— Хватит читать, темнеет уже, — сказал он дочери и обратился к матери: — Ты чего-то опять заохала?

— Ох, знать, к непогоде, все тело ломит. Баню бы хоть истопили.

— Елена куда вышла?

— Елена сама не знает, где она ходит-бродит, — с оханием ответила старуха. — Ни днем ни ночью на нее удержу нет… От людей стыдно.

— О каком стыде говоришь? — недовольно сказал Кондратий.

— Один ты спрашиваешь, какой стыд. Не видят, знать, твои глаза, что делает твоя жена? Посмешищем скоро станешь.

Кондратий сердито кашлянул и покосился на дочь. Девочка перестала читать и слушала бабушку.

— Молчи там, на печи! — прикрикнул он на мать и торопливо прошел в переднюю.

Он давно уже замечал, что Елена часто вечерами подолгу пропадает, но как-то все недосуг было поинтересоваться, куда она ходит. Жалобы матери на Елену всегда вызывали досаду, неприятно было слышать про нее и сейчас. Он дал себе слово поговорить с женой сегодня же. Немного погодя он опять вышел в заднюю избу.

— Баню бы мне, Кондратий, истопили, — стала просить мать.

— Сам, что ли, пойду баню тебе топить?!

— Иди попроси Аксинью.

Кондратий нехотя вышел из избы. К Аксинье — сестре покойного Артемия Осиповича — надо было идти мимо клуба, которого Кондратий равнодушно не мог видеть. Но что делать? Пришлось. Аксинья любила париться в бане и не заставила уговаривать себя. Схватив ведро, она вышла одновременно с Кондратием.

— Шумят все, — сказал Кондратий, кивнув в сторону кирпичного дома.

— Шумят, провались они в преисподнюю. Думала, после смерти брата дом мне достанется, ан нет — выжили меня оттуда, треклятые. Как ты посоветуешь, Кондратий Иваныч, если я пойду жаловаться в Явлей или куда дальше, вернут мне этот дом?

— Куда ни пойдешь — одно и то же. И в Явлее ихние же друзья. Ты думаешь, они сами по себе его заняли? И в Явлее об этом знают.

Так, беседуя, они вошли во двор. Кондратий задержался здесь, чтобы дать корму лошадям. Аксинья через задние ворота вышла к бане. Оставшись без работника, Кондратий вынужден был все делать сам. Он оставил одну корову и десяток овец, хотел продать и вторую лошадь, но раздумал. Что делать в таком большом хозяйстве с одной лошадью?

Со стороны огорода донесся голос Аксиньи:

— Дверь в предбанник никак не могу открыть, наверно, замкнута изнутри!

— Изнутри? — с удивлением переспросил Кондратий и пошел к бане.

— Ты открой, а я пока схожу за водой, — сказала Аксинья и прошла во двор.

Кондратий просунул руку в проем над дверью, отомкнул задвижку, прошел в предбанник и, открыв дверь в баню, от неожиданности даже попятился: с полатей шумно спрыгнул Васька Черный, за ним — Елена. Стиснув зубы Кондратий шагнул вперед. Мимо него в тот же миг из бани прошмыгнул Васька. Елена отступила в темный угол. Некоторое время они молча стояли друг против друга.

— Ты что? — наконец сквозь зубы процедил Кондратий.

— Погоди, не шуми, кто-то еще идет, — остановила его Елена.

С ведрами вошла Аксинья. Кондратий и Елена молча вышли из бани.

Во дворе он завел жену в маленькую избушку, снял с гвоздя ременные вожжи.

— Сними шубу!

— Зачем? — испуганно проговорила Елена и нехотя стала раздеваться.

— Снимай сарафан!

— Да ты что, старик, бог с тобой, задумал? Как же я сниму сарафан? — взмолилась Елена.

— Снимай, тебе говорят, сарафан! — неистово крикнул Кондратий и начал хлестать жену.

Но вожжи путались у него в руках. Елена схватила их. Кондратий сорвал со стены кнут. Елена протянула руки. Кнут ожег ее по рукам, она быстро их отдернула и взвыла от боли. Она никак не ожидала такого проворства от Кондратия. Защищая лицо, она наклонилась, и кнут со свистом лег вдоль ее спины. Она опять взвыла и наклонилась еще ниже, снова удар — упала на колени.

— Кондрашенька, милый мой, прости меня.

Но Кондратий не слушал. С пеной на тонких губах он хлестал и хлестал ее. Елена отчаянно вскрикивала и запекшимися губами просила:

— Кондрашенька, милый, не надо, больше не буду!.. Наконец, не выдержав, она вскочила на ноги и, метнувшись к двери, открыла ее ударом плеча. Кондратий бросился за ней, повторяя:

— Не будешь! Не будешь!

Он гонялся за ней по двору и, настигая, хлестал кнутом. Из огорода в щель ворот на них с любопытством смотрела монашка Аксинья.

В передней избе Лаврентия вечерний полумрак. Комната освещается только пламенем из топки голландки да светом от кооперативного фонаря, падающим в окна. Лаврентий тяжело опустился на табурет перед голландкой. Красные отблески пламени скользили по его опухшему от сна лицу. После обеда он прилег на часок отдохнуть, но проспал до самого вечера и теперь во всем теле чувствовал неприятную сонливость. Хотел куда-нибудь пойти, но раздумал. Куда лучше посидеть в тепле и тихо помечтать о разных делах. После того как зимой они разговаривая с Васькой об убийстве Канаева, незаметно для себя нагнали по пути Николая Пиляева, Лаврентий долго томился в страхе — не уловил ли смысла их разговора нежданный попутчик. Но теперь он успокоился. «Не такой человек Николай Пиляев, чтобы хранить чужие тайны, — рассудил Лаврентий, — коли до сей поры он молчит, значит, ничего и не слышал. Теперь опять можно напомнить Ваське об этом деле».

В голландке с треском горели сухие осиновые дрова. Лаврентий смотрел на бойкое пламя, лизавшее поленья жадными языками, и лениво думал, что человек в сущности очень похож на полено в печке. Вначале жарко горит, потом затухает и превращается в золу. И ни тепла от него больше, ни проку.

— Да, — задумчиво сказал он. — Зола лишь остается…

Из задней избы вошла Анастасия и прервала мысли Лаврентия. Он недовольно покосился на нее, спросил:

— Васька не знаешь где?

— Не смотрю за ним, где-нибудь шляется, и чего ты его держишь в доме? Ест за троих, а пользы никакой от него.

— Много ты понимаешь, в чем польза. Стало быть, нужен, коли держу.

— Кум Кондратий, говорят, позавчера с Еленой в бане их поймал…

— А тебе досадно.

— Чего мне досадно?

— Что не тебя поймали.

— Как меня, честную женщину, поймают?

— Молчи уж, колода, знаю я твою честность!

Анастасия замолчала и отвернулась. Лаврентий, недовольно крякая, встал и вышел в заднюю избу. Не успел одеться, как с шумом вошел Васька. За ним с улицы вкатилось облако морозного пара.

— Чего нет огня? Кто здесь?

— Или боишься бычий лоб обо что-нибудь разбить! — отозвался Лаврентий.

Он снова повесил снятый с гвоздя полушубок и прошел к столу.

— Иди-ка поближе, — позвал он Ваську.

Тот не торопясь разделся и тоже подошел к столу.

— Договорились, что же ты медлишь? Две тысячи давно тебя ждут, — сказал Лаврентий.

— А где же они? — спросил Васька.

— Эге, сказать, чтобы ты их украл.

Васька промолчал. Достал кисет, развернул его и стал крутить цигарку. Огонек спички на несколько мгновений осветил их лица. Черные глаза Васьки немигающе смотрели на Лаврентия и горели холодным блеском. По телу Лаврентия от этого взгляда пробежал неприятный холодок. Он сердито пискнул:

— Чего, словно сова, уставился на меня?!

Васька прикурил и щелчком отбросил в сторону горящую спичку, спичка полетела, описав в темноте огненный полукруг.

Больше они не говорили. Однако в последующие дни еще не раз возвращались к этому разговору. Наконец поладили на том, что Васька выберет удобный момент, сделает дело и в ту же ночь оставит Найман.

Такой момент скоро подошел.

Еще вчера поднялся сильный буран: словно уходящая зима, в последний раз заиграв ветрами, высыпала из облаков весь остаток снежного запаса. Сумка Васьки с его небольшим добром давно уже была собрана и валялась в задней избе на полатях.

Васька пришел поздно и сразу же к Лаврентию, который еще с вечера поджидал его при коптилке в задней избе. Из передней доносился говор женщин.

— Кто там? — спросил Васька.

— Кума, — шепотом ответил Лаврентий. — Не шуми больно. Сегодняшняя ночь как раз подходит. Идешь, что ли?