Ни мебели, ни вещей в квартире не оказалось.

Уже девятнадцатого октября Государственный Комитет Обороны объявил о введении в Москве осадного положения. Заставы были закрыты. Вводились пропуска на въезд и выезд из фронтового города. Тысячи москвичей добровольно записывались во вновь формируемые коммунистические батальоны. В Москве воцарился суровый военный порядок.

Единственной памятью о былой жизни и дорогой для Михаила Дмитриевича реликвией оказался черный рояль.

Отсыревший, но еще сохранившийся, одиноко стоял черный рояль среди хаоса и запустения разбомбленного дома. Михаил Дмитриевич открыл крышку, тронул клавиши, пробуя звук. Странно звучали струны в комнате с пробитыми стенами и потолками, в холодном воздухе подступавшей зимы.

Расстроенный Михаил Дмитриевич, как он и сообщил об этом в письме жене, с горя выпил на крышке рояля захваченную на случай радостного возвращения домой четвертинку водки...

...Михаил Дмитриевич служил тогда в авиационном отряде, базировавшемся на аэродроме Быково. Вот в это подмосковное местечко и прилетела к нему в сорок втором году дочка, которую Зинаида Петровна отправила вместе с женой знакомого генерала, возвращавшейся в Москву. И девочка на всю жизнь запомнила, как она летела в настоящем военном самолете, пристроившись рядом с боевым местом воздушного стрелка.

Через несколько месяцев вернулась в Москву и Зинаида Петровна. Семья Соколовых получила комнату опять же в доме рядом с Музеем изобразительных искусств. И первым делом в новую комнату был втащен черный рояль. С тех пор, вот уже почти тридцать лет, семья Соколовых, а затем и Копелевых не расстается с роялем. Как видно, иной раз и вещи приобретают свою примечательную историю, свою значимость в семейной хронике.

В 1944 году Михаил Дмитриевич Соколов, направленный в служебную командировку, погиб в авиационной катастрофе при испытании самолетов. Ему было всего лишь тридцать восемь лет.

Зинаида Петровна осталась вдовой. Как ни велико было горе, а надо было преодолеть его, найти в себе силы для воспитания дочки. Зинаида Петровна пошла служить сначала техником-строителем (в военную пору в Москве было мало музыкальных школ), а потом графиком-художником, брала работу на дом. Жилось тогда матери и дочке трудно.

Примерно в это же время, немногим раньше, в конце сорок третьего года, вернулась из эвакуации и поселилась в Москве семья Копелевых. Софья Яковлевна Копелева в тот год тоже считала себя вдовой, ибо от мужа с фронта не поступало никаких вестей с самого начала войны. Ни вестей, ни аттестата. Жалованье бухгалтера в магазине невелико, да и много ли стоили деньги в войну!

Надо ли писать о том, каково было в войну одинокой матери воспитывать семилетнего мальчика и его младшую сестренку. Копелевы жили тогда в небольшом деревянном домике без всяких удобств. Домик примостился на окраине Тушина. Само-то Тушино в те времена оставалось дальней окраиной Москвы.

Тушино! Историческое место, связанное со многими грозными и кровавыми событиями русской государственной жизни. Ныне это кварталы жилых домов в прямоугольнике, как бы строго вычерченном в северо-западной части столицы, между излучинами Москвы-реки и Химкинским водохранилищем.

Здесь почти нет ни лесов, ни оврагов, много простора, воздуха. Зеленые полотнища ровных лугов, уходящие от Волоколамского и Ленинградского шоссе на запад, образуют удобную площадь для аэродромов. Кто из москвичей не знает этих летных полей, кто хоть раз не присутствовал в Тушине на летних авиационных торжествах и праздниках в дни Военно-Воздушного Флота нашей страны!

Володя Копелев хорошо запомнил свое раннее детство в этих местах. От его дома было совсем недалеко до водохранилища с удобным для купания пляжем. Близко маленький стадиончик, где ребята гоняли по траве мяч, играли в волейбол. И почти всегда над их головами кружили в небе большие и маленькие самолеты, длиннокрылые планеры, похожие на спокойно-медлительных птиц, легко и вольно паривших в небе над излучиной Москвы-реки.

На такое небо можно было бы смотреть целый день не наскучившись. Вообще земля вокруг домика Копелевых казалась Володе и просторной, и необычайно интересной. Но вот комнатка, в которой жили мама, Володя и сестренка Ниля, была очень тесной, маленькой, забитой вещами.

Володя спал обычно у окна. Однажды ночью, во сне, мальчик разбил пятками стекло, и ноги его вылезли на улицу. Разбудил его холод. Копелев и до сих пор помнит об этом случае. Не потому ли, что одним штрихом, одной деталью зримо и вещно проступает при этом воспоминании в памяти Владимира Ефимовича и этот старый дом детства, и то, как жилось в нем тогда мальчику Володе?

Когда строительные маршруты в 1966 году привели бригадира Копелева в Тушино, на возведение новых кварталов из типовых крупнопанельных домов, он первым делом поспешил на то место, где стояли когда-то покосившиеся строения военной поры. И не нашел своего домика. Место, где жили Копелевы, еще можно было узнать, но все старые дома тут снесли.

В шестьдесят шестом Тушино еще входило в большой район Красной Пресни. Пятое монтажное управление ДСК‑1 со всеми своими пятью потоками перебралось в этот квадрат Москвы. Для строителей это всегда удача, когда какому-либо монтажному управлению отдают целый район, в котором можно кучно, как в одном кулаке, собрать и расположить рядом все технические службы, организовать четкое снабжение деталями всех потоков.

Как бы Копелев ни бывал занят, все же раз в два-три дня он выбирал время и вышагивал километра три от своих корпусов к знакомому берегу водохранилища, к памятным для себя местам.

Чем человек становится старше, тем дороже ему воспоминания детства. На прошлое приятно оглянуться со ступенек с чувством успеха, с рубежей пережитого, оглянуться с чувством удовлетворения тем, что уже сделано. А такое чувство прочно поселилось в душе Владимира с тех пор, как начала уверенно складываться его рабочая судьба.

Начало ее в пятидесятом году. Тогда Владимиру исполнилось пятнадцать лет, и юноша из обычной школы по собственному желанию перешел в школу рабочей молодежи. Решил стать рабочим.

Всякое решение, даже у подростка, обычно приходит как следствие не одного желания, а многих, не одного какого-либо жизненного обстоятельства, а порою сложной их совокупности.

Семье Копелевых в войну и после войны жилось трудно.

«Старший брат пошел работать для того, чтобы сестренка могла учиться» — так сам Владимир Ефимович объяснял существо того главного мотива, которым он руководствовался, решив в пятнадцать лет стать рабочим.

Наверно, так это и было тогда, в пятидесятом. Стремление к юношескому самопожертвованию, мне думается, было вполне осознанным для Владимира, но вряд ли единственным мотивом. Существовали и другие устремления подростка.

Теперь, зная характер своего друга и представляя себе его юность, я могу предположить, что такими устремлениями были и ранняя тяга к физическому труду, и желание стать самостоятельным, самому зарабатывать и таким образом самоутвердиться и возвыситься в своей роли единственного мужчины в семье.

И наконец, еще и просто юношеский жадный интерес ко всякой новизне — поиски романтики в любой жизненной перемене.

В пятнадцать лет Володя поступил учеником токаря на завод. Учился прилежно, старательно. Вскоре почувствовал, что у него хорошие руки, иной раз говорят еще — «умные руки», вкладывая в это слово представление о ловкости, сноровистости, рабочей хватке человека, который и хочет, и умеет многие полезные вещи делать своими руками.

Володя видел, что работа у станка у него идет хорошо, что скоро из него получится неплохой токарь. Но вот прошел год. И неожиданно для администрации Володя увольняется. Он поступает учеником в трест Трансэнергомонтаж. Снова учеником. Но на этот раз учеником монтажника-верхолаза.

Не так ли в свое время искал свое место в жизни и молодой Геннадий Масленников?

Почему надо было оставить специальность, в которой паренек уже немного преуспел, во всяком случае, затратил на ее освоение целый год, и начинать «с нуля» в другой профессии? Неизвестно, что бы сказал на этот счет подросток Володя Копелев. Но Владимир Ефимович ответил мне на этот вопрос так: