Все это заряжает энергией, но я все еще пытаюсь найти способ дышать без Фокса.

Он считает, что мы даже не можем быть друзьями. Это хуже, чем в первый раз, когда я потеряла его, потому что теперь знаю, почему он даже не мог смотреть на меня, когда впервые вернулся. В этот раз его не отрывали от меня, он сам сделал этот разрыв.

Я не видела его несколько дней. Он не пришел на выпускные экзамены и не пришел ни на одну из практик выпускной церемонии.

После того, что он мне сказал, я не потрудилась просмотреть медицинские журналы, которые Девлин подбросил несколько дней назад. Они лежали рядом со свернутым ковриком для йоги в углу спальни и насмехались надо мной. Вместо того чтобы читать их самой, я хочу отдать ему, но сначала придется прижать этого упрямого неуловимого придурка, чтобы предложить их ему.

Как и было предсказано, я получила кучу дерьма за то, что сбежала из ресторана и устроила нежелательную сцену для своих родителей тем вечером. Поскольку Фокс оставил меня там одну, я позвонила Холдену, чтобы он заехал. Никогда не видела, чтобы папа так злился. Он был в ярости, даже больше, чем мама, которая смотрела на меня холодным и бесстрастным взглядом, как только я вошла в дверь, даже не стала меня ругать, как я ожидала, а просто объявила, что поездка больше не состоится. Я стояла, скрежеща зубами, подавляя желание выступить против, когда мама сообщила, что если не возьму под контроль свои импульсивные, детские порывы, то она отправит меня в частную дисциплинарную школу, которая специализируется на реабилитации трудных детей влиятельных и богатых людей, вместо колледжа, в который меня заставили подать заявление. Документы на поступление уже были готовы. Я хотела сказать — чушь собачья, но угроза в ее пустом взгляде была очень реальной. Удовлетворившись моим ошеломленным молчанием, она повернулась на каблуках и ушла в кабинет.

Затем отец накинулся за то, что я целых двадцать минут подвергала себя опасности. Он не стал слушать ни моих доводов в пользу Фокса, ни того, что наибольшей опасности я подвергалась, споткнувшись о палец в темноте. Это он решил, что я не буду выходить из дома, кроме школы и занятий йогой, и что не могу никуда ходить одна. Мне даже не разрешили работать волонтером в библиотеке. Папа заставил меня выбирать — йога или чтение детям, и как бы ни любила их маленькие личики, мне нужна йога, иначе я сойду с ума от ежедневного сдерживания своей энергии.

Напоминание о том, что они могут контролировать мою жизнь, ужалило.

Могло быть и хуже, они действительно могли отправить меня в таинственную дисциплинарную школу. По крайней мере, я рада, что Холден — мой новый надзиратель, сопровождающий повсюду теперь, когда его занятия закончились на лето. Он сказал, что ему плохо, поэтому был гораздо снисходительнее, чем ожидали мои родители. Если бы они наняли телохранителя, как угрожали раньше, я определенно не смогла бы вытянуть симпатию брата и сестры на более легкое время. Мой брат ничего не говорит, когда я провожу половину нашего совместного времени с носом, приклеенным к приложению карты на телефоне, сбрасывая точки, куда хочу отправиться в свое дорожное путешествие.

Я оттягиваю время, пока не наступит подходящий момент, чтобы сделать шаг.

В день выпуска я на шаг ближе к свободе. Мне нужно только пройти через церемонию, а потом отправлюсь в путь. Мама может угрожать сколько угодно, но я ни за что не позволю ей отправить меня в дисциплинарную школу. Клетка, в которой они держали меня столько лет, становится слишком тесной и душит крылья, которые нужно расправить. Зуд ползет по коже, усиливаясь с каждым днем.

— Перестань ерзать и встань прямо, — шипит мама, чтобы никто больше не слышал ее перфекционистских придирок.

Мы стоим в стороне от школы на дорожке, которая раздваивается и ведет к футбольному полю, окруженные морем зеленых и белых выпускных платьев, таких же, как то, в котором потею, и семьями выпускников.

Это мой школьный выпускной, и я чувствую… ничего.

Разве я не должна волноваться больше? Не могу найти ни одной причины для этого. Вспоминая последние четыре года, я с тревогой думаю о том, как мало у меня было собственных интересов. Мой выпускной год был полным провалом. Единственные светлые моменты — это время, проведенное с друзьями, когда они еще были здесь со мной до окончания школы, и единственные воспоминания, которые стоит пережить и которые вызывают у меня острые ощущения, — это те, когда Фокс был сосредоточен на мне.

— Церемония еще даже не началась, — говорит Холден. Я благодарно улыбаюсь ему, и он подмигивает. — Дай ей передохнуть пять минут, ма.

— Как перерыв, который я дала тебе, Холден? — резко говорит мама. — Это был такой ужасно долгий перерыв.

Он сжимает челюсть от напоминания о том, что не понял, как высоко она ожидала от него прыгнуть, оказавшись в государственном общественном колледже. Несколько человек с любопытством смотрят в нашу сторону, и мамин позвоночник выпрямляется, пока она наклеивает свою генеральную улыбку.

— Мы так гордимся тобой, — говорит папа.

Правда, хочу скептически спросить, даже если я не стала выступать с прощальной речью? Как будто она слышит мои мысли, мама поджимает губы.

— Спасибо, папа.

— Ну, по крайней мере, ты заканчиваешь школу. Мы хотели, чтобы ты заняла первое место в классе. — Она говорит не в свое оправдание, подталкивая меня к группе учеников, выстроившихся возле одного из учителей. — Это разочаровывает, что ты так сильно отклонился от своих целей.

Я не могла скрывать свои оценки, когда есть правило держать ее в курсе, но я уже даже не злюсь на Фокса за то, что испортил мой рейтинг. Это всего лишь оценка, так в чем же дело? Моя жизнь не закончилась и не разрушилась из-за того, что я получила пять с минусом вместо пяти с плюсом. Чтобы прийти к этому осознанию, потребовалась глубокая медитация, и как только это сделала, груз свалился с плеч, оставив меня более легким. Я должна поблагодарить его за то, что заставил меня посмотреть правде в глаза.

— Прощальная речь — это не то, что я бы выбрала для себя в любом случае, — бормочу.

Мама бросает суровый взгляд, который предупреждает, чтобы я отступила. Это все твои цели, — хочу огрызнуться я, но делаю размеренный вдох и отпускаю. Просто продержись до конца церемонии, напоминаю себе. Тогда я смогу наконец отдохнуть от их шоу с собаками и пони.

— Мы встретимся с тобой после, дорогая, — говорит папа. — Будем болеть за тебя.

Они уходят с Холденом, чтобы занять места с остальными семьями, направляющимися на футбольные трибуны.

Фокса все еще нет и мои брови сходятся вместе, а сердце болезненно щемит. Не знаю, лишило ли его количество пропусков в этом году права участвовать в выпускной церемонии, но я надеялась увидеть его.

Мне все еще обидно, что он так легко отказался от дружбы или от того пламенного чувства, которое возникло между нами. Когда я рядом с ним, он заставляет чувствовать себя в безопасности, несмотря на то, что упрямый засранец. Фокс всегда видел мою дикую сторону, не говоря мне, чтобы я сбавила обороты. Он единственный человек, который заставляет чувствовать себя живой, и я хочу, чтобы он был в моей жизни, независимо от того, как это будет выглядеть. После того как первоначальное отчаяние от разбитого сердца утихло, новое горе образовало яму в животе.

Кончики моих пальцев нащупывают старую плетеную кожу и гладкие камни браслета.

Фокс не должен делать то, что он делает в одиночку. Я хочу помочь. Если я смогу это сделать, возможно, этого будет достаточно, чтобы загладить свою вину за нарушение обещания. Даже если была всего лишь ребенком, меня гложет мысль, что я причастна к причинению вреда его семье или ему самому.

Мысли продолжают витать в воздухе, пока я следую за остальными одноклассниками в школу, чтобы выстроиться в ряд, как мы делали вчера на тренировке. Когда нас ведут по коридорам, я смотрю на ряды шкафчиков и классных комнат, меня охватывает грусть. Родители могут гордиться, но могу ли сказать то же самое?