И это действительно так, — добавил Масленников после паузы. — А в общем, хочу сказать: для хороших людей, если ученик подымается выше учителя, — это успех учителя.

Днем пятого апреля семьдесят четвертого года к воротам Хорошевского завода железобетонных изделий съезжались строители из разных районов столицы. На главную внутризаводскую площадь стекался рабочий люд из цехов, из своих кабинетов спускались сотрудники управления Домостроительного комбината, вплотную примыкавшего к территории предприятия. Прибывало и начальство — машины останавливались прямо у здания нового формовочного цеха.

Стоял солнечный и ясный день, весь пронизанный апрельским ярким светом, все вокруг дышало весной, и уже одно это создавало словно бы специально приуроченное к празднику, по-весеннему радостно-возбужденное, приподнято-торжественное настроение.

Я, как и все, приехал к двум часам, узнав о том, что на Хорошевском заводе состоится митинг, на котором будет выступать Копелев. До начала митинга я с удовольствием прошелся по площади, где бывал много раз.

Есть одна удивительная особенность внутризаводских индустриальных интерьеров. Впечатление от них меняется в зависимости от времени дня и ночи, от потока людей, от интенсивности заводского ритма. И может, потому, что сейчас людей здесь было больше, чем обычно, оглашая воздух гудками, мчались по асфальту маленькие автокары, плавно двигались массивные, малоповоротливые панелевозы, шуршали шинами грузовики, оттого, что во всем чувствовалась высокая динамичность работы, то и сама площадь показалась мне шире, объемнее, обустроеннее. Тем более что в глубине территории, на месте еще недавно стоявших там неказистых, мелких строений, я увидел новое, внушительное, впечатляющее своими формами здание цеха.

К Хорошевскому заводу у меня было и есть особое отношение. Оно окрашено пафосом многолетних наблюдений за жизнью коллектива.

Вот на заводе появился новый цех с той же автоматической технологией производства санитарных кабин. Все, что было в цехе номер три, осталось и в цехе номер один. А что же прибавилось? Еще более ощутимая забота об эстетической выразительности пролетов, еще бо́льшая взыскательность по отношению к чистоте, удобствам, привлекательности, если не сказать — нарядности, обыкновенных рабочих мест.

Каждый новый успех коллектива, изыскивающего пути для таких замечательных превращений старых цехов в новые, думается, законный повод для того, чтобы вновь напомнить о том, как много значит инициатива в сочетании с целеустремленностью людей решительных и динамичных.

Новое помещение, в котором создаются санитарные кабины, было в этот день пятого апреля украшено транспарантами и лозунгами.

Когда я впервые вошел в цех, меня поразили ширина пролетов, а отсюда простор, чистота почти аптечная, ни соринки на полу, воздух, свежий и лишенный специфических производственных запахов.

Если в цехе номер три театр напоминали лишь входные двери, то в новом цехе поражал великолепный потолок, составленный из серебристых пластмассовых пленок. Такой потолок можно увидеть в концертном или театральном помещении, да и то не в каждом. Подкрановые балки, мостовые краны блестели свежей, ослепительной белой краской. Один из них медленно подъезжал к фанерной трибунке, установленной на кафельном полу цеха.

На кране висел кумачовый плакат: «Привет бригаде тов. Копелева, получившей высокие правительственные награды!»

Кран остановился как раз над деревянным постаментом для почетных гостей митинга. Удивительно было то, что трибуна не «стеснила» пролет. Там еще оставалось много места для людей, кино- и фотоаппаратов.

Приятно, когда ты приезжаешь на завод не просто гостем, которому надо все тут объяснять, а человеком, который и сам все видит, сравнивает и размышляет, ощущая свою некую пусть и косвенную, но все же причастность к общему празднику. Приятно, когда ты многих узнаешь на заводе и в лицо, и по делам, знают и тебя, узнавая, подходят, чтобы поздороваться.

Еще в воротах я столкнулся с Легчилиным, секретарем парткома комбината. Дмитрий Ефимович, выдвинутый не так давно на эту партийную работу, находился в приподнятом настроении — ему предстояло открыть и вести митинг. На мое поздравление он отвечал: «Спасибо, спасибо». И повторял каждому, кто подходил к нему: «Рады видеть, проходите в цех».

Во дворе я издали кивнул Володе Павлюку, он разговаривал с Германом Иннокентьевичем Ламочкиным — секретарь партбюро и начальник управления были в центре внимания.

Анатолий Михеевич Суровцев нагнал меня уже в цехе и остановил, положив руку на плечо. Он был в выходном костюме, в белом плаще с широким поясом, и этот плащ как бы подчеркивал атлетизм его внушительной фигуры. Успех копелевской бригады и все, что здесь происходило, конечно, не могли оставить Суровцева равнодушным. Всенародное признание достижений Копелева открывало и перед ним, Суровцевым, не только новые производственные рубежи, но и новые надежды.

До начала митинга я перекинулся несколькими словами с Петром Давыдовичем Косаревым, главным экономистом, и Алексеем Семеновичем Стариковским, главным диспетчером комбината. Они и другие инженеры представляли здесь различные технические службы предприятия.

Обычно говорят, что дружба испытывается горем. Но она испытывается еще и разделенной радостью, искренностью сопереживания в минуты успеха. Я не знаю, о чем думал тогда Масленников, приехавший на митинг. Может быть, вспомнил свою молодость, лучшие часы своих удач, когда он был вот таким же широко прославленным бригадиром, вспомнил с добрым чувством и к своему, прошлому, и к настоящему Копелева.

Мне же он только сказал:

— Володя-то какой молодец, а!

Я взглянул в лицо Геннадия Владимировича перед тем, как он ушел к трибуне. И если верно то, что глаза — зеркало души, то я увидел в них и радость за копелевскую бригаду, и, быть может, мало кому заметное внутреннее, глубоко запрятанное удовлетворение от того, что ему, Геннадию Масленникову, не надо преодолевать в себе или же глушить сосущее чувство зависти к более молодому и удачливому.

Я еще смотрел вслед широкой спине Масленникова, когда меня первым окликнул сам Владимир Ефимович. Он шел в центре группы своих монтажников, бетонщиков, столяров, сантехников, маляров. Я увидел Николая Большакова, Нину Климову, Владимира Папилова, Валерия Максимова, Ивана Бондаренко. С утра они еще работали, а затем, переодевшись в своих бытовках в то обыденное, в чем рабочие ездят на стройку, шагали сейчас по цеху, ориентируясь в толпе на высокую фигуру бригадира, на его взлохмаченные без шапки и немного поредевшие за последнее время густые темные волосы.

Так случилось, что я не видел Копелева месяц или полтора, и мне показалось, что он похудел от забот и переживаний, хотя и радостных, стал как-то еще стройнее, легче, суше.

Он поздоровался, поблагодарил за то, что я пришел, и вдруг, наклонившись к уху, признался доверительно и откровенно:

— Я жутко устал, Анатолий Михайлович, — и, как обычно, мягко и мило улыбнулся.

— Еще бы! — ответил я.

— Спал мало и позавчера, и вчера.

— Я понимаю.

— А сегодня с утра, — продолжал он, — было столько поздравлений по телефону, писем, телеграмм!

— И с этим тоже поздравляю, — сказал я.

Если даже ты и живешь со своими героями в одном городе и стараешься почаще бывать на строительных площадках, то при всем твоем горячем желании быть свидетелем и очевидцем всех важных событий это и физически невозможно. Трудно за всем уследить самому, и порою приходится довольствоваться рассказами очевидцев или же хроникальными сообщениями прессы.

Так случилось, что я не был четвертого апреля на строительной площадке в Новогирееве. Туда Копелев перебазировался с бригадой из Бирюлева.

Если посмотреть на карту новой Москвы, то все это правый фланг той тянущейся с востока на запад линии новых южных районов столицы, которые образуют единый градостроительный комплекс. Орехово-Борисово, Чертаново, Теплый Стан, Тропарево. По восточной окраине к ним примыкают Вешняки-Владычино, Новогиреево, Ивановское. Это новые районы мощной застройки, своего рода экспериментальные полигоны столицы, гордость Москвы, сегодняшней и завтрашней.