— Вас нужно обязательно выбрать секретарем вместо Пиляева.

«Опять этот шайтан Пиляев попался мне на язык», — обозлился он на себя.

— Мы с вами об этом уже говорили, — возразила Таня. — И решили, что секретарем выберем вас. Я уже разговаривала с некоторыми ребятами. Они согласны со мной.

«Да, она догадалась, что я совсем не это хотел сказать», — думал Захар, шагая по грязной улице. Он ругал себя за нерешительность, но на сердце у него было тепло и радостно. Он шагал, не замечая осенней измороси, грязной дороги.

Дома еще не спали. Пахом за столом из большой деревянной чашки хлебал свежий капустный рассол. Против него сидела Матрена, опершись локтями о стол, и согнутыми пальцами шарила у себя в волосах. Степан сидел немного поодаль. На печи лежала мать и тоже не спала. Домашние, видимо, обсуждали какой-то важный вопрос. Пахом подвинул чашку с рассолом на середину стола и показал на нее Захару. Но тот отказался от ужина. Он сел у двери и стал разматывать свои грязные, мокрые портянки.

— Еще раз растолкуй, не понимаю, — сказал Степан Пахому, возвращаясь к прерванному приходом Захара разговору. — Это самая общественная лавка чья будет? Мирская аль как?

— Хозяевами будут те, которые в пай войдут, — Ответил Пахом. — И называется она не лавка, а кооперация.

— Ничего не выйдет, — вмешалась в разговор и Матрена. — Затеваете смешное дело.

— Сама ты смешное дело, — сердито бросил в ее сторону Пахом.

— Это вроде чавлейской коммуны, — сказал Степан, немного помолчал и добавил: — Для такого дела капитал нужен. Где он у вас, капитал-то? Собрались туда все одни голоштанники, одного меня не хватает…

— Государство даст! — твердо отвечал Пахом.

— У государства для всех не хватит, много таких охотников до лавок найдется.

— А почему же семена тебе в прошлом году дали? Ты думаешь, таких, как ты, без семян мало было по всей Расеи?!

— Я ничего не думаю, — почти согласился Степан.

— Эта кооперация будет первым шагом к нашей светлой жизни. Это понять надо, а ты про какой-то капитал толкуешь!

— Теперь на будущее лето, Пахом, ты не будешь пастухом? — заметила с печи мать.

— Это дело я на Захара свалю, пусть немного проветрится.

— Э-э, у Захара товарищи не в пастухах ходят, он все вокруг школы крутится, — сказал Степан, нагибаясь за лыком.

— Как не крутиться, коли там такая тонконогая завелась, только вот про нее нехорошие слухи ходят, будто она с Гришкой нашим таскается, — заговорила Матрена.

Захар застыл с портянками в руках, которые он развешивал у печки вдоль трубы для просушки.

— Кто сказал? — спросил Пахом, крутя огромную цигарку.

— Чего ты на меня так уставился? Говорю тебе, все село об этом судачит, — ответила Матрена.

— Пустые слова, — буркнул Пахом.

Захар бросил портянку и подошел к снохе. Его карие глаза засветились огоньком, а дрожащие губы никак не могли выговорить слово.

— Кто тебе это сказал?! — наконец почти крикнул он.

— Чего кричишь? Говорю тебе, все село об этом судачит, — ответила Матрена, отнимая руки от волос, рассыпавшихся по лицу.

Захар, не помня себя, отошел от нее и поспешно полез на полати, где спали его маленькие племянники.

Несколько дней Захар, не ходил в школу и не встречался с Таней. Был как потерянный, не находил себе места. Забросил свои книги и учение. Толкаясь среди односельчан, Захар узнал, что про Таню это уже давно поговаривают. Больше всех эти разговоры раздували недоброжелатели Тани и первый из них — Николай Пиляев. Он был зол на нее за то, что она отвергла его ухаживания. Но еще больше обиделся он, когда на одном из собраний комсомольской ячейки секретарем была избрана Таня. На этом собрании присутствовал и Григорий Канаев, он-то главным образом и настаивал на ее кандидатуре. Николай демонстративно оставил собрание, объявив, что его сняли неправильно и что он будет жаловаться в Явлее самому Дубкову. Жаловаться он не пошел, а по вечерам в кругу гуляющей молодежи, где случалось бывать и Захару, хвастался, что сам видел Григория с Таней.

Все это, словно сухой хворост в костре, разжигало негодование Захара. Как ни хотел он не верить слухам, но все же невольно думал, что дыма без огня не бывает. Наконец он пришел к решению уйти из Наймана, уехать куда-нибудь далеко, даже не повидавшись с Таней. Но у него не было на дорогу денег. Их не было и у братьев.

Как-то Захар бесцельно брел по улице. Ночью ударил мороз, и грязь сковало. Земля звенела, как железная. Легкий морозец приятно бодрил. Захар широко шагал, махнув рукой на все заботы, которые навалились на него за последнее время. За деньгами он решил ни к кому не обращаться. «Где-нибудь остановлюсь, поработаю, а потом двинусь дальше», — думал он.

Когда Захар проходил мимо лавки Кошманова, его окрикнул Васька Черный. Он подошел к нему, тот сильно хлопнул его по плечу.

— Ты чего? — недовольно сказал ему Захар.

— Ай тяжелая у меня рука? Это я, брат, от радости тебя хлопнул, — отозвался Васька, протягивая Захару папиросы. — На, кури, у моего тестя еще есть.

Захар взял папиросу и, раскуривая ее, спросил:

— Какая же у тебя радость?

Несмотря на бесшабашное поведение этого парня, Захару он почему-то всегда нравился. Он весь был на виду, никогда не действовал исподтишка, говорил всегда прямо и открыто, без тайных угроз, а если требовалось, лез драться.

— Вот! — сказал Васька, оскалив широкие неровные зубы, и вынул из кармана пачку червонцев. — Всю ночь играли. Только сейчас пришел из Явлея, тестя не стал ждать. На базар мы с ним еще вчера поехали. Веришь ли: выигрыш у меня был целых пять сотен. Но потом опять спустил, все же две сотни вернул. Видишь?

Он снова потряс перед лицом Захара смятыми червонцами.

— Хочешь, пойдем выпьем. У моей тещи есть настоящая, московская. Пойдем! Да ты не ломайся.

Захар невольно потянулся за ним.

— Заходи давай. Я сейчас, — сказал он, когда они поднялись на крыльцо к Кошмановым. — Теща в церкви, так мы с тобой одни хозяйничать будем.

В передней избе в зыбке плакал ребенок. Захар хотел подойти к нему, но он раскричался еще больше. Захар издали стал забавлять его, смеясь и хлопая в ладоши, и ребенок мало-помалу успокоился, вытаращив на него маленькие черные глазенки.

— Перестал! — удивился Васька, заходя в избу. — А я, знаешь ли, от его крика и ушел-то.

Он положил на стол десяток сырых яиц, из задней избы вынес начатую поллитровку водки.

— Ты перемени ему пеленки, видишь, он весь мокрый, потому и кричит.

— Черт их разберет, где эти самые пеленки. Давай вот ему постелем эту рубаху. Ну, поднимайся, сопливый кочан. Весь в меня, правда ведь? — сказал он, показывая Захару сына. — Вырастет большой, будет такой же мошенник, как его дед Кыртым. А я ведь не мошенник, ей-богу, не мошенник. Если и ворую иногда, то просто из озорства.

Захар невольно улыбнулся и ничего не ответил. Васька налил водки, они выпили, закусили.

— Чего же ты молчишь, кореш? Давай-ка я тебе еще налью. Ты на меня не смотри, я сегодня уже второй раз принимаюсь за это. Одному неинтересно пить…

— Хватит мне, — остановил Захар.

— Ты, кореш, чего-то того, не в духе.

— Собираюсь уехать куда-нибудь на сторону, — сказал Захар.

— Вообще-то это неплохо, я и сам иногда думаю о перемене фатеры, только вот найдешь ли такого дурака, вроде Кыртыма, который бы за так кормил. Но ведь у тебя, я слышал, шуры-муры завелись с новой учительницей, как же ты ее бросишь на самом интересном месте? Или это болтают?

Вместо ответа Захар протянул руку к налитому стакану и выпил залпом.

— Вот и про меня болтают, будто я связался со своей тещей, — продолжал Васька. — А на кой мне сдалась такая колода, баб, что ли, нет в Наймане? Вот я тебе расскажу, какой случай со мной недавно вышел. Пошел было к твоей Дуняшке…

— Откуда же она моя? — прервал его недовольно Захар.

— Да ты погоди, не сердись. Пошел-то я к Дуняше, а попал к Елене… Вот голова баба! В жисть таких не встречал…