Все так. Но мне трудно было представить, что такой человек, как Чудновский, более двадцати лет проработавший главным инженером, мог с легким сердцем уйти, пусть даже на почетное место директора института. Надо знать, сколь мощным бывает заводское притяжение, которое тем сильнее действует на людей, чем больше они привыкают к своей трудной, беспокойной, но увлекательной работе.

Терехов мог судить об этом притяжении по себе. Поэтому, подумав, сказал:

— Все дело в обстоятельствах. При сложившейся обстановке он мог согласиться на уход.

Мы поднимались по лестнице института, и мне захотелось хотя бы мельком взглянуть на Алексея Алексеевича. Он явно обрадовался, увидев Терехова в своем кабинете.

— Салют, мой друг! — произнес он со своей мягкой улыбкой и показал мне и Терехову на кресла.

Внешне Алексей Алексеевич мало изменился. Только, кажется, чуть осунулся, да в красивых седых волосах его, как это бывает с возрастом, кое-где добавилась едва заметная желтизна.

— Что нового? — спросил он. — Как план?

Сделаем. Пока один цех не вытягивает в тоннах, — сказал Терехов.

— Редуцируете трубу?

Терехов ответил, что, действительно, редуцируют. Делают тонкий профиль. Трубы получаются более легкими, и план в тоннах опять не выходит. При этом слегка вздохнул.

Увы! Это была все та же старая, многолетняя и тяжелая проблема: тонны — метры!

— А как мартен, манессман?

Терехов называл цифры. Казалось, он попал на оперативку и сейчас отчитывается перед главным инженером.

Я улыбнулся, наблюдая эту сцену. Влекомый властной силой привычки, Чудновский словно бы забыл, что он уже не главный инженер.

— Съели незавершенку, потом капремонт, в общем, там зашиваются, — пояснял Терехов.

— Ничего, — ободрил Чудновский.

— Да, конечно, придет в норму, — согласился и Терехов.

Потом заговорили о делах института. Здесь сотрудники занимались все тем же кругом технических проблем, с которыми я сталкивался и на заводе: тонкий профиль, радиочастотная, электронно-лучевая сварка. Все эти новейшие методы следовало разработать, опробовать в лабораториях института, предложить производству.

Чудновский посетовал на то, что плохо поступает оборудование для лабораторий.

— Все никак не утвердят схему строительства, сейчас один мой сотрудник крутится в Москве по этим делам. Не можем выбить денег. И еще кадры, кадры!

Голос у Чудновского тускловатый, без былой живости и огня. Я это заметил.

Мне пришло на память, как Терехов по дороге сюда излагал мне свой взгляд на задачи таких, как трубный, отраслевых институтов. По его мнению, они должны сосредоточиться на большой науке, а многие мелкие, сугубо прикладного характера темы оставить заводским лабораториям. Потому и работать здесь надо людям действительно талантливым, а не случайным, не тем, кто бежит в науку от производства в поисках более легкой жизни.

Чудновский вдруг спросил:

— А вы, Виктор Петрович, не пойдете ли к нам? Мы вам дадим лабораторию, вы же кандидат наук.

Терехов ответил не сразу. Но смысл ответа можно было прочитать на его смущенном лице.

— Не созрел еще, — заключил Чудновский таким тоном, словно бы не ожидал ничего другого.

— Да нет, не в том дело! Хочу иметь производственный стаж лет двадцать. Опыт, практика — это очень важно, вы знаете, Алексей Алексеевич! Предложения я получал и раньше. И на преподавательскую работу приглашали. Но пока повременю.

— Производственная косточка крепка. Это держит, — по-своему резюмировал Чудновский. И добавил: — В общем-то, я вас понимаю. Ну что ж, мы всегда рады вас видеть в любом качестве и в любое время, — заключил он.

Мы распрощались.

Затем Терехов повел меня по лабораториям института. Он знал их, видимо, не хуже, чем цехи своего завода, ибо здесь защищал кандидатскую диссертацию, здесь начал готовить свои первые статьи в научные бюллетени, издаваемые ученым советом.

В лаборатории оптических исследований мы неожиданно натолкнулись на Алика Коваля. Он не сразу заметил нас. Колдовал над каким-то обрывком трубы, разглядывая срез металла, и почти по самые плечи влез в массивный прибор, напоминающий гигантских размеров фотоаппарат.

— Мужу науки — привет! — сказал Терехов.

Алик не реагировал.

— Дорогой товарищ, к вам гости! Обратите на нас просвещенное внимание, — снова попробовав оторвать его от прибора Терехов.

Только теперь Алик заметил нас. На отрываясь от окуляра, помахал свободной рукой:

— Привет! Какие новостишки?

— Все как обычно.

— Но я не слышу ноток бодрости и оптимизма! Старик, не унывай! — Алик наконец подошел к нам. — Все будет красиво! Главное, держи хвост трубой!

— Пока труба не бьет хвостом при обрывах, — каламбуром на каламбур ответил Терехов. — А что? Нам грозят какие-то неприятности?

— Тебе персонально ничего. Но вообще-то…

— Старик, — иронически подсказал Терехов.

— Именно, мой дорогой старче! Я, знаешь ли, преклоняюсь перед твоей трудовой самоотверженностью! Конечно, заводу нужны такие тягачи…

По дурацкому своему обычаю Алик говорил так, что серьезное тонуло в иронии, а ирония сдабривала все, что могло в какой-то мере походить ня пафос. Он попенял Терехову за то, что тот тратит много времени на эксперименты и вообще напоминает ему излюбленных героев литературы первых пятилеток, эпохи рекордов и штурмов.

— Сейчас это как-то не вписывается в облик современного инженера, — заявил он.

— А что вписывается? — нахмурился Терехов.

Не обращая внимания на его тон, Алик продолжал:

— Мне жаловалась Вера, появляешься дома поздно, усталый, раздражительный, а диспетчер тебя будит ночью или рано утром: "Виктор Петрович, опять выбило полосу, стан стоит уже час, какие будут распоряжения?" Виктор Петрович отвечает: "Сейчас приеду, лично разберусь". И скачет на завод.

Терехов усмехнулся.

— Да, моя жена инженер, и она знает, с чем едят кашу, называемую внедрением нового. Не будем больше об этом. Давай лучше вернемся к тем неприятностям, на которые ты вроде бы намекаешь.

— Останется между нами?

— Конечно!

— Под честное пионерское?

— Я уже сказал!

— И вы тоже? — Алик повернулся ко мне.

Я приложил руку к сердцу и еще кивнул, подкрепляя этот жест.

— Ну, так вот, старики, наш новый шеф задумал одну акцию… Он, скажем прямо, с моей помощью и еще нескольких сотрудников подбирает материал по заводу.

— Какой материал? — не понял Терехов.

— Не на представление к наградам, конечно, — усмехнулся Алик. — Материальчик под знаком минус. Уж кто-кто, а Алексей Алексеевич хорошо знает завод: где, как и что!

Посматривая на все еще недоуменное лицо Терехова, Алик теперь уже, видимо, без особой охоты продолжал:

— Есть же недостатки! Где-то низкие Показатели по сравнению с другими заводами, где-то перебор в рабочей силе, где-то не используется полностью оборудование. И так далее. В общем, такая подборка по каждому цеху.

— Зачем? — этот вопрос, вырвавшийся у Терехова, выражал уже не только недоумение. Нечто большее. И Алик это почувствовал. — Зачем? — повторил еще раз Терехов. — Недостатки, конечно, есть, по…

Мне показалось, что Алик уже пожалел о своей откровенности. Продолжать разговор ему явно не хотелось. Но отступать было поздно.

— Зачем, зачем?! — раздраженно передразнил он Терехова. — Детские вопросы! Шефу угодно показать, что в датском королевстве не все в порядке. Привлечь к этому внимание. И поскольку он, Чудновский, и сам еще недавно отвечал на заводе за все, вызвать огонь и на себя. В этом есть что-то даже благородное, неправда ли? — спросил Алик.

Терехов не ответил. Наступила неприятная пауза. Тут было о чем подумать!

— И вот еще последняя информация, — добавил Алик. — Я откровенен потому, что докладная записка ужо составлена и подана Чудновским в обком партии. Рубикон перейден. Так что ничего секретного я не разболтал.

Алик улыбнулся, но не мог скрыть смущения. Трудно было судить о том, как он относится к этой затее Чудновского, но вряд ли само участие в ней было ему по вкусу.