Таким образом, массовость находок берестяных грамот в Новгороде не следствие обнаружения в нем какого-то древнего архива. Грамоты происходят из разных стратиграфических уровней разных районов города. Из этого, однако, не следует, что они равномерно насыщают культурный слой. На одних усадьбах их много, на других нет совсем. На одной и той же усадьбе в одних стратиграфических уровнях обнаружены десятки берестяных документов, в других — минимальное их число или вовсе не обнаружены. Такая неравномерность никак не связана с физическими характеристиками культурного слоя. Она зависит исключительно от общего интеллектуального уровня населения той или иной усадьбы на протяжении существования конкретного яруса, а в конечном счете — от способа хозяйствования такой жилой ячейки.
Тем не менее, сорокалетний опыт поисков берестяных документов дает возможность примерного подсчета еще не извлеченных из культурного слоя Новгорода берестяных текстов. Их под асфальтом современного города хранится не менее 20 тысяч. Такую цифру следует соотнести с тем обстоятельством, что она составляет лишь ничтожную долю того, что некогда существовало и сгорело в печах и в пламени многочисленных пожаров.
В середине XII в. новгородец Кирик спрашивал епископа Нифонта: «Нет ли в том греха, если по грамотам ходить ногами? Если кто-то изрезав их, бросит, а слова могут быть прочтены?» И хотя этот вопрос имеет источником одно из правил Шестого Вселенского собора, он адекватно отражает картину Новгорода, в котором ноги прохожих топтали немало брошенных на землю грамот.
Хронология берестяного письма.
Принадлежность берестяных грамот к разным хронологическим горизонтам и практическая их связь только с этими горизонтами, как уже отмечено, позволяет применить для их датировки преимущественно стратиграфический метод. Особенность Новгорода состоит в том, что городская застройка в нем возникла на материковых слоях плотной водонепроницаемой глины. Поэтому почвенные воды, паводки, и осадки предельно насыщают культурный слой, лишая его аэрации и, следовательно, условий существований бактерий, вызывающих гниение. Вплоть до рубежа XVII–XVIII вв., когда в городе была сооружена разветвленная дренажная система, грунтовые воды не опускались ниже соответствующих дневных поверхностей, что требовало постоянного мощения улиц и других проездов. Упомянутый дренаж подсушил слои XVI–XVII вв., а частично и второй половины XV в., в силу чего они полностью утратили органические остатки.
Эта особенность слоя имела весьма существенное следствие. Уличные мостовые в Новгороде обновлялись не тогда, когда старые деревянные мостовые требовали замены из-за ветхости, а гораздо раньше, когда по сторонам еще достаточно прочной мостовой, несколько выше ее уровня, нарастал культурный слой, что случалось примерно через каждые 15–20 лет. При этом новый настил укладывали на предыдущий, который становился как бы частью фундамента улицы. Такой механизм действовал безостановочно. Раскопками в разных районах городах установлено, что с середины X в. (когда впервые начали мостить улицы), до середины XV в., т. е. в течение 500 лет, на мостовых улиц образовывалось примерно 30 ярусов настила; каждый из этих ярусов получает точные дендрохронологические даты.
Определение этих дат, в свою очередь, создает возможность детальной хронологической привязки изобильных вещевых комплексов, в том числе и берестяных документов, которые получают надежные даты в пределах стратиграфического яруса, т. е. с точностью в 15–25 лет. Легко заметить, что такая точность существенно превосходит возможности палеографических датировок, создавая и для палеографии более надежную основу датирования.
Изложенные преимущества новгородского культурного слоя позволяют высказать общие соображения о времени бытования берестяного письма, более определенные в той части, которая относится к эпохе его отмирания. Хотя древнейшие на сегодняшний день берестяные грамоты извлечены из слоев первой половины XI в., однако уже в самых ранних горизонтах культурного слоя были встречены инструменты берестяного письма (древнейший — в слоях 953–972 гг.). Замечу также, что из этих ранних слоев происходит кириллическая надпись на деревянном предмете. Поэтому имеются основания говорить о том, что кириллическая письменность в Новгороде появляется не в результате христианизации его населения в конце X в., а существует там, по крайней мере, в конце дохристианского периода. Не следует только преувеличивать масштаб грамотности в этот ранний период. Полевой сезон 1994 г., на протяжении которого раскопки на площади более чем в 1000 кв. м велись в слоях X — начала XI в., не дал ни одной берестяной грамоты, и это достаточно симптоматично.
Что касается позднейшей даты массового бытования берестяного письма, она в целом может быть определена второй половиной XV в. Дело, разумеется, не в том, что горизонты более позднего времени не содержат берестяных грамот; в условиях аэрации прослоек XVI–XVII вв. береста в этих горизонтах не могла сохраниться. Косвенным указанием на то, что после второй половины XV в. берестяное письмо перестало быть массовым, является отсутствие на стенах новгородских церквей граффити этого времени, которые были обильны на протяжении XI — середины XV в. Орудием письма на штукатурке служили те же самые стилосы, какими писали тексты берестяных грамот, а исчезновение граффити, таким образом, прямо связывается с выходом из употребления стилоса.
Причиной этому было стремительное распространение на Руси дешевой бумаги именно в XV в., а вместе с ней и тотальное распространение главного орудия письма на бумаге — гусиного пера и чернил. Показательно, что обе берестяные грамоты, написанные чернилами, относятся к середине-второй половине XV в.
Найденные в Новгороде берестяные грамоты так распределяются по обобщенным хронологическим горизонтам их залегания:
XI в. — 21
XII в. — 230
XIII в. — 169
XIV в. — 266
XV в. — 89
Последняя цифра отражает насыщенность горизонтов только первой половины XV в., поскольку более поздние прослойки уже не сохраняют органических остатков. Некоторое падение числа текстов в XIII в. соответствует общему кризисному состоянию Руси в результате разгрома в ходе татаро-монгольского нашествия.
Особо следует отметить, что до обнаружения берестяных грамот мы располагали всего лишь тремя подлинными пергаменными актами домонгольского времени (1 — XII в. и 2 — первой половины XIII в.) и ни одним более раннего времени. Уже это обстоятельство отражает особую ценность открытия берестяных текстов для истории и лингвистики.
Берестяные грамоты и некоторые вопросы палеографии.
Одна из древнейших найденных в Новгороде берестяных грамот (№ 591, первая половина XI в.) содержит текст кириллической азбуки неполного состава. Она включает не 43, а только 32 буквы; отсутствуют Щ, Ы, Ь, Ю, иотованные А, Е, Я, кси, пси, фита и омега. Их отсутствие невозможно объяснить недостатком места: азбука занимает лишь середину обширного пространства берестяного листа.
Между тем те же особенности имеет азбука в берестяной грамоте № 460, происходящей из слоев XII в., что исключает элемент случайности и позволяет утверждать, что оба этих документа отражают тот ранний этап формирования кириллицы, когда азбука еще не обрела тот окончательный состав, который уже хорошо известен по памятникам книжного письма середины XI в. Азбуки в берестяных грамотах XIII в. (№ 199, 201, 205) и на цере первой половины XIV в. более совершенны, но остаются по-прежнему неполными. Такие азбуки облегченного состава я бы назвал «традиционными», поскольку, лишь немного пополняясь, они служили основой первоначального обучения даже в XIV в. Возникшие не на раннем этапе истории кириллического письма новации (например, почти все иотованные буквы) составляют как бы иной пласт образованности: они, естественно, были хорошо известны профессиональным писцам и в XI в., но их знание не входило в круг обязательных требований начального обучения письма даже в XIV в.
