Напрашивался вывод, что убрав Марченко и Павла, Мэнсфилд нащупывал новый путь к Орешкину и к секретным работам экспедиции.

Материалы, собранные на Егорова, были несколько противоречивы. Молодой, способный специалист, он работал увлеченно и творчески. Руководство экспедиции характеризовало его как перспективного ученого. Правда, была замечена его излишняя любовь к хорошим коньякам, что вполне мог использовать Мэнсфилд. Был у шпиона и козырь покрупнее. В 1923 году отец Егорова, мобилизованный местными тойонами в одну из банд белобандитов, был убит в бою с отрядом Строда. Но это обстоятельство козырем мог считать, по мнению Вагина и Турантаева, только Мэнсфилд, не знающий да и не способный понять реальной жизни республики. Так что, скорее всего он должен был споткнуться на Егорове, советском молодом человеке, образованном, отлично понимающем сложную драматическую обстановку времени гражданской войны и горькую судьбу забитых, темных крестьян и батраков, силой и обманом вовлеченных в контрреволюционное движение. Но в таком случае Егоров мог стать очередной жертвой: Мэнсфилд не любил оставлять свидетелей своих неудач, да и друзей тоже не щадил.

Вечером того дня, когда оперативная группа отправилась, чтобы задержать Мэнсфилда, последнего не оказалось ни на работе, ни дома. Не успел Турантаев дать дополнительные распоряжения, как позвонил Черенков, дежуривший у конторы экспедиции. Торопясь и волнуясь, он сообщил, что в переулке за конторой обнаружил служебную машину Мэнсфилда. Фары погашены, в кабине двое. «Что же делать, что же делать?» — волновался Черенков.

— Не суетись. Следи за ними. Сейчас выезжаем к тебе.

Как раз в это время из окна котельной, где был телефон, лейтенант заметил, что кто-то вышел из машины и не торопясь направился к экспедиции. Вот открылась дверь, и в ярко освещенном проеме Черенков сразу узнал Егорова. Он снова позвонил Турантаеву, но тот уже уехал и трубку снял Вагин.

— Егоров?! — переспросил министр. — Странно... Неужели мы в нем ошиблись? Продолжайте наблюдать, а минут через пять встречайте подполковника.

Тем временем Егоров вошел в кабинет Орешкина, задернул на окнах шторы, зажег свет и подошел к сейфу. Минуту-другую он постоял в нерешительности, затем открыл сейф и вытащил папку в черном коленкоровом переплете. В ней было всего несколько листков — краткий отчет о результатах деятельности геологов в прошлом году. Разложив их по порядку, Егоров достал из кармана пальто небольшой черный фотоаппарат и стал снимать документы. Он успел сделать только два снимка, когда в затворе аппарата что-то щелкнуло.

— А, черт! Сломался! — вслух выругался Егоров и убрал бумаги в сейф. Он снова постоял с минуту, неуверенно вытащил из кармана две плоские металлические коробочки величиной с мыльницу, повертел их в руках и решительно сунул обратно в карман. Взяв из сейфа несколько черновиков Орешкина, Егоров погасил свет, раздвинул шторы и покинул кабинет.

Черенков и подоспевшие чекисты группы Турантаева видели, как Егоров подошел к машине Мэнсфилда, сел в кабину. Еще через несколько минут там вспыхнул тусклый свет карманного фонарика, в его желтоватом пятне неясно маячили два силуэта. И вдруг свет погас. Турантаев махнул рукой: вперед!

...Егоров поспешно захлопнул дверку и, с трудом отдышавшись, проговорил:

— Геннадий Петрович, что-то с аппаратом случилось. Почти ничего не успел снять. На всякий случай я прихватил черновики Орешкина.

Мэнсфилд, не глядя, отложил испорченный фотоаппарат, зажег фонарик и бегло просмотрел бумаги. С первого взгляда он понял: это то, что надо.

— Молодец, — тихо и, как показалось Егорову, с чуть заметной недоброй усмешкой похвалил Мэнсфилд. — Что ж, посмотрим, что случилось с этой игрушкой? — он нажал какую-то кнопку, в аппарате что-то тихо зашуршало, и голос Егорова негромко, но четко произнес: «А, черт! Сломался!»

— Понял? — Мэнсфилд открыто наслаждался эффектом. — Не обижайся. В нашей работе это закон: доверяй, но и проверяй. Ну, давай отметим наш небольшой успех и пожелаем себе дальнейших.

Он достал из-под сиденья бутылку коньяку и два стакана, сорвал пробку и налил себе и Егорову.

— Ну, будь здоров!

«Отравить решил, сволочь!» — пронеслось в мозгу Егорова, и он нерешительно повертел в пальцах стакан.

— Ты что? Это же армянский, отборный!

— Закусить бы чем, Геннадий Петрович, — попросил Егоров.

— Это можно, — Мэнсфилд опять полез под сиденье. В эту же секунду Егоров с размаху ударил его стаканом в правый висок. Мэнсфилд тяжело осел на рулевое колесо. Егоров немного отодвинулся и стал снимать брючной ремень.

...Первым к машине подбежал Оллонов. Он рванул на себя дверку кабины и, ударив по кабине лучом сильного электрического фонаря, крикнул: «Руки вверх!».

Зажмурившись, Егоров улыбнулся во весь рост и облегченно вздохнул:

— Слава богу! В самый раз подоспели...

— Руки, Егоров, руки! О боге потом вспомнишь!

— Да вы что, Николай Спиридонович, серьезно? — Егоров узнал капитана. — Пожалуйста! Только лучше занялись бы этим типом...

Только теперь Оллонов и подоспевший Турантаев заметили беспомощно уткнувшегося в приборную доску Мэнсфилда, судорожно зажатый в руке Егорова стакан с остатками коньяка и ремень в другой. Они молча переглянулись и облегченно рассмеялись.

— Ты его не с концом? — спросил Оллонов уже тревожно, пытаясь нащупать у Мэнсфилда пульс.

— Нет, я не очень сильно...

— Ну ладно, вылезай. Поедешь с подполковником в отделение. А Мэнсфилда я, Айсен Антонович, на этой машине отвезу.

— Кого-кого? — вытаращил глаза Егоров.

— Там узнаешь.

Егоров пошел к оперативной машине, но вдруг вернулся.

— Николай Спиридонович, там где-то должна быть бутылка коньяку, он меня угощал только что...

— И ты выпил? — капитан не скрывал своего беспокойства.

— Нет, а он успел.

— Интересно, — Оллонов нашел бутылку, аккуратно завернул ее в газету и положил в карман. — Поехали!

В отделении их с нетерпением поджидал Вагин. Распорядившись вызвать к Мэнсфилду врача, он позвал всех в кабинет, молча выслушал доклад Турантаева и с любопытством посмотрел на Егорова.

— Что ж, будем знакомиться, Анатолий Сергеевич! — он протянул Егорову руку. — Кстати, где ваш коньячок-то? Слыхал, вы специалист по этой части.

Егоров покраснел и кивнул на Оллонова. Взяв бутылку, Вагин посмотрел ее на свет, повертел в руках, понюхал содержимое и, улыбнувшись, заметил:

— Он самый. Армянский. Дайте-ка мне стакан.

Он налил коньяку в стакан, снова понюхал и развел руками: «Коньяк»!

Полковник еще раз поднес бутылку к электрической лампочке и более внимательно осмотрел ее. На одной из стенок он обнаружил странное утолщение. Что это, брак? И на горлышке тоже? Здесь был чуть заметный стеклянный бугорок. Вагин нажал на него пальцем, и он легко ушел внутрь.

— Ого! — произнес полковник, и все вопросительно посмотрели на него. — Вот, полюбуйтесь! В стенке-то тайничок, а в нем-то уж наверняка не коньяк. Понятно?

Егоров побледнел, а Оллонов, подтолкнув его в бок, прошептал: «Не зря ты, оказывается, бога-то поминал».

— Ну, а что вы еще привезли, так сказать, на закуску? — спросил министр у Турантаева.

— Фотоаппарат-магнитофон, сверток с документами, ампулу с ядом, — ее нашли в воротнике рубашки Мэнсфилда.

— Аппарат не работает, я его нарочно сломал, — объяснил Егоров. — А документы — это черновики первого варианта прибора Орешкина. Мы его забраковали...

— Это все?

— Нет, у меня еще мины есть, — вспомнил Егоров.

— Что?

— Мины. Он велел мне положить их в сейф, а я не положил, — и Егоров вытащил две плоские металлические коробочки.

В кабинете стало тихо. В первый момент никто не шелохнулся, но уже через секунду Оллонов протянул руку к минам, как бы нечаянно встав так, что отгородил Егорова от всех остальных.

— Осторожно, — крикнул Турантаев, но Егоров спокойно положил мины на стол и сказал, что не взвел взрыватель вопреки указанию Мэнсфилда.