Министр подошел к Егорову и взял его за плечи.
— Спасибо, Анатолий Сергеевич. Сегодня вы очень помогли нам. Мы все рады, что не ошиблись в вас. И все же, почему именно вас он выбрал себе в помощники?
— Я сейчас расскажу, — Егоров заволновался. — Мне скрывать нечего. Познакомились мы, в общем-то, случайно, у кого-то из моих приятелей. Разговорились. Человеком он оказался общительным, интересным собеседником. Мы стали часто встречаться. Рыбачили, охотились — развлечений-то здесь не очень много. Иногда выпивали вместе. В этом он, кстати, знал толк. Рудский к тому же оказался щедрым, одалживал мне деньги. Как-то раз в разговоре он упомянул о судьбе моего отца, но больше к этой теме не возвращался. А сегодня он вдруг заехал ко мне днем и предложил прокатиться. Время у меня было, и я согласился. Выехали мы с ним за город, он остановил машину, закурил и показывает мне какую-то бумажку. Знаете, что это было? Расписка! Моя расписка в том, что я брал у него деньги. Ну и что, говорю, брал, так отдам, хотя и не помню, чтобы давал такую расписку. Нет, он говорит, не все так просто. Деньги ты, мол, брал у меня, но принадлежат они не мне. Кому же, спрашиваю. Тут он и назвал свой разведцентр и предложил мне работать на них. Я промолчал. Тогда он стал угрожать, сказал, что достаточно послать эту расписку вам и меня тут же арестуют. Больше того, прокрутил мне пленку с одним нашим разговором, в котором я, каюсь, наболтал лишнего. Что мне оставалось делать?
— И вы согласились? — Вагин прищурился.
— Да, согласился. Думал, успею сообщить вам, но он не отпускал меня до самого вечера. Тогда я решил...
— Хорошо, Анатолий Сергеевич. Что вы решили, мы уже знаем. У нас еще будет время поговорить, а пока отдыхайте...
...Мэнсфилд снова молча покачал головой.
— Так вот, господин Штейн-Мюллер-Машинскас-Мэнсфилд-Рудский, — продолжал Вагин, — вы задержаны как шпион и убийца. Мы с вами оба разведчики, и я не считаю нужным играть с вами в кошки-мышки. Вы убили гражданина Ланцова, нашего сотрудника майора Марченко, покушались на жизнь Павла Орешкина и Анатолия Егорова. Это не считая ваших коллег по планеру. Вы пытались выкрасть чертежи государственной важности и уничтожить результаты работы геологической экспедиции...
— Не пугайте меня, полковник, — неожиданно перебил Мэнсфилд. — Я не запрошу пощады.
— Ее и не будет. Вы понесете заслуженное наказание.
— Хоть сейчас. Только не мешайте, как у вас говорят, божий дар с яичницей. Как вы верно заметили, я разведчик, и поэтому не стану запираться. Да, я имел определенное задание, но не выполнил его. К сожалению, меня провел какой-то мальчишка. Я, повторяю, разведчик, и умею проигрывать, но никаких ваших сотрудников, Павлов, Ланцовых и Анатолиев я не знаю. С этим у вас ничего не выйдет.
— Посмотрим. К вашему великому огорчению, могу сообщить, что Павел-то остался жив. — Вагин с трудом сдержал желание рассмеяться. — Поскольку сегодня вы не расположены к откровенному разговору, дадим вам время подумать. КПЗ к этому очень располагает. Кстати, там вас ждет один человек. По-моему, он шел к вам на встречу, так что можете считать, что она состоялась, — полковник все же улыбнулся и вызвал конвоира.
— Полагаю, все выложит, — сказал молчавший до этого Турантаев, когда Мэнсфилда увели. — Не совсем, правда, понятно, почему он так быстро сознался.
— А что ему оставалось делать? Он же неглупый человек, понимает, что взят с поличным. Но ты заметил, как он пытается уйти от обвинения в убийстве? Видимо, на что-то еще надеется... — Вагин не договорил. — В кабинет вошли сотрудники, производившие обыск у Рудской. Они принесли магнитофон с несколькими кассетами, блокноты с тайнописью, отдельные личные вещи Мэнсфилда.
— Больше ничего не нашли? — министр посмотрел на лейтенанта Черенкова, руководившего обыском.
— Мы очень внимательно все осмотрели, но...
— Верно, верно, — остановил офицера Вагин. — Не дурак же он, чтобы дома держать шпионское снаряжение. Думаю, скоро сам покажет нам свой тайник...
Переступив порог камеры, Мэнсфилд остановился от неожиданности. Он узнал человека, про которого говорил Вагин. Не дождавшись даже, пока конвоир закроет за ним дверь, Мэнсфилд хрипло прошептал:
— Господин Краус?!
Человек обернулся и в упор посмотрел на Мэнсфилда. Взгляд его не предвещал ничего хорошего. Казалось, тот, кого назвали Краусом, готов был убить Мэнсфилда. Как только дверь камеры закрылась, он сквозь зубы процедил:
— Какой я тебе Краус, скотина? Они ни черта не знают обо мне, а ты «Краус», «Краус». — Внезапно смягчившись, он спокойно сказал: — Вот уж никак не думал, что тут с тобой встретимся. Рассказывай, что стряслось?
Однако Мэнсфилд молчал, и было видно, что он не собирается посвящать Крауса в свои дела. Поняв, что Мэнсфилд ему не доверяет, Краус заметил:
— Не настаиваю. Можешь не говорить. Можешь считать, что я уже продался или что я подсадная утка. Хотя и я могу подумать о тебе то же самое. Но я хочу просить тебя, Рандольф. — Краус подошел к нему поближе. — На допросе ничего не говори обо мне. Мы друг друга не знаем. — Краус понизил голос до шепота. — Я уверен: они обо мне ничего не знают. Просто какое-то недоразумение. Я летел, конечно, не к тебе. В пути ничем себя не проявлял — и вдруг сегодня утром меня снимают с самолета. Пока со мной никто не разговаривал. А ты знаешь, — Краус посмотрел в глаза Мэнсфилду, — о чем я подумал? А нет ли у нас там, — Краус кивнул куда-то в пространство, — русского агента? — Он снова посмотрел на Мэнсфилда и сочувственно проговорил: — Я вижу, ты сопротивлялся, у тебя висок разбит.
Мэнсфилд машинально поднес руку к виску, но ничего не ответил. Прошло не меньше четверти часа, прежде чем Мэнсфилд заговорил:
— Вот вы утверждаете, что летели дальше. А мне они сказали, что вы шли ко мне на связь.
— Липа! Чистейшей воды липа! Если бы так, разве они предоставили бы нам такую возможность: сидеть здесь вместе и разговаривать. Не совсем же они олухи!
— Я тоже так думаю...
— Тут и думать нечего, — поставил точку Краус и стал рассказывать Мэнсфилду о последних берлинских новостях...
Третьего мая в Адычан прилетел Павел Орешкин. Турантаев пригласил его к себе и, усадив на диване, поинтересовался, как прошло оформление на работу в органы.
— Нормально, Айсен Антонович, но... только, я думаю, напрасно все это. Не выйдет из меня чекиста.
— Это почему же?
— Экзамен-то я не выдержал, — огорченно проговорил Павел.
— А по-моему, как раз наоборот: выдержал превосходно. На твоем месте, полагаю, так же поступил бы любой из нас. Ты правильно делал, что хотел выяснить, зачем Мэнсфилд отправился в Красноярск. А то, что не сумел поставить нас в известность, — так у тебя для этого и возможности не было. Так что напрасно не тревожься! — Турантаев ударил Павла ладонью по колену. — Лучше я тебя сейчас познакомлю с одним из арестованных.
— Что?! Разве их двое?
— Двое, — засмеялся Турантаев и распорядился ввести арестованного.
Когда тот вошел в кабинет, Павел от неожиданности встал:
— Подполковник Краус? И вы здесь?!
— Он же полковник Щербаков. Наш коллега по работе, — представил Турантаев.
Павел опешил. Он стоял, не зная, что сказать. Щербаков подошел к растерявшемуся Орешкину, крепко и горячо пожал ему руку.
— Ну, здравствуй, беглец, — сказал он ласково. Левой рукой полковник поправил очки, будто хотел получше рассмотреть Павла. — А ты совсем не изменился. Правда, височки побелели да похудел малость. Но это поправимо. Были бы кости, а мясо нарастет. Так, что ли? — он снова улыбнулся, блеснув золотыми зубами.
— Вот это сюрприз! — Павел развел руки. — Значит, полковник Зимерев...
— Да, — подхватил Щербаков, — Зимерев и теперь считает меня отъявленным фашистом. Но что поделаешь — так надо.
— Вот здорово! — восхищенно крутил головой Павел. — Значит записку мне вы написали? Не рискованно ли это было? Я, признаться, за провокацию принял.
