Иными словами, мы получили право утверждать, что две главные области Древней Руси обладали различающимися традициями, а это в конечном счете способствовало и созданию на Руси двух форм средневековой государственности: в южной Руси возникли княжения, которым свойственна автократическая форма власти; в Новгороде и Пскове получил развитие вечевой строй, в системе которого князь занимал подчиненное положение по отношению к власти бояр, т. е. родоплеменной аристократии.

Пока эти тенденции не окрепли и не приобрели законченную форму, процесс взаимного влияния и взаимного обогащения различающихся восточнославянских традиций привел к возникновению древнерусского государства с центром в Киеве, пережившего свой рассвет в XI-первой четверти XII в.

Главная сенсация раскопок 1993 г. оказалась неожиданной. Дело в том, что исследования тогда велись в напластованиях XI в., а это столетие не дает особой надежды на обнаружение берестяных текстов: ведь это был начальный период распространения грамотности на Руси. Следующие цифры говорят сами за себя. Из 753 найденных к сегодняшнему дню в Новгороде грамот только 27 датируются XI — началом XII в. Из 215 грамот Троицкого раскопа, на котором ныне продолжаются начатые в 1973 г. работы, к указанному времени — до 1993 г. относились лишь шесть документов, а последний из них был обнаружен в 1983 г. На протяжении следующих десяти лет берестяные грамоты XI в. в руки археологов не попадали. Слабым утешением было твердо сложившееся мнение о сугубой сухости и прагматической деловитости ранних берестяных текстов, посвященных денежным расчетам, записям долгов, исчислению процентов и т. п.

Тем сильнее оказался эмоциональный удар, испытанный участниками раскопок, когда в слое рубежа XI–XII вв. была обнаружена берестяная грамота № 752.

Получивший грамоту человек разорвал ее на продольные полосы (длиной около 46 см) и выбросил. К сожалению, среди найденных полос отсутствуют начало первой строки (но оно восстанавливается по смыслу) и средняя полоса. Фрагментарность документа, однако, не препятствует восприятию его смысла, совершенно исключительного.

В первой строке читается конец начальной фразы: «…к тебе трижды». Длина утраченной части фразы такова, что дает возможность уверенно говорить об отсутствии в письме адресной формулы — ни автор письма, ни его адресат не были названы, а фраза из дальнейшего контекста, восстанавливается однозначно: «Я посылала к тебе трижды». Любопытно следующее обстоятельство. Очень часто найденные в земле берестяные грамоты бывают фрагментированы, как и здесь, в начале первой строки: получатель письма отрывал начало, не желая, чтобы поднявший грамоту человек узнал, от кого и кому написано это письмо. Во вновь найденном документе адресной формулы нет, но получатель письма машинально оторвал его начало, сделав это по привычке. Далее следует текст: «Что за зло ты против меня имеешь, что в эту неделю ко мне не приходил? А я к тебе относилась, как к брату! Неужели я тебя обидела тем, что посылала к тебе? Я вижу, что тебе это не угодно. Если бы тебе было угодно, то ты вырвался бы из-под (людских) глаз и пришел…»

Этот всплеск страсти воплощен в аккуратные строки, написанные красивейшим почерком, однако нервная эмоциональность прорывается в исправлениях (а в ряде случаев и в неисправлениях) описок, искажающих смысл упреков. Далее следовала отсутствующая часть, после которой на втором уцелевшем фрагменте сначала читаются обломки фраз: «…теперь где-нибудь в другом месте. Ответь мне письмом…»; «…тебя отвергаю» (может быть: «Не думай, что я тебя отвергаю»). И наконец, заключительная часть письма: «Если даже я тебя по своему неразумию обидела, а ты начнешь насмехаться надо мной, пусть судит тебя Бог и моя слабость!»

Письмо написано молодой женщиной, обладающей достаточно высоким социальным положением и, несомненно, знакомой с литературным языком. Можно только поражаться тому, сколь изысканное послание могла направить женщина XI в. возлюбленному, не пришедшему на свидание.

И сколько же потрясений предстоит пережить нам и тем исследователям, которые придут нам на смену. Ведь еще не извлечена из земли первая тысяча берестяных грамот из многих тысяч, ожидающих своих получателей!

В отличие от палеографии, изучающей рукописные книги на пергамене и бумаге, грамоты и свитки, эпиграфика рассматривает надписи на различных предметах, поэтому ее иногда называют «вещевой» палеографией. Первое исследование, с которого собственно и началась славянская кирилловская палеография, посвящено знаменитому памятнику — Тмутараканскому камню, найденному в 1792 г. в Тамани (Оленин А.Н., 1806). Из-за случайного характера находок эпиграфических памятников, их небольшого числа (на фоне значительных успехов палеографии рукописей) попытки их систематизировать были предприняты только во второй половине XIX в. (Шляпкин И.А., 1913; Карский Е.Ф., 1928). Однако в то время историки письма привлекали эпиграфический материал в основном ради иллюстративности. Только в 1936 г. с выходом в свет библиографического справочника А.С. Орлова (Орлов А.С., 1936; 1951), содержащего перечень более 300 надписей на различных предметах, с датировкой и обширной библиографией по каждой надписи, стало возможно использовать надписи как источник по истории русской письменности.

Величайшим событием в русской археологии явилось открытие берестяных грамот в Новгороде (1951 г.) и последовавшие за этим находки грамот при раскопках в других городах северо-западной Руси.

Помимо самостоятельного значения, находка берестяных грамот имеет и дополнительный эффект: она возрождает и стимулирует интерес к надписям на различных предметах, граффити на стенах зданий и т. д. С 1959 г. параллельно с расчисткой и реставрацией фресок началось систематическое изучение надписей граффити киевского Софийского собора, результатом которого являются три монографии (Высоцкий С.А., 1966, 1976, 1985); исследуются и издаются граффити из других городов (Медынцева А.А., 1978; Рождественская Т.В., 1975, 1983). Важным научным и практическим пособием по русской эпиграфике, в котором сформулированы определения и принципы анализа эпиграфических памятников, явилась работа Б.А. Рыбакова «Русские датированные надписи XI–XIV вв.» (САИ, Е1-44, М., 1964). В этом своде систематизированы наблюдения над хронологическими особенностями надписей на протяжении XI–XIV вв., в приложении дана сводная азбука по всем рассматриваемым в книге надписям.

Многообразие эпиграфического материала породило его сложную классификацию. Наиболее простой является классификация по материалу, на который нанесена надпись, и техника написания, так как во многом от этого зависит и облик надписи, и форма букв, дающие основания для датировки.

Вместе с тем для датировки, прочтения и интерпретации необходимо классифицировать надписи по категориям вещей, на которые они нанесены, а именно: 1 — на стенах зданий; 2 — на мозаиках и фресках; 3 — граффити на керамике; 4 — на каменных изделиях; 5 — на серебряных платежных слитках; 6 — на металлической утвари; 7 — на предметах религиозного культа; 8 — на предметах вооружения; 9 — на дереве; 10 — на крестах и камнях.

Граффити на стенах зданий. Это надписи, прочерченные по штукатурке древних зданий, преимущественно церквей, один из самых обширных разделов эпиграфики. Обычай писать на церковных стенах был настолько широко распространен в Древней Руси, что нашел отражение в юридических документах: церковным судом такое занятие приравнивалось к «посечению креста». Тем не менее, многие памятники архитектуры исчерчены многочисленными надписями.

Впервые на них обратили внимание исследователи живописи и архитектуры. В 1868 г. в печати появилось сообщение о надписях на стенах Зверинецких пещер в Киеве (Закревский Н., 1868); в конце XIX в. — первые фототипические публикации фрагментов штукатурки с процарапанными надписями, найденные в развалинах Георгиевской церкви в Старой Ладоге (Бранденбург Н.Е., 1896).