— Опять задержался, — сказал он, виновато глядя на жену, махнувшую рукой, как бы говоря, что это «опять» она слышит каждый день. — Заливали цемент в скважину.

— Что ж, не могли без тебя?

— Могли. Я все подготовил.

— Так почему не уехал?

— Люди-то работают, и, потом, они привыкли — Хрищанович всегда на буровой, — сказал мастер.

Он посадил себе на колени светловолосую четырехлетнюю внучку, которую очень любил, и принялся ужинать.

Из второй комнаты вышла взрослая дочь мастера. Александр Степанович поднялся и поцеловал ее в лоб.

— Ну, как буровая, папа?

— Пошабашили, дочка! За четырнадцать дней полный цикл, вместе со строительством.

— А по плану?

— Тридцать пять дней.

— Вот видишь! Что я говорила! — засмеялась она. — И нефть там есть.

— Ого! — Хрищанович взмахнул рукой. — Там ее полные подвалы. Только качай и качай!

— Молодцы, честное слово! И ты молодец, папка! — Молодая женщина взяла к себе на руки дочку, которая мешала деду есть.

Я спросил бурового мастера, как вызрела у бригады мысль о скоростных участках.

— Мы много думали об этом, — просто ответил Хрищанович. — Одна коммерческая скорость погоды не делает. Надо смотреть шире и дальше.

Уже в десятом часу вечера на квартиру к мастеру позвонил парторг буровой конторы. Он пригласил Александра Степановича на беседу, которую проводил лектор крайкома, задержавшийся в горах из-за непогоды и только что приехавший.

Хрищанович позвонил на промысел мастеру ночной вахты.

— Звони мне на лекцию, если что, — сказал Хрищанович, потом достал свои меховые носки и подержал их над голубоватым огнем газа, горящего в печке, побеленной ослепительно белой краской. Мастер посушил свою куртку над этим никогда не гаснущим газовым камином, который стоял в доме каждого нефтяника, надел сапоги и пошел в парткабинет слушать лекцию о столетии «Коммунистического манифеста».

...В горной седловине, где между высоких старых дубов виднелся большой бак-мерник, собирающий нефть из скважин, стояла девушка — оператор по добыче.

— Катя, — спросил Хрищанович, возвращающийся со своей буровой, — что у тебя такое лицо?

Девушка рассказала, что недавно пущенная в эксплуатацию скважина с высоким дебитом неожиданно замолкла и нефть больше не идет.

— Куда она делась — ума не приложу, — сказала она, чуть не плача от досады. — И геологи уже прибегали, но ничего не могут понять.

Хрищанович приложил ухо к железной обшивке мерника и, убедившись, что нефть действительно не бежит, сокрушенно вздохнул.

Мы отошли уже с полкилометра, когда Катя закричала нам во весь голос:

— Товарищи, подает!

Буровой мастер бросился назад к скважине. Он бежал через кустарник и ручьи воды, текущие по плотной и глубокой грязи. Запыхавшись, по железной лестнице влез на верх мерника. Там из широкой трубы на дно резервуара уже бежал зеленоватый, искрящийся на солнце поток и, пенясь, гулко бился о стенки бака.

Шум льющейся нефти заполнил все вокруг.

— Подает! Как хорошо подает нефть! Молодец какая! — говорил мастер с сияющим лицом, оглядываясь на Катю.

— Просто что-нибудь с насосами случилось, а сейчас исправили, — сказала девушка. Она тоже поднялась на бак и стояла там рядом с мастером, вытирая со лба светлые капельки пота, раскрасневшаяся от волнения, красивая от радости.

Два раза мы отходили от мерника метров на сто, и Хрищанович снова возвращался послушать, как льется нефть.

— Замеряйте, пожалуйста, замеряйте ее дебит, — говорил он девушке.

— Вот оно, наше сокровище! — сказала мне Катя.

Хрищанович мельком взглянул в мою сторону, потом перевел взгляд на Катю. Он, видно, о чем-то подумал.

— А люди, Катя, — неожиданно произнес мастер, — разве не сокровище? Какие у нас люди!

...Буровой мастер Александр Степанович Хрищанович стал первым на кубанских промыслах Героем Социалистического Труда. Он заслужил эту высшую степень трудового отличия в 1948 году, когда и претворил в жизнь свою идею скоростного участка.

Я думал о пытливом уме мастера, его стремлении найти новое и прогрессивное в организации труда на промысле, и мне тогда казалось естественным и закономерным, что новаторский метод, отражающий в себе черты коммунистического отношения к своему делу, родился именно в его бригаде.

Вспоминая ныне личность самого мастера, впечатлившего меня целостностью и силой своей натуры, вспоминая эпизоды, факты, записанные мною в конце уже далеких сороковых годов, думая о Хрищановиче, я вижу в нем те черты рабочего характера, которые определяют нечто глубокое, органичное и важное в коренном ходе послевоенной рабочей жизни.

Весьма примечательные для тех лет, эти черты не исчезли, не ушли в сыпучий песок времени, а живут и ныне, развиваясь и углубляясь, приобретая новые грани, порожденные требованиями наших дней, новыми условиями, новыми задачами.

Метод скоростного участка?! Именно в той форме, в какой его осуществлял Хрищанович почти тридцать лет назад, он ныне уже не применяется на промыслах Кубани. Но разве не просматривается живая душа этого метода в постоянном устремлении рабочих бригад к увеличению скорости проходки земных недр. В поисках современных организационных форм, подсказанных нынешним уровнем технического прогресса!

— Внимание! — сказал мастер Беляндинов и сделал знак рукой, чтобы все отошли. Волнуясь, люди торопливо попятились от черного устья буровой.

Девонская скважина, пробуренная на глубину более полутора тысяч метров, благополучно вошла в нефтеносные песчаники. Из нее откачивали воду, возбуждая фонтанную энергию пласта, и это была последняя, венчавшая все труды бурильщиков операция.

— Галиуллин, — весело сказал мастер, — расшевели ее, милочку. Пусть побросает немного.

Над устьем скважины закурился светленький курчавый газок. Предвестник нефти, он первым выбрался на свободу, а глубоко под землей уже клокотала в стальном горле труб и сама нефть.

— Дышит! — ласково произнес мастер. Он провел ладонью по раскрасневшемуся от мороза лицу и чуть заметно улыбнулся.

Казалось, черный столб выпер из трубы, словно выдернутый стремительно летящим вверх канатом. Мохнатая шапка струи мелькнула где-то около верхних мостков и через мгновение обрушилась вниз тяжелым маслянистым дождем. Порывистыми толчками скважина выбрасывала грязную воду, пропитанную нефтяной эмульсией. Возбужденная газом, она долго не могла успокоиться и все выкидывала в небо упругие струйки жидкости. На заледенелом полу буровой появились жирные оранжевые пятна.

Мастер растер на ладони липкий пахучий сгусток.

— Нефть! — Он помахал ладонью. — Видите, — сказал Беляндинов, — скважина сильная. Здесь будет фонтан!

Буровая высилась в открытом поле сорокаметровым маяком над степным зимним простором. Ветер крутил поземку. Жесткий, обжигающий, он поднимал в воздух снежную пыль, и она клубилась туманом вокруг железной пирамиды вышки. И только горящие в отдалении факелы нефтяного газа, который еще не знали, куда девать и как утилизировать, точно костры на снегу, разрывали белую мглу нежно-алыми колеблющимися огнями.

Мы пошли греться в «культбудку» — деревянный переносный домик, который стоял в пятидесяти шагах от буровой. В двух чистеньких его комнатах от толстой трубы паропровода струилось тепло. Поджидая мастеров, за рабочим столом сидел парторг буровой конторы Ашин, молодой, полный человек, и перелистывал вахтенный журнал, где отмечалось все, что происходило с турбобуром на его длинном подземном пути к нефти. Ашин подсчитал, что 236‑ю скважину бригада прошла на тридцать дней раньше срока, но это был не лучший результат в году, и все знали, что Беляндинов недоволен итогами.

— Касим Белянович, дорогой, — сказал парторг, — этой скважиной закончили год. Пора, мастер, подумать о следующей, о новых скоростях, которых достигнет бригада. Надеюсь, что это будет тысяча двести пятьдесят метров на станко-месяц — скорость неслыханная еще в наших краях.