— Воздуха было мало в цехе!

Вот любопытный ответ! Значит, работа казалась неплохой, а все же не хватало «воздуха», не в прямом, конечно, а в переносном смысле, — воздуха романтики, простора, тянуло к чему-то иному, более увлекательному, — одним словом, тянуло в Дорогу с большой буквы.

Счастлив тот, кто сразу находит свое жизненное призвание. Но много ли таких? Юности свойствен широкий поиск на материке интересных дел и свершений. Да и так ли легко определиться в шестнадцать лет, так сказать, «с первого попадания», и уже твердо знать, что «твое», а что «не твое», в какой профессии ты полнее всего развернешь свои силы?

Монтаж высоковольтных линий! Вот где действительно воздуха было много! И высоты! И заманчивого риска!

Трест находился в Москве, но монтаж он вел по всей Сибири, Украине, на европейском севере страны. Монтажники работали и в Подмосковье, и под Ленинградом.

Владимир почти все время проводил в командировках — это ему нравилось. Было, как говорится, что посмотреть и где себя показать.

И все же именно в эти годы Владимир сделал еще две попытки найти себе иное жизненное призвание. И меня это не удивляет. Более того — без этих порывов и поисков молодой души, без этой страсти к максимальному самовыражению мне была бы сейчас не так ясна теперешняя динамичная натура Владимира Ефимовича.

Первая такая попытка выросла из внезапно появившегося у Владимира желания стать военным моряком. А случилось это так. Однажды Владимир отправился с бригадой монтажников под Ленинград, северо-западнее города, в район Финского залива. Здесь бригада сооружала высоковольтную линию передач, и монтажники частенько бывали в городах Приморск, Репино, Сестрорецк.

Линия ЛЭП‑500 тянулась вдоль самого берега. С высоты стальных крестообразных опор Владимиру открывалась безбрежная зеленоватая даль, залив мало чем отличался от моря.

Когда-то Владимир Маяковский верно заметил, что океан — это дело чистого воображения. На море тоже ведь не видно берегов. Если тридцатиметровая опора ЛЭП была бы в три раза выше, то Владимир все равно не смог бы различить в подернутом сизым туманом или затянутом мерцающей дымкой марева горизонте берега Финского залива.

Но зато ему открывался широченный обзор водных маршрутов, которые прочерчивали в заливе самые разные корабли. Они плотно заселяли акваторию портов, больших и малых, разбросанных вдоль извилистой линии лесистого берега. И все основные маршруты шли к главному порту всемирно известной гавани города Ленина.

Кто в восемнадцать лет не испытывал в душе зова морской романтики?! Высота, на которой работал Владимир, близость залива, кораблей — все это только усиливало жажду путешествий. Еще три года назад Владимиру казалось, что в цехе «маловато воздуха», на стройке его было больше, но все, что испытал до тех пор Владимир, не шло ни в какое сравнение с воздухом моря. Можно сказать, его огромные стальные опоры ЛЭП стали и своего рода мощными подпорками его новой мечты.

Трудно даже определить, отчего это моряки в нашей стране издавна пользуются таким особым вниманием и благорасположением народа. Не потому ли, что их опасная профессия еще со времен Гомера пленила воображение сухопутного человечества героикой морских путешествий и битв, или же оттого, что моряков сравнительно не много на громадных просторах нашего государства и образ их жизни всегда облекается для юношества в притягательный символ мужества и силы...

Вскоре после окончания работ у Финского залива, весной 1953 года Владимир, посоветовавшись с мамой и получив ее одобрение, поехал в Ленинград — поступать в Высшее военно-морское училище.

До той поры он бывал в Ленинграде только проездом, теперь же у него было больше времени для знакомства с Ленинградом, и, бродя по городу, Владимир влюбился в него. Для своих восемнадцати лет молодой монтажник был достаточно начитан. Названия многих улиц в Ленинграде вызывали у него литературные ассоциации, вспоминались герои русской классики. Смольный и Зимний дворцы, Дворцовая площадь и Невский проспект, площадь Декабристов, Петропавловская крепость, Исаакиевский собор и Аничкин мост через реку Фонтанку, монумент Петра... и многое, многое другое. Какой юноша в нашей стране не слышал об этих замечательных творениях зодчества — памятниках русской истории, революции, культуры! Читал о них и Владимир. Но одно дело слышать и читать, а другое — увидеть все это самому.

Здесь можно было увидеть крупные булыжники на мостовых, на которые не раз проливалась кровь восставших моряков в 1905—1906 годах, и знаменитые форты, честно послужившие делу защиты революции, и причалы, откуда в октябре 1917 года ушли боевые корабли с отрядами революционных матросов на палубах, чтобы поддержать и завершить Октябрьское вооруженное восстание.

Ничто так не поднимает в юношеской душе чувство патриотизма, как вот такое непосредственное общение со святыми для народа памятниками великих и героических свершений. Владимир был уже заранее влюблен и в училище, и в своих будущих наставников, и в саму курсантскую жизнь.

Но вдруг случилось непоправимое!.. Потом Владимир даже не мог объяснить себе: как же это произошло с ним и с такими же, как и он, пятнадцатью ребятами? А случилось вот что. В воскресенье Копелев с группой товарищей отправился в Ленинград, чтобы погулять по городу и зайти к «одному парню», имя которого он сейчас уже и не помнит. Там ребята основательно выпили. Затем поехали купаться на Неву, вернувшись, «добавили еще». И снова отправились на улицы, с кем-то повздорили и даже подрались.

Владимир Ефимович и спустя восемнадцать лет не любит вспоминать подробности этой роковой «гулянки». Быть может, потому, что чувство стыда, испытанное тогда им, до сих пор саднит сердце. «Погуляв» таким образом два дня, ребята явились на базу училища. И здесь их ожидало возмездие.

Из училища были отчислены все пятнадцать бузотеров, вся группа, совершившая самовольную отлучку.

Этот первый и единственный случай недисциплинированности послужил Владимиру суровым уроком на всю жизнь. Он обошелся ему слишком дорого.

— У меня в память о поступлении в морское училище только одна тельняшка и осталась, — сказал мне как-то Владимир Ефимович.

И улыбка его выражала теперь уже больше иронию по отношению к себе, чем серьезное сожаление. Ибо кто знает, какой из Копелева вышел бы военный моряк? А вот строитель получился отличный.

Но тогда, в свои восемнадцать лет, Владимир этого не мог еще знать. И, влекомый постоянно будоражащей его душу жаждой романтики, он вскоре предпринял еще одну попытку переменить профессию, избрать иную судьбу. И эта вторая попытка была уже связана с новым этапом возмужания, с жизненной школой, которую он прошел в армии.

Он стоит рядом с метро «Краснопресненская», двухэтажный, прямоугольный серый особняк, облицованный крупной бетонной крошкой. Перед домом аккуратно расчерченный скверик, приятно ласкающий глаз зеленой свежестью газона. У входа в скверик четыре клена. На траве перед зданием встали ряды небольших красивых елок, под широкими, разлапистыми ветвями которых словно бы скапливается голубоватый сумрак. Асфальтовая дорожка, пересекая скверик, ведет к подъезду с широкими стеклянными дверьми.

Те, кто часто бывает на шумном перекрестке у станции метро и главных ворот Зоопарка, где мощные потоки транспорта скрещиваются с четырех сторон, быть может, помнят развалюху, которая торчала здесь, вблизи здания кинотеатра, вплоть до шестьдесят шестого года. Ее хотели «брать» бульдозером, но потом передумали и, выселив жильцов, отдали монтажникам.

От Пресни и метро до Центрального Дома литераторов рукой подать. Сколько раз, проходя мимо, я без особого любопытства бросал взор на старый, покосившийся от времени домик, а потом и на новый особняк, как на обыкновенное служебное здание, принадлежащее одному из бесчисленных строительных управлений в нашей огромной Москве.