Была ли у меня надежда на какое-то там писание?

Нет. Ничуть. Вообще. Извращённый старик, кажется, готов был поставить руку на то, что это даст что-то грандиозное, однако я придерживался мнения, что ну в лучшем случае смогу лучше понять искусство труповодов. Я не придавал значению словам старика про то, что на моей душе останется след, и вообще уже был готов к возвращению, фактически, едва ли ни с чем. Уже радовался тому, что вернусь вообще живым, здоровым и без пары психологических травм.

И ведь действительно, что такого может дать простой текст?

Как можно уже понять, тяжело передать то, насколько же я ошибался.

В последний день, перед тем, как мы собирались уйти, старик, распространяя физически ощутимую решимость, повёл меня вглубь пещеры — туда, куда мы с сестрицей опасались пойти и, видимо, не зря.

— Честно говоря, — эхом отдавался голос труповода, — я был уверен, что вы не сдержите своё любопытство и пойдёте вглубь пещеры. Вы — не надежда и будущее секты Чёрных Небес. Вы — его настоящее и вечное.

Голос старика, кажется, впервые был НАСТОЛЬКО холодным и спокойным — передо мной был уже не больной на голову псих с кучами противоречий, а усталый от жизни дед. Такой, суровый, переживший войну и повидавший такого, чего лучше не видеть никому.

— Уважаемый Мёртвый Волк, — вставила слово сестрица, — вы опять недооцениваете нашего главу. На этот раз его терпение и благоразумие.

Да, из рассказов старика удалось узнать, какое у него прозвище. В демонической среде, по крайней мере. Сестрице он был неизвестен, что намекает на то, что дедок во время войны особо не прославился, возможно, где-то жалко сгинув.

…может ли быть, что он, поняв, во что превратился прошлый «я», тупо самоубился? Да ну, бред какой-то.

Пожалуйста.

Дед, услышав шпильку от сестрицы, не обиделся. Он просто начал, кажется, до крови жевать губы. Сестрица, оправдывая свой титул маленькой лисицы (теневая — это только на работе), просекла мышление старика как бы не лучше меня самого. Она обращалась к старику крайне редко, однако, каждый раз — тема так или иначе касалась меня. И, о чудо, везде, где тема касалась меня, старик слушал внимательно, старался анализировать буквально каждый звук, который говорила недомелочь. Не проявлял неуважения и держал себя в руках так, как не держал никогда.

— Моя судьба давно предрешена, — выдал что-то несуразное старик.

Ему явно не нравилась эта пещера. Или, точнее, место, куда мы идём.

В какой-то момент проход стал совсем узким и нам пришлось буквально протискиваться, чтобы пролезть дальше. Тут старик опять удивил, показав чудеса гибкости. Говорят, что коты — жидкость, но, как оказалось, существуют люди, которые могут этот титул оспорить. От мастера боевых искусств, вероятно, достигшего «истинной» трансцендентности, ожидать иного было бы глупо, но всё равно удивительно.

Параллельно этому в голове мелькнула предательская мысль, что здесь прямо какой-то писк моды на пещеры, гробницы и всякие такие иные страхи людей с клаустрофобией. Увы, эти мысли на долго в голове не задержались — если до прихода сюда я ещё чувствовал себя сравнительно спокойно, то чем ближе мы подходили — тем становилось прохладнее. Где-то же, казалось, на грани слышимости, начал раздаваться…

Шепот. Настолько тихий, что он может затеряться среди собственных мыслей. Будто бы тот самый внутренний голос, который, к сожалению, мне обмануться не дал — голос… голоса стали громче.

И я мог поставить свою новую коллекцию самодельных башенок (идеальная моторика рук — залог успеха!), что этот голос, этот пронизывающий душу холод, слышал и чувствовал лишь я — сестрица не проявляла никакой реакции, пусть и была достаточно напряжена, что было, так-то, абсолютно нормальным состоянием, когда какой-то мутный дед ведёт тебя вглубь пещеры, как и старик молчал, не проявляя ровным счётом никакой реакции.

И всё же, в какой-то момент мы вышли к месту, откуда доносился звук.

Первая мысль — холодно. Не телу, нет, далеко не телу — душе. Мою призрачную форму будто касалось что-то невидимое и неосязаемое. Вернулся я в тело на одних рефлексах — подсознание буквально закричало, что лучше «голым» не разгуливать.

Сразу стало легче, но на краю сознания холод оставался и достаточно сильный — аналогия максимально мерзкая, однако у меня создалось впечатление, будто ветер мне лизнул спину. В духе местной некромантии, мать вашу. Из-за того же, что мне пришлось вернуться в тело, на меня в полной мере накатили эмоции, среди которых, естественно, был и страх.

И нет, не только из-за холода.

А из-за того, что я, гонимый холодом, сначала каким-то чудом умудрился не увидеть нечто по-настоящему пугающее и противоестественное. И пусть я уже научился держать лицо достаточно, чтобы не выдать себя, полностью холодную мину воли мне не хватило сохранить — маска спокойствия треснула, что сразу увидели как сестрица, так и буквально всполошившийся труповод.

— Вы чувствуете… — расширились глаза старика. — Нет-нет, не просто чувствуете… Чёрное Небо…

Догадываюсь, как он понял, что я именно «вижу» — мой взгляд был направлен строго вперёд. Я буквально вцепился всем своим вниманием в…

Что-то.

Моё сознание работало странно: я достаточно быстро учился не из-за того, что был умным, а потому, что умудрялся улавливать какой-то ментальный флёр, что оставляют от своей деятельности люди. Когда мы говорим — мы что-то вкладываем в слова. В сущности же, это просто набор звуков, который имеет смысл только для нас — причём, строго для тех, кто этот язык понимает, кто учил его. Текст — тот же случай. Просто набор палок, закорючек, кругляшков и ещё просто кучи всего. Не зная смысл, вложенный в мазню, она просто не имеет никакого смысла.

Я же умудрялся частично обходить этап «закорючек» и сразу видел смысл. Оформленную мысль, которую разумное существо оставляет в своих словах или тексте. Пожалуй, с текстом всё намного сложнее, ибо практически весь «смысл» обычно уже оказывается давным-давно рассеян, тем не менее — бонус всё ещё был.

И, как показала практика, чем сильнее был «отправитель» мыслей — тем лучше сохранялся смысл, тем более полным и… будто бы осязаемым он был. До этого я не натыкался на что-то масштабное, часто игнорируя встречные «ментальные бури», чего сейчас было сделать невозможно. Ну вот физически.

Если для старика с сестрицей стена, скорее всего, была просто забита высеченными строками какой-то бессмыслицы на заметно устаревшем языке, то для меня…

Гора трупов. Горы. Не только людей, демонических и праведных мастеров, не только животных, змей и тигров, но и насекомых, рыб, каких-то совсем уж мифических существ, по типу феникса…

Они все, словно искажённые собственной же смертью и последующим возвращением, кричали, рычали, издавали какие-то просто непонятные для понимания звуки — я вроде бы и слышал, что они издавали определённой тональности… звуки, а вроде бы и ни черта не мог понять. Самым пугающим было то, что на одной из этих гор сидела бесформенная фигура. Уже практически рассыпавшаяся, будто бы и несуществующая, она что-то шептала.

И я готов был поспорить на то, что именно шепот этой фигуры я услышал первым.

Стоило же мне попытаться прислушаться, как мне резко удалось понять, что страшный, истинно могущественный мастер шептал: собственный же стих. И я понимал его. Понимал целиком и полностью.

— Первый труповод достиг божественности? — охрипшим тоном спросил, окончательно выйдя из образа.

Скорее, меня из него выкинуло. У меня просто не оставалось сил вести себя… хоть как-то.

— Никто не знает, молодой глава, — обеспокоенно ответил старик. — Думаю, мы должны уже ид…

— Молодой глава сам решит, — холодно, неприлично холодно оборвала старика сестрица, будто сама что-то почувствовав.

Нет, она тоже что-то почувствовала — я в этом был уверен. Не так, как я, но больше, чем любой другой человек, не познавший смерть.

Труповод явно хотел сорваться, но, увидев что-то в глазах сестрицы, просто замолчал, сев прямо на землю в позу для медитации.