— Нельзя, ключи со мной, может, кто в лавку придет, — сказал Лаврентий, направляясь к двери.

— Ну так как же? — спросил Захар.

— Чего же мне с тобой делать? Иди. Не могу же я тебя силком удержать.

Захар проворно шагнул в заднюю избу и пошел, обгоняя Лаврентия.

Агаша все еще возилась с самоваром, когда вернулась Марья. В избе, кроме нее, сидели две соседки, зашедшие взглянуть на Григория. Мужики еще не приходили из бани.

— Ты что же так долго с самоваром-то? — спросила Марья, заметив, что он еще не кипит.

— Тухнет и тухнет все время, только один дым, а жару нет, — сказала Агаша, вся раскрасневшаяся.

Она то и дело дула в самовар.

— Где же у тебя будет жар, коли ты столько набила углей, — сказала Марья, снимая трубу.

— Там не только угли, там и яйца.

— Какие яйца? — удивилась Марья.

— Ты же велела яйца сварить.

— Батюшки светы! — воскликнула Марья. — Она в самовар с углями насовала яиц! Да где же ты видела, чтобы там яйца пекли?

— Откуда я знаю, куда их класть, — смутилась Агаша. — Что у нас, есть самовар, что ли? Я и сроду не видела, как его ставят-то.

Под проворными руками Марьи самовар вскоре зашумел.

Вошли два свата — Лабырь и Гостянтин. Оба красные и с мокрыми бородами. Дышали тяжело. Лабырь сразу же попросил квасу.

— Холодный больно, — ответила Марья.

— Давай, едят тя, хоть со льдом, видишь, отдышаться не могу. Здорово попарил меня зятек-то: сила в нем есть, мужик что надо.

Вскоре из бани пришли и Григорий с Пахомом. Григорий после бани посвежел и помолодел, словно смыл с плеч четырехлетнюю тяжесть военных походов. Марья то и дело посматривала в его сторону и, встречаясь с ним взглядом, как девушка, смущалась и краснела. От Григория не ускользнуло, что она ради него нарядилась по-русски.

— А остальные где? — спросила Марья.

— Надежкин с Дракиным за самогоном пошли, — ответил Пахом.

— Вот это по-моему, едят тя! — крякнул Лабырь, ставя на стол пустую чашку из-под кваса.

Последним из бани пришел сосед Цетор. Он подсел к Лабырю, взглянув на пустую чашку.

— Оно, конечно, правильно, но, однако же, мастерица ты, Марья, квас делать… — сказал он.

— Уж будто нет своего квасу, что к соседям пришел! — ревниво отозвалась его жена, до сего времени сидевшая молча.

— Ну, а ты чего приперлась сюда? — сказал Цетор, принимая из рук Марьи чашку с квасом. — Пошла, пошла отсюда.

— Погоди, несуразный, не гони ее, вот напьешься — упадешь, а кто тебя домой поведет? — заметил Лабырь.

— Однако ж, сам доползу.

Вскоре с кувшином самогона подошли Дракин и Надежкин. Следом за ними пришел Захар. Марья стала накрывать на стол.

— Агаша, помогай! — крикнула она сестре. — Да что ты забилась в чулан? — И улыбнулась Григорию: — Тебя стесняется.

Григорий прошел за голландку и вывел оттуда смущенную Агашу. Она силилась вырвать руку, за которую ее держал Григорий.

— О, уже невеста, выше сестры!.. А где же у вас Николай? — вдруг спросил он.

— Третий день, непутевый, в Явлее пашпорт получает, уехать хочет, — ответил Лабырь и крикнул на Агашу: — Чего ты, бестолковая, ломаешься? Стой прямо, чтобы зятек на тебя посмотрел!

Агаша наконец вырвалась и убежала опять за голландку, но Марья прогнала его оттуда.

— Неси на стол самовар!

— Не нужен он здесь! — крикнул Лабырь. — Подавай сюда кувшин. — Чай — это не наше питье. Пусть его поп Гавриил пьет, а мы из кувшина нальем.

— Оно, конечно, но, однако же, поп Гаврилка и от сивухи не отказывается, — заметил Цетор.

— Ему иначе нельзя, а то бабы обедню слушать не будут, — сказал Пахом, подвигаясь к столу.

— Вы хоть попа-то не трогайте, с чего он вам на язык попался? — отозвалась жена Цетора.

— Без попа нельзя, он везде нужен. Подавай, Марья, чашку, а то из кувшина в стакан не нальешь, — сказал Лабырь, завладев кувшином.

Стали рассаживаться, но стол оказался слишком, мал. От Цетора принесли второй и поставили рядом.

Стакан пошел по кругу. Все сразу оживились, стали разговорчивее. Посыпались шутки, смех. В дверях вдруг появился Прокоп Стропилкин. За столом задвигались, уступая ему место. Марья ушла в чулан пополнить закуску. Стропилкин важно подошел к Григорию и, щелкнув каблуками, громко отчеканил:

— Красному орденоносцу привет и почтение от представителя волостной власти!

— Ты, Прокопка, как я, нюхом чуешь, где самогоном пахнет, — посмеялся Лабырь и протянул ему полный стакан.

Стропилкин отстегнул широкий ремень с пустой кобурой и длинной шашкой, снял суконный френч, все это отправил на полати вместе со своей форменной фуражкой. И только после этого взял из рук Лабыря стакан.

— Словно молотить собираешься, — заметил Лабырь.

— Здесь я могу себя чувствовать спокойно, — сказал Стропилкин, возвращая ему порожний стакан, и притиснулся ближе к Григорию. — Люблю я тебя, Гриша, и завидую за твой красный орден.

Приход Стропилкина внес веселое оживление в семейное торжество. Гости подшучивали Над его замечаниями о значении собственной особы, а он, по мере опьянения, все меньше обращал на эти шутки внимания. Григорий пил мало. Зная привычки зятя, Лабырь его не неволил. Цетора, как и предсказывал Лабырь, пришлось вести домой жене. Наконец подошел и Степан, радостный, возбужденный. Выпив залпом два штрафных стакана, он вскоре опьянел и забыл поделиться своей новостью.

Общее веселье, вскоре потянуло всех на песню. Дракин мягким баском затянул:

К Дракину присоединились еще голоса, и песня поплыла по тесной избе, ударяясь об оконные стекла. Марья блестящими глазами влюбленно смотрела на мужа и пела высоким сильным голосом. Лабырь подпер ладонью щеку, а второй рукой взмахивал в такт песне, тянул вместе с остальными:

Захара от непривычки к хмелю стало поташнивать. Он попросил Агашу дать ему ковш холодной воды. Они вышли во двор.

— Дай я тебе полью, — сказала она и беспричинно засмеялась, пошатнувшись.

— Да ты тоже пьяная, — заметил Захар.

— И вовсе не пьяная, я только веселая. Эх, и весело же мне!

Она опять залилась смехом. Захар наклонил голову.

— Лей на затылок, — сказал он.

Но вода полилась мимо. Захар хотел взять у нее ковш, но Агаша, отбросив ковш в сторону, обняла его.

— Ты что, глупая? — сказал он, силясь оторвать ее от себя.

— Пусти, пусти: я хочу поцеловаться с тобой, — твердила она, прижимаясь к нему.

— Да разве можно?

— Можно, можно! — шептала она. — Ты знаешь, как Марья с Григорием в сенях целовались!

— Так то Марья с Григорием, а ты?..

Он с силой потянул ее к выходу. Она, расслабленная, почти упала ему на руки, позволила увести себя.

У Пиляевых их встретила жена Лабыря, Пелагея, высокая и сухощавая женщина лет пятидесяти, одетая в руцо, с бисерным кокошником на голове.

— Ты чего ее ведешь, как теленка? — спросила она Захара.

— Немного захмелела у Канаевых, ее надо уложить, и все пройдет, — ответил Захар.

Хватило одного взгляда матери, чтобы Агаша притихла и успокоилась на своей постели в сенях. Мать накрыла ее зипуном и спросила Захара:

— Как там встретили Гришу?

— Хорошо. Что же ты не приходила?

— Тещи последними ходят, после того как сам зять к ней пожалует. Теперь Марья отмучилась.

Вечерело.

Возвращаться обратно к Григорию Захару не хотелось. Засунув руки в карманы штанов, он медленно пошел к нижней улице. Тошнота прошла, только легкий хмель еще бродил в голове. В ушах немного шумело, сердце билось необычно сильно, и по всему телу разливалась какая-то истома. Ему вдруг захотелось сделать что-нибудь такое необычное, чтобы можно было заглушить этот непонятный трепет сердца. Захар дошел до салдинского крыльца и присел на ступеньках. Он почувствовал себя хмельным больше, чем это казалось, когда провожал Агашу.