Анхель хотел взять ее за руку, хотел начать разговор, хотел открыть ей все о себе и будь, что будет. Но она заговорила первой.

— А я могу быть уже беременна от тебя? Ты бы это почувствовал? — Саша не смотрела ему в глаза, но было видно, что она думала об этом весь день.

— Нет. Я не хожу на терапию для фертильности. Не хочу, чтоб меня обвешивали проводами и били током. А без этого инфирматы не способны к зачатию. Стреляем холостыми.

— Хорошо. — Ответила Саша и молча продолжила путь. Из-за подлеска уже виднелись огни особняка.

— А… ты сильно хотела бы детей? — Не зная, что еще спросить, поинтересовался Анхель.

— Врачи говорят, я могу умереть при родах, если сердце не выдержит. Не знаю, хочу ли я бросать кого-то в этой жизни в одиночестве. Родился и уже один, без матери — это жестоко. — Она с таким проницательным лицом посмотрела на него, что он понял: за этими ее словами скрывается опыт и личная трагедия.

— Я рос без матери. — Ответил Анхель с горькой ухмылкой. — Она погибла, когда мне было чуть больше года. И меня воспитал чужой человек, назвавшийся моим отцом.

— А моя погибла, когда мне и четырех не было. А потом вернулась другой и загрызла папу. Он успел спрятать меня в железном ящике, запиравшемся на замок. На следующий день меня вытащили соседи.

— Эм… она стала вампиром? — немного шокированный историей спросил Анхель.

— Нет, она стала мусором. Ее застрелили и сожгли. Так поступали со всеми, кто заразился Ви во время войны. Много людей тогда пропало безвести. Родственников особо не искали, я так и осталась жить с соседкой и ее дочерью.

— Наверное, после всего этого ты не очень любишь вампиров… — Смутился парень.

— Я не люблю тех, кто живет за счет чужой крови. Это паразитизм. — Она уколола его холодным взглядом, от которого ему стало не по себе продолжать эту тему.

Всю дорогу назад Саша размышляла о том, какого это, быть матерью и быть ответственной за целую жизнь. Словно держать в своих неуклюжих руках хрустальную вселенную. Нет, она не создана для такого. А Анхель… правильно сделал, что не прошел процедуры. С его аппетитами он пока и не готов стать отцом, если в их культуре, вообще, есть институт семьи.

Неожиданно их руки стукнулись костяшками пальцев, и Анхель крепко поймал ее теплую ладонь в свою прохладную. По Сашиной кисти вверх до локтя пробежали стыдливые покалывающие мурашки, и она поймала себя на волнующей мысли, что и сама не против вернуться с ним в спальню. Чтобы он раздел ее, всю покрыл поцелуями и напрочь забыл о другой.

До особняка оставалось каких-то двадцать метров, когда стало понятно, что возле дома что-то не так. На крыльцо высыпала большая группа инфирматов, направляясь к ним. В руках у них были лампы, освещавшие дорогу, и один волочил по траве тяжелую автомобильную цепь.