Беляндинов улыбнулся. Это была мягкая улыбка человека, уверенного в своих делах, но осторожного в обещаниях и сейчас озабоченно думающего.

— Тысяча двести, Алексей Дмитриевич, — сказал он, — это реально.

— А не слишком ли реально? Может быть, выше? Чтобы было за что бороться! Вот, — живо сказал парторг, похлопав ладонью по вахтенному журналу. — Здесь все предпосылки для решительного броска вперед. Смелее!

— Мы подумаем, — сказал Беляндинов. — Шагать надо по ступенькам, но мы подумаем, парторг.

Он раскрыл дверь в комнату, где отдыхали его бурильщики, и кивнул рабочим, широким жестом приглашая всех заходить и принять участие в разговоре.

...Я просматривал свои записные книжки начала пятидесятых годов. Поучительное это занятие и интересное. События, факты, люди, как бы заново увиденные сквозь призму прошедших лет, обретают своеобразную рельефность и временну́ю глубину. Интерес же к ним отнюдь не только мемуарный, хоть и пожелтели уже страницы записных книжек. Нет, это еще и повод, толчок, отправная точка для раздумий, сопоставлений, имеющих самое непосредственное отношение к делам нашего времени, к заботам сегодняшнего дня.

Я беру в руки заложенные между страницами газетные вырезки. На бумаге налет восковой желтизны. Сравнишь со свежим газетным листом — разница впечатляющая. Бумага стареет на рубеже пятнадцати — двадцати лет. А вот то, что на ней запечатлено, живет еще и зрительно и эмоционально в памяти — и впечатления от давней поездки в Туймазы, и картины бурения скважин в зимней башкирской степи, и памятная мне фигура мастера, его грубоватое, простое, доброе лицо человека работящего, старательного, всей душою отдающегося делу.

Этот рабочий с высокими профессиональными добродетелями и для той поры и для нынешней, выходец из крестьянской семьи, наделен был и типичной судьбой своего поколения — крестьянин, потом рабочий, сначала в Баку, затем в Туймазах. Ушел на фронт, славно и честно повоевал, и вновь нефть притянула его к себе после того, как, раненый и подлечившийся, он в сорок четвертом вылез из вагона на перрон маленькой и тихой станции. Хромая и опираясь на палочку, Беляндинов осторожно прошел к зеленому автобусу, и тот повез его на промыслы.

Как раз в этом году, памятной вехой вошедшем в историю Второго Баку, здесь, в Туймазах, геологи Мальцев, Залоев, Торяник, следуя настойчивым указаниям академика Губкина, вскрыли ниже уже известного угленосного горизонта более глубокие песчаники древних девонских отложений и обнаружили могучий, многообещающий фонтан нефти. Скважина № 100, возле которой поставили впоследствии мраморную доску с надписью «Открывательница девонской нефти», гремящей пятидесятиметровой струей как бы салютовала в осеннем ясном небе второму рождению туймазинских промыслов. И вот в короткие сроки на месте недавно безвестной башкирской деревушки начала развиваться одна из крупнейших в пятидесятые и шестидесятые годы нефтяных баз на востоке страны.

Еще немного подлечившись в Туймазах после ранения, мастер Беляндинов принял буровую.

До войны скважины здесь бурили медленно и долго. Бурили год и дольше, если бывали технические осложнения или же случались задержки из-за сорокаградусных морозов и бушующих в степи метелей, когда заносило все дороги и ветер рвал провода, раскачивал многотонные вышки. Трудно было весной и осенью — распутицу преодолеть могли лишь тракторы.

Да, зимы в Туймазах суровые. И, преодолевая трудности освоения Второго Баку, покоряя сложнейшую по тем временам нефтяную целину, не предвидя, естественно, еще своей судьбы и будущего, однако же исподволь, ходом самой нашей индустриальной истории, советские нефтяники, буровики Татарии и Башкирии готовились к испытаниям еще большим, к метелям еще более жестоким, к бездорожью еще более тяжелому на просторах Западно-Сибирской низменности, в Приобье и в Заполярье.

Точно броневым щитом, и здесь, в Туймазах, природа прикрывала свои недра окременелыми доломитами, крепчайшими известняками, мергелями, песчаниками. Если на юге, в Баку, скважину проходили тридцатью долотьями, то восток требовал ста. Кремневая твердь съедала стальные зубья долотьев, не пробуривших подчас и полуметра.

Беляндинов только втягивался в работу, присматривался и изучал своих людей, а на промыслах Туймазы уже гремела слава мастеров Куприянова, Балабанова, Алексеева, Усова и других. Они внедряли широким фронтом турбинную технику, опрокидывали старые нормы и технологию.

Беляндинов и Куприянов принадлежали, в общем-то, к поколению Позднякова и Хрищановича. Но так случилось, что рабочий их талант в полную меру развернулся уже в годы пятидесятые, а это наложило свой отпечаток на характер их рабочего поиска, творчества.

Осталось позади время восстановления разрушенного войной. Страна все шире и стремительнее шагала по пути технического прогресса, обновления, реконструкции техники. И не случайно, что новое в методах буровых бригад Куприянов и Беляндинов искали ныне в сфере форсированных буровых режимов, добивались скорости за счет новаторского применения техники.

Я как-то вместе с Беляндиновым поехал на буровую Ивана Дмитриевича Куприянова. Хотел познакомиться с ним. Беляндинову же надо было что-то посмотреть, поучиться. Учиться же, вообще говоря, было чему. Куприянов в те годы был уже Героем Социалистического Труда, получил Государственную премию за разработку и осуществление метода форсированного бурения скважин.

По тогдашним временам это было ново и интересно. Куприянов первым начал нагнетать раствор, приводящий в движение забойный турбинный двигатель, не одним, а сразу двумя мощными насосами. Смелое это решение поразило тогда не одного мастера Беляндинова.

Дело в том, что работа с турбобурами сама по себе являлась в те дни новацией. При турбобуре вращалась не вся многометровая бурильная труба, «не весь инструмент», как говорят буровики, а лишь сама турбинка на конце его. Новая технология, имевшая бесспорные преимущества, требовала и нового рабочего искусства. Особенно в умении проходить твердые породы. Ведь тут при больших нагрузках легко было и сломать долото турбины. Значит, надо было находить такой оптимальный режим нагрузки инструмента, чтобы не давать турбине останавливаться при очень большом давлении и «прыгать» при малом.

«Когда турбина «танцует», вся талевая система у меня прыгает», — как-то сказал мне Беляндинов.

Освоить работу на двух насосах — означало научиться работать по-новому, с еще большими давлениями грязевого потока на турбобур.

И вот ранее ничем особенным не отличавшаяся беляндиновская бригада, работая на двух насосах, прошла скважину с небывало высокой в Туймазах скоростью — 1100 метров. На конференции, которая всегда проводилась в бригаде перед началом бурения каждой новой скважины, рабочие беляндиновской бригады решили начать соревнование с бригадой Ивана Куприянова.

— Он мужик сильный, — сказал тогда Беляндинов, — мы у него учились, а теперь потягаемся с Героем.

Позвонили Куприянову. Вышка его стояла километров за двадцать, он только начинал свою новую буровую. Вызов он принял.

Куприянов, невысокий, крупноголовый, с неторопливыми движениями, полными размеренной силы, поднялся нам навстречу из-за стола.

— Ну, чему ты приехал учиться, Касим Белянович? Скорости у тебя уже лучше моих, и все-то ты у меня выведал давно, — сказал он Беляндинову тем тоном, в котором шутку трудно отделить от серьезного замечания, и тут уж понимай как хочешь!

И слова и тон Куприянова задели Беляндинова за живое.

— Все?! — воскликнул он. — Нет! Многое, конечно, но не все! Подожди, — быстро возразил Беляндинов. — Подожди! Время идет, Иван Дмитриевич. Разве мы живем зря? Мы большой опыт накапливаем каждый день. У человека в работе появится что-нибудь маленькое, новое — очень хорошо! И это надо взять.

— Ну что ж, бери, — задумавшись, ответил Куприянов. И это уже прозвучало вполне серьезно.

Два мастера прошли тогда к буровой по тропинке, протоптанной в снегу. Вахта бурила, пробивая турбобуром толстую, в десятки метров, кремневую породу, встреченную на пути скважины. Долото сработалось, пройдя всего лишь два метра. Молодой бурильщик Михайлов начал при нас поднимать всю свинченную из двадцатипятиметровых бурильных труб колонну, с тем чтобы, сменив долото, опустить ее снова в скважину. Я видел, что Беляндинов с удовольствием хронометрировал четкие, до автоматизма отработанные движения бурильщиков.