Подполковник поднялся и заходил по кабинету. Он долго не возвращался к прерванному разговору. Молчал и Черенков. Так прошло несколько томительных минут. Наконец Турантаев снова сел за стол.

— Ну, да ладно, если там принимают меры к возвращению Павла в Союз, будем надеяться на лучшее. А пока постараемся обойтись своими силами.

В последнее время подполковник Турантаев постоянно думал о радиоигре и никак не мог прийти к определенному решению. По-прежнему многое оставалось неясным. На последнюю радиограмму Черенкова, которую он передал уже после возвращения из Якутска, как и прежде, разведцентр предложил выполнять задание самим, не надеясь на помощь. Вот это и ставило подполковника в тупик.

Наконец обдумав все «за» и «против», Турантаев пригласил к себе Оллонова и Черенкова. Ничего не подозревавшим сотрудникам он заявил, что, по его мнению, противник разгадал их замысел. И предложил сейчас же вместе проанализировать всю проделанную работу.

Они разобрали весь ход операции с самого начала. Буквально все было проверено и перепроверено. Как будто нигде никакой оплошности допущено не было, но все же действия противника настораживали. Турантаев твердо и уверенно заявил:

— Ничего страшного, по-моему, нет. Не будем унывать. Мы хитрим, и они, конечно, хитрят. Иначе и быть не может. Никаких промахов мы не допустили. Это, по-моему, совершенно ясно. Поэтому будем действовать по выработанному плану. Подождем ответа на письмо. Не исключено, что, получив его, они пришлют курьера с деньгами, с питанием для рации. Должны прислать. Так что подождем еще малость. А вы, Николай Спиридонович, подготовьте им еще информацию, да поважнее, но пока передавать ничего не будем. Согласуем с министром. А теперь за работу. — Подполковник поднялся, давая понять, что разговор закончен.

Павел Орешкин не дошел до Берлина в 1945 году. Был ранен и не помнит, как оказался сначала в плену у немцев, в их госпитале, а потом в американском лагере для перемещенных лиц. Большинство из этих лиц хотели как можно скорее «переместиться» на Родину, и советское командование делало все, чтобы ускорить их возвращение. Но бывшие союзники имели на этот счет свое мнение.

Большие партии военнопленных или угнанных немцами советских граждан исчезали из официальных лагерей и появлялись где-нибудь в лесных баварских долинах или в покинутых хозяевами западноберлинских особняках.

Вот так, спустя несколько месяцев после окончания войны, и Павел Орешкин попал в Берлин, но не как воин-победитель, а как неопределенная человеческая единица — без имени, без документов, без прав. Не сразу он разобрался в происходящем, думал, что придется пройти очередной бюрократический этап перед возвращением домой. Однако вскоре он убедился в том, что союзники отнюдь не торопятся передавать его советским властям.

Уклончивые ссылки на послевоенную неразбериху, на формальные затруднения в переговорах определенных ведомств, сопровождались сначала туманными, а потом все более определенными намеками на преимущества западного образа жизни, на возможность сделать хорошую карьеру. Иногда американские «друзья» в целях «просвещения» приносили ему какие-то сомнительные газеты и брошюры с рассказами о «сибирских ужасах», ожидавших вернувшихся военнопленных, или подсылали «очевидцев», видевших все это своими глазами.

Павел вообще-то не верил всей этой белиберде и упорно ждал отправки на Родину, но с каждым днем надежда на это таяла. Окончательно он понял всю безвыходность своего положения, когда через несколько месяцев его привезли в ничем не примечательный трехэтажный дом, выделявшийся только тем, что у подъезда стояли два сержанта в касках американской военной полиции. Его провели в кабинет, на дверях которого он с трудом разобрал написанное по-английски слово «Россия».

На этом познания Павла в английском кончались, и он удивился, когда плотный пожилой человек в форме полковника американской армии отпустил сопровождавшего его офицера и заговорил на довольно сносном русском языке, и довольно откровенно:

— Вы, наверное, догадываетесь, что я не совсем военный, скажу прямо: я разведчик. Следовательно, знаю многое такое, о чем другие и не догадываются. Советую вам верить мне. Так вот, забудьте про Россию: вас там не ждут, а если и ждут, то не с цветами. Поверьте, нам было не так уж трудно «проинформировать» красное командование о том, что вы сдались в плен добровольно и, больше того, что оказывали некоторые услуги немцам. Кое-какие германские документы мы получили, так сказать, в наследство, ну и иногда слегка дополняем их.

— Понятно, — сказал Павел, так как полковник замолчал, раскуривая сигару. Делал он это не очень умело.

— Тем лучше. Кстати, я забыл представиться. Моя фамилия Купер.

«Врешь», — подумал Павел равнодушно, но промолчал.

— А о вас я кое-что знаю, — продолжал полковник. — Мне говорили, что вы неглупый человек, с сильной волей и твердым характером. Но, поверьте, ваше упорство достойно лучшего применения! Мы могли бы договориться...

— Вряд ли! — не выдержал Павел.

— Не спешите. Я не буду расписывать райскую жизнь, которая ожидает вас здесь. Она действительно может стать такой, но, разумеется, не даром. Цена — сотрудничество с нами. Тогда, кто знает, вы сможете побывать даже на Родине, правда, кратковременно и не как турист, — полковник рассмеялся, довольный шуткой.

— То есть, как шпион, — Павел тоже улыбнулся.

— Если вам нравится это слово... Однако, как у вас говорят, все работы почетны, особенно если... за них хорошо платят.

— Нет, — сказал Павел, — не стоит стараться, мистер... Купер. Я атеист, и не продаюсь даже за райские яблоки.

— Не стоит торопиться. Мы еще поговорим. А на досуге поразмышляйте над тем, что в раю, кроме яблок, есть еще кое-что.

Купер беседовал с Павлом еще несколько раз, но все их разговоры в том или ином варианте повторяли первый. Для Павла эти свидания имели одну ценность — возможность вырваться из своей, хоть и комфортабельной, но напоминающей тюремную камеру комнаты и из окна машины понаблюдать берлинскую жизнь. Маршруты поездок, кстати, никогда не повторялись. Правда, эти наблюдения принесли и горькое разочарование: Павел убедился, что убежать практически невозможно.

Иногда Павел думал, что, может быть, стоит согласиться на предложение Купера. Пройти подготовку, узнать как можно больше, а оказавшись в СССР, тут же явиться в органы МГБ и все рассказать. Должны же ему поверить! Все это было вроде бы логично, но непобедимое внутреннее чувство говорило Павлу, что это не выход. Как ни верти, но дать подписку на шпионаж против Родины — все равно, что изменить, хотя бы формально. Он не мог на это пойти и каждый раз давал себе слово бороться до конца.

Летели бессмысленные, похожие друг на друга дни, и однажды Павел понял, что в его жизни надвигаются какие-то перемены. Вот уже несколько недель его не вызывали к Куперу и вообще о нем, кажется, забыли. Он не мог, конечно, знать, что в это время в Советском Союзе объявился его двойник.

Хуже всего была полная неизвестность. Павел все заметнее стал нервничать, почти перестал спать по ночам. Вместе с ним жили еще несколько человек, как он догадывался, его соотечественники, но общаться им было строго запрещено. Впрочем, и видел-то он их мельком, прогуливаясь по замощенному двору или по довольно обширному парку, прилегающему к заднему фасаду особняка. Разговаривать можно было лишь с двумя-тремя американцами в штатском, которые иногда заходили к нему поболтать, особенно один по фамилии Краус. Он был в довольно большом чине — подполковник, но вел себя просто, охотно шутил, вроде бы много рассказывал, но после его ухода вспомнить было почти нечего. Это-то Павлу и не нравилось.

Особенно не хотел он с ним встречаться сегодня. Вернувшись после обеда с очередной прогулки по парку, Павел от нечего делать решил прилечь. Он снял пиджак, поправил подушку и вдруг резко отбросил ее в сторону. Под подушкой лежала какая-то бумажка. Крупными печатными буквами на ней было написано по-русски: «Вам угрожает опасность. Вы много знаете, но не приносите пользы. Сегодня вечером после разговора с Купером постарайтесь покинуть особняк и идите к мосту. Там увидите белый «Оппель-капитан» и спросите у водителя: «Это машина из Франкфурта?» Далее положитесь на шофера. Все зависит от вас. Или сегодня, или никогда!.. Записку сожгите. Ваш друг.»