Город заметно изменил Лизу. Уехала она в позапрошлом году в пулае, в белой вышитой эрзянской рубахе и в кокошнике на голове. А вернулась в коротеньком платье в обтяжку и с копной кудрявых волос. Тонкая и высокая, с задорным взглядом черных глаз, она была очень привлекательной. Таня невольно залюбовалась ею, подумав, что, пожалуй, в ней самой меньше осталось городского, чем появилось в Лизе. Движения у нее стали резче и торопливее, улыбка почти не сходила с губ. Она с увлечением рассказывала о своей жизни, об учебе, о новых товарищах и подругах. От Тани не ускользнуло, о чем бы она ни говорила, главным действующим лицом всегда являлся Захар. Он был для нее чем-то вроде мерила всего хорошего.

— Пулай-то свой куда дела, домой, что ли, привезла? — заинтересовалась Марья, разглядывая городское одеяние Лизы.

— Ну, стану я возить домой такую старину. Выбросить хотела, да Захар уговорил в музей отнести. Теперь, Таня, как будешь в городе, обязательно сходи в музей посмотреть мой пулай. Висит он на самом видном месте.

До вечера Лиза болтала с ними, и до вечера Таня ждала Захара. Она надела свое лучшее платье, туже переплела косы, стараясь ни в чем не уступить своей «городской» подруге.

Марья с затаенной улыбкой наблюдала эти приготовления, радуясь за нее. Она хорошо знала, что такое любовь, помнила, с каким нетерпением бьется сердце, когда ждешь любимого человека.

Проводив Лизу, Таня сделалась еще нетерпеливее. Она то сядет к окну, то выйдет на улицу, то начнет что-нибудь с увлечением рассказывать или вдруг без причины зальется неудержимым смехом. Иногда она затихала, становилась задумчивой. Вечером она вышла в огород. Присела на сруб колодца под ветвистой ивой и просидела там допоздна, наблюдая тихий закат. По мере того как гасли отблески зари на разбросанных по небу неподвижных тучах, гасла и радость ожидания в душе у Тани. Ей больно было, что Захар так равнодушно оттягивает с ней свидание, занятый чем-то другим. Наконец она резко встала со сруба и направилась в избу, стараясь не думать о неудавшейся встрече, разделась и без ужина легла. Но заснуть не смогла. И как она ни прятала свою голову под подушку, Марья все же услышала ее всхлипывания, оставив свою постель, присела к ней. Таня почувствовала у себя на шее ее осторожную руку.

— Сегодня не пришел — завтра придет, — зашептала Марья над самым ее ухом. — Стоит ли из-за этого плакать. Ты же не знаешь, почему он задержался…

— Я вовсе не из-за этого плачу, — сказала Таня. — Так что-то мне не по себе стало. Дома у своих давно не была. Завтра думаю уехать домой…

— До завтра еще дожить надо. Может статься, еще три раза переменишь свое решение.

Она говорила, тихо поглаживая Таню по волосам, словно успокаивала расплакавшуюся девочку. Та порывисто обняла Марью и мокрым от слез лицом прижалась к ее груди.

— Ложись со мной, — попросила она, немного успокоившись.

Однако Марья ошиблась, решив, что к утру Таня передумает. Едва поднявшись с постели, Таня поспешно стала собираться. И если бы она нашла попутную лошадь, уехала бы тут же. Но какой крестьянин в горячую рабочую пору согласится ехать на станцию! Только сосед Цетор обещался подвезти ее, да и то к вечеру. Таня заколебалась. Заметив это, Марья опять стала ее отговаривать.

— Что я здесь буду делать целое лето? — отвечала Таня. — Два месяца не работать? Лучше не отговаривай, все равно уеду.

— А Захар как? — спрашивала Марья.

— Что Захар: мы с ним не связаны, дороги у нас могут быть разные.

— Разные ли, Таня? Подумай как следует. Нитка тонка, много ли надо, чтобы порвать ее, а вот попробуй соединить…

— Завяжи — вот и соединишь!

— Завязать можно, но останется узел. Такая нитка, затканная в холст, все равно даст себя знать.

Марья совсем было уговорила Таню. Та уже готова была развязать вещи, когда на улице появился Захар. Он прошел мимо Канаевых, прямо к Сергею Андреевичу, и надолго застрял там. Теперь Таню уже ничем нельзя было удержать. Она схватила под руку что попало и, не дожидаясь лошади, пешком двинулась на станцию.

Немного спустя к Канаевым пришли Захар и Лиза. Утром Захар еще не знал, что Таня переселилась к Марье, поэтому так и спешил к Сергею Андреевичу. Марья их встретила холодно на крыльце.

— В городе вам не хватало времени ходить вместе, что и здесь не можете друг без друга, — недружелюбно заметила она.

Захара слегка передернуло, а Лиза рассмеялась:

— Вот отобью его у Тани, будет знать…

— А Таня ушла, — тем же тоном сказала Марья.

— Далеко? — спросил Захар. — Мы к ней.

— Опоздали немного, домой ушла.

— Как домой? — удивился Захар. — Разве у них дома что-нибудь случилось?

— Да нет, ничего не случилось. Чего же ей здесь делать целое лето… А ты как думал?! — вдруг накинулась Марья на Захара. — Хорош тож: как приехал вчера, и глаз не кажешь! Что же ей оставалось делать?

Захар дальше не слушал Марью. Он прямо через огород, почти бегом, бросился в сторону нижней улицы.

— Иди, догоняй теперь, — сказала ему вслед Марья.

Лиза стояла красная от смущения, мысленно спрашивая себя: не она ли явилась причиной этой неожиданной размолвки?

Вчера Таня не вернулась обратно в Найман, как ни уговаривал ее Захар. Вышло так, что долгожданную встречу заменила новая разлука. Захар не понимал Таню. Что он сделал такого? Ну да, по приезде он задержался с братьями, сходил в баню, немного выпил и постеснялся хмельной показаться ей на глаза.

Сегодня с утра Степан попросил помочь ему в поле. Захар и сам был рад забыться в привычной работе, по которой стосковался.

Они выехали до солнца. Давно уже Захар не встречал его восход на работе, давно не дышал запахами родных полей, не мочил ноги серебристой росой.

Степан, с распахнутым воротом домотканой рубахи, встал лицом к восходу, трижды перекрестился и необычно бодро сказал:

— Запрягай плуг! — Оглядел неправильный четырехугольник участка, величиной почти с десятину, добавил деловито: — До заката кончить надо. Пашни у нас в этом году много, своей на семь душ да Марьины три души. Как ты думаешь, Захарушка, пожалуй, Марье-то за так придется вспахать?

— Неужто с нее деньги станешь брать?

— Я тоже так думаю, свой человек. На ее грошах-то мы не разбогатеем.

Захар прошел первую борозду. Степан шагал рядом, взяв в горсть влажной земли. Он ее помял на ладони, попробовал на язык и, зажав между пальцев, сказал:

— Самое время пар-то поднимать. Сергей Андреич говорит: чем раньше, тем лучше. Так оно и есть. Вас там в городе не учат по этим самым делам?

— Нет, — ответил Захар, не отрывая взгляда от черной ленты земли, скользившей по светлому отвалу плуга.

— Земля — она знает свое время, — говорил Степан, как бы сам с собой, шагая сзади Захара. — Она будто живая и говорить может, только не всякий понимает ее…

Захар уверенно держался за ручку плуга, привычно правил послушной лошадью и слушал песни полевых птиц, осторожный шелест тихого ветерка по молочаю и бесконечные рассуждения брата. Он чувствовал, как с каждым шагом, с каждым поворотом с одного конца участка на другой вливается ему в душу тихий покой, ровнее начинает биться сердце, испаряются лишние, ненужные мысли, мешающие ощущать прелесть летнего утра, сладость труда. На востоке, раскинув багровые крылья, взлетал новый день, и Захар несказанно был рад, что встречает его в поле, за работой.

А Степан все говорил:

— Земля, она мужику веками снилась, веками мужик хотел трудиться на ней для себя, не для кого-нибудь другого…

— Хватит тебе за мной таскаться, — сказал наконец Захар брату. — Иди к телеге и посиди.

— Как же я усижу? Ты будешь пахать, а я сидеть. Нет, я так не могу. Ты уж оставь меня, я знаю, что делаю… Покойный наш отец тоже любил землю, только не довелось ему порадоваться на ней, не дожил он. А кабы был жив, посмотрел бы сейчас на эти поля и заплакал бы от радости, право слово, заплакал бы…