— А ну, покажите свой курник. Может, вас и пускать не следует! — кричала одна из них.

— Э-э-э, как мало пирогов с собой привезли! — вторила ей другая, пробуя кошель на вес.

— И этого вам не съесть! — кричал им Лабырь, стараясь протиснуться.

— Пустите его, бабы, видите, как с него течет!

— Поневоле потечет. И до двора не доехал, а уже хлебнул!

— Ты подносила мне, бесхвостая сорока?! — обозлился Лабырь.

— Погодите, бабы, погодите, спросите у них чашку для разлива вина, посмотрим, велика ли!

Лабырь растерянно взглянул на Филиппа Алексеевича.

— Забыли чашку-то? — спросил он.

— В кошеле ее нет, — так же растерянно отозвался Филипп.

— Чашку, для вина забыли! — взвизгнула стряпуха, слышавшая разговор сватов.

— Заткнись ты, шалая, за язык, что ли, тебя дергают?! — повернулся к ней Лабырь.

Но та еще настойчивее стала требовать чашку.

— Лезь вперед, — сказал Лабырь соседу и пропустил его мимо себя, сам же стал уговаривать женщин, отвлекая их внимание. — Мы, милые, серебряные, дайте лагунку проход, а то там уже давно ждут его.

— Ты не лагун — чашку показывай! Чем вино будешь разливать?

— Чашка в кошеле!

— Где кошель? Женщины, держите того, что с кошелем!

Но Филипп Алексеевич уже протискивался в избу.

— Да, теперь удержишь его!

Наконец со своим тяжелым лагунком протиснулся и Лабырь, за ним вошли и остальные поезжане. В избе было жарко, тесно. Окна с улицы были облеплены любопытными, от чего в избе стоял полумрак. Поставив на лавку лагун с самогоном, Лабырь стал помогать выкладывать из кошеля пироги. Приехавшие со сватом мужчины теперь торговались с девушками из-за мест за столом. Николая посадили под самые образа. По одну его сторону села сваха, с другой стороны — старший ку́да[16]. Только они успели разместиться, как из чулана вышли женщины-стряпухи — и прямо к старшему.

— Привезли жениха?

— Привезли, — отвечал тот.

— Покажите, который!

Старший куда схватил с головы жениха картуз, кинул туда три медных пятака и протянул его женщинам.

— Вот где наш жених! — воскликнул он. — Много не много, но для вас, думаю, достаточно: не лошадь покупать даю.

— Век тебе и самому больше не видать! — недовольно сказала одна из женщин, сосчитав медяки.

— Ладно, с нас достаточно! Мы довольны, коли такого зятя привезли!

— Медного, медного!

— У нас медный, да ярче золота!

— Видим, как блестит!

Пока стряпухи пререкались со сватьями, перед образами засветили свечку. Все встали и начали молиться, затем Лабырь, налив из лагуна полную чашку самогона, позвал Сергея Андреевича:

— Иди сюда, сват, теперь твоя очередь!

Угощение началось. Взоры всех в избе были обращены к столу, где по кругу ходила большая деревянная чашка с самогоном. Крепкий самогон вскоре развязал языки. Многим не хватило мест, и пили, и закусывали стоя. В самый разгар веселья женщина из Лизиной родни спросила Лабыря:

— Теперь как, сват, ведь у тебя сын-то кынцамол, слышно, куда-то учиться его посылают, а в церковь венчаться все равно идти придется?

— И у вас дочь кынцамолка, — попытался отделаться шуткой Лабырь.

— Была кынцамолка до выхода замуж!

— Да и не кынцамолка она, а только так, ходила с ними.

— Это уж как они хотят, так и сделают. Ихнее дело, — отвечал Лабырь.

— Как это ихнее дело?!

— Нет, та́к мы не отдадим нашу девушку!

— В церковь, в церковь!

— На все село посмешище не делайте.

Пожилые женщины сгрудились вокруг Лабыря. Он не знал, куда от них деться. Про себя он жалел, что нет здесь с ним Пелагеи, она сумела бы им ответить. К женщинам присоединилась и мать Лизы. Ее голос на минуту заставил замолчать остальных.

— Это как же, сват, ихнее дело? — заговорила она. — Если с этих пор они сами будут распоряжаться, что же тогда будет? Нет! Как я скажу, так и будет! Венчаться в церкви!

Лабырю пришлось дать слово, что без попа свадьбе не бывать.

Чашка с самогоном снова пошла по кругу. Посыпались шутки, смех. Кое-где даже вспыхивали короткие ссоры, но ссорящихся быстро разнимали.

Но вот самогон в лагуне кончился, пироги съедены, вещи Лизы сложены в телегу. Родители Лизы постелили на пол чистое полотенце и велели жениху и невесте встать на него на колени. Началось благословение жениха и невесты. Затем Лизу с Николаем посадили в телегу, и подводы двинулись со двора Сергея Андреевича. По улице ехали с песнями. Из всех голосов выделялся сильный альт свахи Марьи Канаевой.

Перед домом Лабыря получилась заминка. Молодежь хотела повернуть лошадей к воротам, а старики держали прямо в церковь. Николай нерешительно посматривал на невесту.

— Мать велела в церковь, — сказала она. — Я не хочу идти наперекор матери.

Но тут из ворот дома Лабыря появилась грозная Пелагея, и сразу все было решено. Лошади тронулись дальше. Захар положил на колени жениха вожжи и сказал:

— В церковь я не поеду, на — правь сам.

— Захар, будь другом, — взмолился Николай. — Ведь сам видишь, не я это затеял. Куда деваться, если все пристали. Поедем.

— Не поеду, — решительно сказал Захар и выпрыгнул из телеги, оставив жениха и невесту одних.

Николай оглянулся в поисках другого кучера, но из товарищей никого поблизости не оказалось. Он нерешительно взял вожжи. Жеребец сразу же почувствовал другие руки. Его ход изменился. Он стал дергать и взбрыкивать. А пройдя немного, остановился, громко заржал и стал поворачивать к лошадям, идущим сзади, чуть не опрокинув телегу. Николай уперся ногами в передок и что есть мочи тянул и дергал вожжи.

— А ты не дергай, — посоветовала ему Лиза.

Николай совсем отпустил вожжи. Жеребец взбрыкнул и сразу же взял рысью.

— Вот тебе и не дергай, тоже научила, слушай вас, баб, — ворчал Николай, снова натягивая вожжи.

Но уже ничего не помогало. Жеребец громко ржал и все больше и больше увеличивал ход, пока не перешел в галоп.

— Ты держи, держи его, — испуганно повторяла Лиза.

— Держи, попробуй, он совсем взбесился, — дрожащим голосом проговорил Николай.

— Ну, поверни к чьим-нибудь воротам.

— Говорю ж тебе, никуда не поворачивается.

Жеребец действительно как взбесился. Он закусил удила и несся во всю мочь, подбрасывая украшенную лентами дугу и звеня бубенцами и колокольчиками. Телегу бросало из стороны в сторону на комках замерзшей грязи. Ехавшие за ними поезжане с испугом смотрели на них, не зная, чем помочь. Вот они доехали до большого проулка, где дорога сворачивает вниз, к церкви. Под уклон жеребец поскакал еще быстрее. Николай уже и не пробовал сдерживать его. Он ухватился за грядки телеги и с ужасом озирался по сторонам, словно искал, куда ему упасть. И как только жеребец, добежав до выемки перед школой, несколько убавил ход, Николай выскочил из телеги и, раза два перевернувшись в воздухе, растянулся на дороге. Сам потом рассказывал, что вылетел из телеги, но видевшие происшествие говорили, что Николай просто спрыгнул.

Оставшись в телеге одна, Лиза с ужасом видела, как ее нарядный жених кувыркается на дороге, но, поняв свое положение, быстро пришла в себя, схватила вожжи, ускользавшие вслед за возницей, и привстала на колени. Ее малиновая фата, пришпиленная булавками к убранным в две косы волосам, развевалась за плечами. Вся она, раскрасневшаяся от возбуждения, в белоснежной вышитой руце казалась видением, несущимся на сказочной колеснице. И красива же была она в этот страшный для нее миг! Лиза, сдерживая разгоряченного жеребца, направила его прямо в ворота Кондратия Салдина. Уменьшая ход, жеребец концами оглоблей ударил в ворота и остановился. Подоспевший Кондратий бросился к жеребцу. Лизе помогли слезть с телеги. Она теперь была бледная и вся дрожала от пережитого волнения. Девушки взяли ее под руки и повели к жениху, хромавшему навстречу. Понемногу собирался народ. Послышались похвалы смелости невесты и острые шутки по адресу жениха.